Запретный французский

Грей Р. С.

Даже Фэй одаривает Александра одобрительной улыбкой.

Лейни наклоняется к нему через стол и тихим голосом говорит:

— Мне никогда раньше не дарили украшения… Ну, никто кроме бабушки.

Ее голос звучит раздражающе интимно. Как будто я здесь не сижу.

— Я подарил тебе кольцо, — напоминаю ей, ничуть не смущаясь.

Она даже не удостаивает меня взглядом, отвечая:

— Это был не столько подарок, сколько окровавленная лошадиная голова.

Раскатистый смех Александра привлекает внимание всех за столом как раз перед тем, как в зал входит группа

официантов, каждый из которых останавливается за стулом, прежде чем подать наше первое блюдо.

Это кростини с козьим сыром, гранатовыми зернами и розмарином, и мы все едим, изображая вежливую беседу.

Фэй и отец, похоже, умеют вести себя так, словно они старые друзья. Игнасио и Александр увлеченно обсуждают текущее положение дел в Формуле-1. Мама проверяет свое отражение в компактном зеркальце, подкрашивает губы, откусив ровно один кусочек закуски, а затем отодвигает его в сторону, чтобы не наесться.

Мы с Лейни, кажется, находимся на собственном маленьком острове, притворяясь, что друг друга не существует, пока поглощаем закуски и потягиваем вино. Конечно, это далеко от правды. Я обнаружил, что не могу отвести от нее взгляда. Детали, которые я воспринимал как должное до тех пор, пока мы не расстались, изящный изгиб запястья, осторожность, с которой она проводит пальцем по бокалу с вином, каждый укус — кажутся мне интереснее, чем все остальное в комнате.

На ней духи, в которых поэтично сочетаются амбровые и цветочные ноты. Я узнаю этот аромат по нашим предыдущим встречам, и с каждым вдохом ощущаю печальную ясность.

Я списал свое одиночество на праздники и незнакомую обстановку. Думал, что, возможно, поездка в Париж немного развеет грусть, но теперь я понимаю, что бегство на другой континент не избавит меня от этого чувства. Сидя рядом с Лейни и стараясь не замечать и не восхищаться каждым ее движением, я понимаю, что все гораздо сложнее.

Подали второе блюдо, затем третье. Мы перешли к цитрусовому салату, политому медом, и граноле с фисташками и маком, когда наконец-то заговорили о слоне в комнате.

— А теперь, почему бы нам не обсудить самую интересную тему? — выпаливает мама, переводя взгляд с меня на Лейни. — Вы уже определились с датой свадьбы? У меня не получится, если это произойдет слишком рано. В феврале я еду в Сингапур, не говоря уже о том, что мне понадобится несколько месяцев, чтобы подобрать платье. Думаю, сшить на заказ от «Версаче». Или от «Балмена»? Вариантов бесконечное множество, но я хочу быть уверена, что у меня будет достаточно времени как минимум на три примерки.

Лейни разворачивает и сворачивает салфетку у себя на коленях.

— Поздней весной, — отвечает за нас отец. — В Париже.

Мать радостно хлопает в ладоши.

— О, чудесно! И где? Я могу назвать несколько дизайнеров, которые хотели бы, чтобы их работы были представлены в Опере Гарнье или Малом дворце.

— Думаю, мы остановились на Музее Оранжери, — отвечает он.

Выслушав более чем достаточно, я не могу не высказаться.

— Кто это «мы»?

Отец вздыхает.

— Я бы предпочел поужинать в цивилизованной обстановке, —

говорит он, ведя себя так, словно проблема здесь во мне.

Господи, вся эта комната нуждается в психотерапии.

Маман, совершенно не замечая нарастающего напряжения, продолжает.

— А как насчет цветов? Надеюсь, ничего фиолетового. Они абсолютно не подходят к моему цвету лица. И никакого красного тоже. Я бы предпочла бледно-розовые. Так, а теперь скажи, будет ли Игнасио шафером или…

Не в силах больше слушать ее болтовню, я перебиваю.

— Свадьбы не будет, — говорю я, четко выговаривая каждое слово.

За столом воцаряется тишина, и отец аккуратно кладет приборы на тарелку, набираясь терпения, прежде чем поднять на меня взгляд.

— Что, по-твоему, ты получишь, ведя себя как капризный ребенок?

Смеюсь над абсурдностью его вопроса.

— Свободу от диктатора.

— Свободу? — Он усмехается. — В этом мире не существует свободы, Эммет. Я думал, ты и так это прекрасно понимаешь, но, возможно, ты недостаточно хорошо усвоил концепцию, пока рос и бесчинствовал в школе-интернате.

— Ты путаешь меня с Александром.

Брат вскидывает руки.

— Эй! Не втягивай меня.

Отец игнорирует его, пылающая ярость направлена исключительно на меня.

— Ты избалованный и неблагодарный. Если мой отец просил меня что-то сделать, я это делал. — Его щелкающие пальцы пронзают тишину. — Вот так, — настаивает он.

— Когда это я делал не так, как ты просил? В школе? На работе? Я несу ответственность, которую ты на меня возложил, лучше, чем большинство мужчин, и все же ты требуешь большего.

Он усмехается.

— Да. Я вряд ли буду похлопывать тебя по плечу за то, что ты терпел тяготы детства с серебряной ложкой во рту.

Я поднимаюсь и встаю.

— В этом-то все дело? Тебя возмущает, что ты был вынужден стать самостоятельным человеком, сделать себя сам, в то время как я — нет. Твой отец был простым фабричным рабочим, а мать — скромной портнихой, и все же теперь ты один из богатейших людей в мире. И все же ты несчастлив. Ты считаешь нас с Александром неблагодарными, потому что мы не родились нищими на улицах. Ты жалеешь, что нам не пришлось так же, как тебе, карабкаться наверх.

Его лицо краснеет от гнева.

— Ты должен проявить немного уважения, — выплевывает отец, бросая салфетку на стол.

Он сталкивается с бутылкой вина, опрокидывая ее. Лейни подскакивает и пытается помочь, когда красное вино проливается на белую льняную скатерть. Бабушка, покачав головой, усаживает ее обратно на стул.

Мама зажимает рот рукой, на глаза наворачиваются крокодиловы слезы из-за того, что немного красного вина попало ей на платье.

Александр пытается разрядить обстановку.

— Это бесполезно.

Он прав. Это бесполезно.

Мы с отцом никогда не сходимся во взглядах, и, хотя я мог бы отступить и решить этот вопрос, просто подчинившись его требованиям, я этого не сделаю. Я дошел до предела, позволив ему играть роль кукловода в моей жизни. Если не начну действовать сейчас, это никогда не закончится.