Запретный французский
Шрифт:
У меня отвисает челюсть.
— Ты не можешь говорить серьезно. Ты что, совсем не слушала, что я только что сказала? Со старомодными помолвками покончено — все.
Она улыбается и похлопывает меня по плечу.
— Это мы еще посмотрим.
— Ты никогда не остановишься! — Я поддразниваю ее, а она подмигивает и пожимает плечами, изображая застенчивость.
— О, не думаю, что сейчас тебе стоит беспокоиться обо мне…
Глава 29
Эммет
Рождественским утром я получаю ровно один подарок, и это
В 8 утра я сижу у камина в пижаме в клетку, потягиваю гоголь-моголь с пряностями и нежусь, когда в дверь звонят. Мысль, что это может быть Лейни, пришедшая продолжить то, на чем мы остановились вчера, — единственное, что заставляет меня подняться с дивана.
К сожалению, когда открываю дверь, то вижу коренастого парня с конвертом в руках.
Секунду он оглядывает меня с ног до головы, явно не впечатленный моим внешним видом. Я знаю, что он видит. Я случайно поймал свое отражение в зеркале в прихожей, и мне пришлось посмотреть дважды: темные круги под глазами, грязные волосы, сердитый взгляд.
— Ты, э-э… — Он прищуривается, читая со своего iPhone. — Эммет Мерсье?
С его густым бостонским акцентом моя фамилия звучит коряво.
— Мер-сье-е-е-е, — огрызаюсь я, на что он отвечает:
— Как будто мне не все равно.
И как ни странно, мне становится смешно.
Даю ему щедрые чаевые и закрываю дверь, изучая маленький конверт. Вместо того чтобы сразу же открыть, я кладу его на стол и иду за гоголь-моголем. Пью, уставившись на конверт, лежащий на краю стола.
Словно боясь обжечься, переворачиваю конверт кончиком пальца. Как и предполагал, на запечатанном конверте вырисовываются рельефные буквы: ЭЭД.
Проглатываю остатки напитка и решаю, что, наверное, лучше просто покончить с этим. Не знаю, почему откладываю.
Открываю конверт и достаю толстую канцелярскую карточку. На ней всего одна строчка текста, написанного мелкими петляющими буквами: «Я отменила помолвку. Ты свободен».
Я перечитал три раза, пытаясь понять, обретет ли она новый смысл, если прочту в другом темпе.
«Я отменила помолвку. Ты свободен».
«Я отменила помолвку. Ты свободен».
«Я отменила помолвку. Ты свободен».
Но ничего не помогает.
Ощущения невесомости, которое, как я надеялся, должно было возникнуть в результате этого заявления, отсутствует. Более того, чувствую, что меня вот-вот стошнит.
Гоголь-моголь на завтрак может вызвать такую реакцию у человека.
Очевидно, что ЭЭД — это инициалы Лейни. Это ее способ расторгнуть нашу старомодную фиктивную помолвку. Я должен открыть шампанское и провозгласить тост за победу в этой тяжелой войне, но только сейчас, внезапно… я этого не хочу.
Разве это не смешно?
Это так забавно, что я наливаю еще порцию гоголь-моголя. Еще нет и 10 утра, а я уже пьян. Включаю рождественские песни и пою, а когда голос устает и в животе урчит, я надеваю обувь и выхожу на улицу в поисках еды, только все чертовы заведения закрыты, потому что
— Что? — спрашиваю я, с удивлением глядя на нее, и слезы внезапно застилают мне глаза.
— Чего ты хочешь? — снова спрашивает она, нетерпеливо тыча ручкой в мое меню.
— Дело в том, что… я больше не знаю. Я думал, что знаю. Действительно, черт возьми, думал, что знаю, только теперь я не так уверен, — хмурю брови от разочарования. — Вы понимаете?
Она не понимает.
Она просит меня уйти из ее ресторана.
Мне приходится довольствоваться хот-догами, которые продают в магазине «7/11» на соседней улице, — теми самыми, которые большую часть недели бесцельно крутятся на грязной ленте конвейера. Чтобы покончить причудливую праздничную трапезу, я беру наугад американское пиво из холодильника, а затем иду перекусить на обочину, стараясь как можно лучше разобраться в своих чувствах.
Это… мягко говоря, неудобно.
Подобное прозрение было бы замечательным, скажем, двадцать четыре часа назад.
Сейчас это агония.
Даже несмотря на огромное количество алкоголя, дурманящего мой мозг, я прекрасно понимаю, что это не просто желание получить то, что не могу. Это даже не тяжелый случай праздничной хандры.
Даже если бы я не был абсолютно уверен, мой водитель не преминул бы напомнить, что мои эпизоды с преследованием в галерее Morgan Fine Art, происходящие два раза в неделю, могут доказать, что под всем этим я испытываю очень реальные, очень очевидные чувства к Лейни Дэвенпорт. Конечно, испытываю. Всегда испытывал. Она задела меня за живое, даже когда мы были моложе. Для этого есть французское выражение: la douleur exquise — изысканная боль от любви к кому-то недостижимому.
Я отталкивал Лейни снова и снова, из-за какой-то самодовольной потребности в независимости, только для того, чтобы получить именно то, что хотел, и в итоге впасть от этого в отчаяние.
Пока я хандрю в пижамных штанах и халате, начинает идти снег, что кажется вполне уместным. Я смотрю на свой недоеденный хот-дог, покрытый коркой льда. Черт.
Телефон начинает звонить, и я достаю его из кармана. Когда отвечаю, Александр сообщает, что уже десять минут стучит в мою входную дверь.
Даже не пытаюсь придать интонации своему тону.
— Меня нет дома. Я на соседней улице.
— Где?
— На обочине.
— Ты где?
Он думает, что связь плохая.
— Я ем хот-дог.
— Господи Иисусе.
Не прошло и пяти минут, как его водитель заезжает на парковку прямо передо мной, и младший брат, которого я в прошлом бесчисленное количество раз вытаскивал из клубов, отчитывал и приводил в чувство, нависает надо мной в костюме от «Армани» и шерстяном пальто верблюжьего цвета.
— На тебе домашние тапочки.