Запретный французский
Шрифт:
— К черту слухи. Признаю, что пытался играть с отцом, нарушить его контроль, как только мог, но я бы хотел, чтобы ты услышала. Я ни с кем не встречался, ни с кем не спал, на самом деле, даже не целовался уже несколько месяцев. Хотя… если не считать одну ночь в Италии. Помнишь?
От его насмешки я чуть не краснею.
— Мы говорим не об Италии.
— Нет, с чего бы нам это делать? Ты позволила мне забраться на тебя и прижать тебя к деревянным доскам. Твои пухлые губки так охотно раскрывались для меня.
Я ненавижу себя за то, что внутри все переворачивается
— Ты сказал, что никогда не женишься. Сказал, что не веришь в брак.
— Да, а потом… ты.
Он говорит это так быстро, словно его решение было принято уже несколько десятилетий назад.
Я.
От серьезности его заявления у меня кружится голова.
Он не дает времени прийти в себя, прежде чем продолжить:
— Ты прошлой ночью сказала мне правду о своей влюбленности, так что я сделаю то же самое. Я нахожу тебя опьяняющей, красивой… вызывающей зависимость. Я был заинтригован тобой, когда ты была ребенком, но сейчас это чувство уже не столь благородно, как раньше. Я обнаружил, что мне очень хочется…
— Не заканчивай предложение. — Мой голос звучит скорее умоляюще, чем строго, и я ненавижу себя за это.
— Ты уже краснеешь.
— Потому что представляю, что творится в твоей больной голове.
В его взгляде появляется новое отчаяние, прежде чем он отвечает:
— Я болен, Лейни.
И с этими словами он наклоняет голову, чтобы поцеловать меня — один раз, быстро, затем прерывает поцелуй, заставляя меня приподняться на цыпочки и потянуться к нему. Ему нравится, когда я умоляю. Он делает это снова, нежно целуя в губы, просто пробуя на вкус, когда все, что мне нужно — это бесконечное непрекращающееся цунами.
Моя рука меняет направление движения. Я больше не отталкиваю его, я сжимаю лацкан его пиджака со всей силы, на которую способна.
Внутри вспыхивает нетерпение. Я собираюсь снова поднять голову, но едва успеваю остановиться. Я колеблюсь в нерешительности. Наступает напряженная пауза, когда наши взгляды встречаются. В воздухе повисает молчаливый, тяжелый вопрос.
Продолжать или повернуть назад?
Я облизываю нижнюю губу, обдумывая капитуляцию и все ее условия.
Ошеломленная, прижимаюсь к изгибу его шеи, прячась глубже в тень.
Чистый порыв берет верх, слова вырываются из меня прежде, чем я успеваю их как следует обдумать.
— Покажи, на что это было бы похоже… — шепчу я, уткнувшись в его твердый подбородок, опустив окончание своей мольбы.
Быть твоей.
Это небольшая уступка. Едва ли я признаю поражение. Скорее, перемирие. Думаю, нам обоим это нужно. Усталость душит, и, может быть, если он просто даст мне передышку от этого постоянного желания, у меня появятся силы принять правильное решение.
Эммет наклоняет голову и оставляет дорожку поцелуев вдоль моего подбородка и вверх к уху.
— Поедем ко мне.
— Нет.
Этого я допустить не могу. Эту черту нельзя переступать.
— Мы в баре. Занавес опущен лишь наполовину.
Не похоже, что он против продолжения, я полагаю, он просто констатирует факты, заручаясь согласием.
Я
Само собой разумеется, что я никогда не делала ничего подобного, и он это знает. Эммет знает, что, сильнее прижимая меня к себе за занавеской, он поднимает меня над обыденностью той жизни, которой я жила так долго.
Любой может заглянуть и увидеть, по крайней мере, так кажется. Однако в реальности все не так просто. В клубе темно, в этом углу еще темнее, и Эммет прикрывает меня, гарантируя, что если кто-то заглянет внутрь, то увидит только его спину, а не его губы, встретившиеся с моими, голод начинает побеждать здравый смысл. Не его руки, скользящие вверх от бедер к грудям, играющие с каждой вершинкой, заставляя меня стонать. Не мои руки, сжимающие его рубашку, задирающие материал без какой-либо реальной цели, кроме как удовлетворения моей потребности прикоснуться к нему.
Он берет больше, наклоняя мою голову набок, раздвигая губы, чтобы его язык мог встретиться с моим. Того, что он заставляет меня чувствовать, почти достаточно, чтобы разозлить меня.
Я позволяю его руке скользнуть под мое короткое платье. Так мало материала, с которым нужно бороться, и он так ловко добивается своего. Трусики становятся влажными от его среднего пальца, когда он проводит им по шву, туда-сюда, дразня меня. Я вздрагиваю, и он чувствует это, уже пытаясь добиться большего. Это легко. Со мной легко. А может, и нет. Эти чувства так долго копились во мне. Вытащить их наружу для него не должно быть сложно. Может ли он сказать, что я готова отдать ему все?
Его безымянный палец присоединяется к среднему, пробегая по нижнему белью, рисуя круги над самым чувствительным местечком, так что мой рот приоткрывается, и я вскрикиваю.
Он не шикает на меня. Кажется, ему, бл*дь, все равно.
Его пальцы цепляются за край трусиков и оттягивают их в сторону. Шелк был приятным, но ничто не сравнится с пальцами Эммета. Толстые, длинные, такие умелые, что я чувствую, будто могу взорваться в любой момент.
— Вот на что будет похоже, — уверенно говорит он, грубо целуя меня, а затем отстраняется, чтобы закончить. — Когда ты будешь моей.
Именно на этом слове, эффект вступает в полную силу, потому что именно в этот момент он погружает свои пальцы внутрь меня.
Беззвучный вздох.
Глаза плотно закрыты.
Легкое покалывание усиливается, усиливается, усиливается.
Это невозможно остановить.
Эммет повлиял на мою жизнь, еще тогда, когда я была ребенком и бегала по лесу в Сент-Джонсе, пытаясь хоть мельком увидеть французского принца.
Я тебя люблю.
Именно за эту мысль я цепляюсь, когда он вынимает пальцы, а затем проталкивает обратно, проводя большим пальцем там, где мне нужно освобождение. Он позволяет мне оседлать его руку жестоким, диким способом, который не должен мне нравиться так сильно, как нравится.