Зачем богу дьявол к 2
Шрифт:
Первый же публичный наскок на него Матери, Комендант отбил так, что всё Село оборжалось:
– Климакс - страшная сила!
Ещё одна шутка стала сленговой. Её подарил общественности Доктор. Вряд ли он её придумал сам, потому что с чувством юмора у него дела обстояли неважно. Как Доктор не настаивал, что он Самойлович, все звали его Самуилович и непременно справлялись о злосчастном еврействе, но не антисемитизма ради, а чтобы посмотреть на его уморительную серьёзную реакцию: достают того, кто ведётся. Однажды Самуилович не выдержал очередного проклятого вопроса об одном и том же и воскликнул
– Ну, было один раз!
Самуилович не вернётся обратно туда, откуда его выцепил Макс. Он поселится в Медпункте рядом с ранеными и детьми. Тесно - это мягко сказать. Самуилович не был уверен, что выходит всех бойцов: состояние некоторых он оценил при первом осмотре, как безнадёжное. Но помогли дети. Ни медицина, ни наука не знает, как это у них получалось. Из-за тесноты дети спали на полу рядом с больными, ухаживали за ними по- взрослому, не пугались кровавых бинтов, выносили из-под них утки, мыли полы вместе с Катей и Любой. Если больному становилось плохо, они окружали его кровать и ждали, пока ему не полегчает.
Конечно, не оставили своих товарищей бойцы: ремонтировали дом, заботились о воде и отоплении, стирали простыни, потому что это тяжёлая работа, потом установили стиральные машины, малопригодные для деревенских условий, готовили на полевой кухне.
В детях Самуилович души не чаял. Доходило до крайности: каждый их чих, насморк, порез или ссадину он воспринимал, как катастрофу. Потом сошёлся с Любой. Катя без труда могла бы найти себе пару, с мужчинами встречалась, но не встретила, на её взгляд, достойного их большой, сложившейся семьи. Дети вырастут и станут столпами Собирателя и Хранителя. Они положат начало касте жрецов. Их жизнь - это отдельная, удивительная, не идеальная история, в которой будут ошибки и заблуждения, взлёты и падения.
Ванечка нарисует Парня - кривовато, угловато, орловато, и расплачется над рисунком. "Он грустный получился!" - объяснил мальчик Любе, она, успокаивая его, сказала: "Он не грустный. Он задумался". Рисунок удивил её: не складная, не пропорциональная птица, действительно, производила впечатление грустной, и, в то же время, от неё веяло силой. Сочетание грусти и силы приковывало внимание. Невозможно уловить в какой момент простые линии и штрихи складываются в образ, исполненный чувства.
Парень среди детей был, как дома и проводил с ними свободное от Никиты время. Мальчики даже ставили его на стрёме, когда занимались своими мальчиковыми делами. Например, когда смотрели порнографические журналы и совместно рукоблудничали, или курили на заднем дворе. Увидев своё художественное воплощение, Парень озадаченно замер: не похож! Но Ванюшку отблагодарил: где-то на остатках ювелирного развала нашёл то ли золотую капельку, то ли слезинку и, ухватив в клюв за магазинную бирку, принёс её мальчику. Капля-слезинка станет символом новых жрецов.
Изображение Парня приглянется, и женщины вышьют его для формы бойцов. В первом варианте исправят детские огрехи рисунка, и сила образа исчезнет. В дальнейшем следование Ванюшкиному оригиналу станет обязательным. Так появится нарукавная эмблема бойцов - Парень в круге на радужном фоне. Нашивки с птицей в треугольнике, в квадрате, в многоугольниках будут использовать гражданские для обозначения своей приверженности
После первого "чая" выздоровление Никиты пошло быстро, так быстро, что Самойлович не знал, что и подумать. Отвлекаясь на бытовые дела, Николай доверял ему свой пост. Значительные иссечения пулевых ранений, глубокие ожоги, заживали совсем не так, как им полагалось бы. Тело и кожа восстанавливались. Следуя логике этого процесса, можно предположить, что если отрубить, не дай бог, конечно, Никите палец, то он отрастёт вновь, как хвост у ящерицы. Странное, отчасти похожее, но не столь явное заживание ран происходило и у бойцов.
– Ну-с... Всё замечательно.
– осмотрев в своё дежурство больного, сказал Самуилович.
– А может укольчик?
– с надеждой спросил Никита.
– Нет. Обезболивающие только на ночь. Вам и так с ними переусердствовали.
– отказал Самуилович.
– Застрелю!
– угрожающе прошипел Никита.
– Молодой человек!
– возмутился Самуилович!
– А кто вам сказал, что я человек?
– издевательски спросил Никита.
В свете рассказов о знаменитой парочке и по собственным наблюдениям Самуиловича - это резонный вопрос. Николай свою рану перенёс на ногах, тогда как обычный человек лежал бы месяц пластом. А Никита выжил чудом, медицина тут не при чём.
– Я шучу...
– пошёл на попятную Никита, увидев округлившиеся глаза доктора.
– Головой сильно ударился, знаете ли...
– прикинув в уме что-то своё, Никита вдруг крикнул: - Рыжий!
Рыжего в доме не оказалось. Пока нашли, пока прибежал...
– Долго тебя ждать.
– недовольно сказал Никита.
– Одежда у меня есть?
– Не-а...
– ответил, отдышавшись Рыжий.
– И не положено. Командир запретил.
– А я кто?
– сердито удивился Никита.
– Командир...
– раздумчиво ответил Рыжий. Ведь и в правду командир!
– Выполняй, боец!
– приказал Никита.
Какая одежда на такие раны? Рыжий, когда первый раз это увидел, полночи не спал, так Никиту жалко было. Сейчас уже поджили, но всё равно. Николай допускал к Никитке только несколько человек, чтоб меньше сил на болтовню тратил, но в основном из-за эстетически тяжёлого зрелища открытых ран: не хотел бинтовать, чтобы потом не слушать перевязочные вопли. Накладывал промокающие повязки, каждый день менял простыни и два раза в день тщательно обследовал каждый сантиметр раненой плоти.
Рыжий убежал, но не за одеждой, откуда бы её взять? А за Николаем. Никита последнее время капризничал.
– Что опять бузишь?
– Николай не сердился, у раненых после отмены обезболивающих появляется сварливость.
– Не знаю.
– успокоившись, ответил Никита.
– Болит, понимаю.
– Николай жестом выгнал Самуиловича и Рыжего из комнаты.
– Но чуть-чуть. Это хорошая боль.
– Пусть меня Детина поносит.
– попросил Никита.
– Мне самому неудобно спрашивать...