Записки из страны Нигде
Шрифт:
Примером высосанных из пальца загадок, ценность которых равна нулю, может служить серия детективов Джоан Роулинг. Раньше я думала, что детективное агентство – это очень уютно. Дождь в Нью-Йорке, женщина в беде, Богарт в шляпе. Но вот незадача: ни жертва, ни подозреваемая, ни преступник, ни сама загадка обычно интереса не вызывает (у меня). Хочется просто сидеть в офисе, слушать дождь и джаз. Как только входит клиентка – магия разрушается, начинается скучная обыденность и из всех кустов густо сыплются рояли.
В детективе еще может увлечь повседневность. Собственно, когда автору хочется писать роман образа жизни, но литературный агент твердо настаивает на жанровой книге, за которую заплатят, -
Нет, я не люблю детективы. Это очень трудный жанр и работать в нем почти никто не умеет. А писать романы образа жизни, очевидно, запрещают «литературные агенты», которые лучше знают, какая книга будет продаваться.
Стихи внутри прозы
00:00 / 03.05.2018
Некоторые авторы добавляют в свою прозу стихи. Обычно это имеет вялое оправдание: мол, один из персонажей – менестрель (бард, трубадур), и вот, дорогие читатели, давайте усладимся очередным его творением. На самом деле я тоже так делала, но исчезающе мало. Потому что стихи, в общем и целом, не люблю. И даже не то чтобы «не люблю», а просто в большинстве случаев не понимаю. Для всего нужен талант; у меня практически отсутствует тот орган, который распознает смысл стихотворения. Я вижу набор слов, но, как правило, не понимаю, про что они. В какой смысл они складываются. Если угодно, какую нарративную нагрузку несут. Своего рода «избирательная дислексия». Стихов, пробившихся к моему сознанию, очень мало. И чаще всего они повествовательные, вроде поэмы Лермонтова «Валерик».
Но сейчас, как выяснилось, я помню наизусть довольно много всякой поэзии. Набралось за жизнь.
Тем не менее общее правило моего чтения остается прежним: если в прозаическом тексте попадается стихотворение, я его пропускаю.
Вот так я читала и «Путешествие на Запад», знаменитый старинный китайский роман про Царя Обезьян. Что в этом романе интересно? Да Царь Обезьян, какие могут быть вопросы! Как он бедокурит, сражается, как общается с небожителями, со злокозненными монстрами и со своими любезными подданными-обезьянами… Ну так и для чего мне там длинные нудные стихи, когда в сюжетном отношении они практически дублируют прозу?
Обычно это выглядит так: путешественники идут-идут по горам и долинам и вдруг видят какую-нибудь особенно высокую гору. И дальше в довольно шаблонных стихах описывается, как эта гора вздымалась и что с нее стекал водопад. Ну хорошо, ну гора; дальше-то что? Вот дальше интересно: они встречают очередного демона, который расставляет им очередную ловушку. Демоны очень разнообразны и изобретательны, у них каждый раз какие-то новые козни, которые разгадывает и побеждает Царь Обезьян. И вуаля! Сражение! И… стихи. Причем я же заранее знаю, что там будет, в стихах: он нанес удар туда, он нанес удар сюда, они пролетели над облаками и сразились там, а потом низверглись на землю и снова нанесли удар туда и сюда. После этого автор возвращается к старой доброй прозе и сообщает, чем закончилось сражение и что предприняли герои дальше. То есть стихотворение можно смело пропускать – ущерба пониманию содержания романа это
И… стоп.
При «общении» с произведениями искусства (литературы в первую очередь) у меня есть универсальное правило, которое я вынесла из университетских стен, причем с первого семестра первого курса, - а именно: «Форма художественного произведения и есть его содержание».
Если это так, то роман, состоящий отчасти из прозы, а отчасти из поэзии, что-то хочет мне сказать своей формой. Что-то дополнительное. Что-то, что вычитывается между строк.
Восприятие художественного текста – процесс сложный. Леопольд Стоковский говорит, что сочинение музыки, нотная запись, - это лишь часть процесса. Музыка на этом этапе не «создана», она прошла лишь половину пути; чтобы состояться, музыка должна быть исполнена музыкантом, прозвучать и быть услышанной. А музыкант едва ли не полноценный соавтор композитора, он добавляет свои акценты, вплоть до темпа исполняемого произведения. Можно посмотреть партитуры, где Стоковский самолично начеркал карандашом: изменен ритмический рисунок, изменен темп и многое другое, что сразу видит музыкант-профессионал (я вижу только пометки типа «очень медленно», написанные поверх оригинального «в умеренном темпе»).
В музыке это очевидно. В литературе это очевидно в гораздо меньшей степени. Но тем не менее без читателя текст, в общем, не живет. Читатель более-менее активно вмешивается в восприятие текста – кстати, многое здесь зависит и от самого текста, насколько текст это позволяет. «Дон Кихот», например, меняется из столетия в столетие, для каждой эпохи это совершенно другая история. Шекспир, наоборот, вообще не меняется, хотя его постоянно рассказывают «на новый лад» и извращают как только могут. «Баллада о Мулан» служит то знаменем борьбы с иноземными захватчиками, то примером для девушек, которые не хотят пассивно ждать принца, а наоборот – активно сражаться за свое личное счастье и за достойное место в социуме. При этом «Мулан» - это вообще шестой век, а вот поди ж ты!..
Когда один человек пожаловался, что Библия толстая книга и там много непонятного, он получил очень простой ответ: «А ты читай что написано». Еще одно универсальное правило. Написано-то для людей, значит, может быть воспринято. Не надо тужиться и пытаться «воспринять правильно»; текст уже содержит все необходимое для его понимания.
В том числе какие-то вещи, которые позволяют читателю заглядывать между строками. И эти вещи обычно маркируются резкой сменой ритма или какими-то другими стилистическими особенностями. Мимо таких маркеров не пройдешь: то это неуместное слово, которое торчит посреди текста, как указатель, то внезапное превращение прозы в поэзию.
Причем, в идеале, мир творчества – это мир свободы: читатель вправе пройти мимо указателя и не потрудиться попробовать понять, для чего он тут выставлен. А может и зависнуть на несколько дней, перечитывая удививший его абзац, и потом сделать какие-то собственные выводы, вроде бы не предусмотренные автором.
Но я говорю сейчас о ситуации, когда и автор не только талантлив, но и отдает себе отчет в том, что делает; и читатель обладает хоть какой-то читательской квалификацией (способен увидеть скрытую цитату или оценить игру слов).
Гораздо чаще и читатель читает по диагонали, извлекая из текста голимое содержание (вот как я, особенно в те невинные времена, когда пропускала описания природы и любовные диалоги), и автор слабо соображает, какими грандиозными ресурсами снабжает его русский язык и как этими ресурсами вообще пользоваться в мирных целях.
Поэтому и стихи, по большей части, воткнуты в роман просто потому, что когда-то «написались», а опубликовать их сборником не получилось. Поэтому и неблагодарный читатель их просто пролистывает.