Затмение: Полутень
Шрифт:
— Если даже допустить, что большинству стало лучше, — сказала Соня Лерман, — в чём я сомневаюсь, то каким образом вы оправдаетесь за варварскую жестокость палаческой лотереи АНЗ-ТВ?
— Во-первых, она усиливает морализаторский эффект наказания. Да, это варварство, ну да так уж оно работает. Ужасные мытарства казни по ТВ? Знаете ли, если преступники её каждый день видят, у них появляются веские основания пугаться. К тому же программа позволяет большему числу людей поучаствовать в процессе отправления приговора криминальной юстицией, и таким образом они лучше идентифицируют себя с государством, а страх
— ...в противном случае мог бы оказаться нацелен на государство и привести к революции? — перебила она, отбросив нейтральный тон.
— Нет. — Он прокашлялся, умеряя гнев. — Нет, вы же прекрасно знаете, что я не это имел в виду...
Она снова перебила его, вызвав ещё большее раздражение своим тоном:
— Меня озадачивают слова о здоровом катарсисе. Победители Лотереи получают право избить или убить приговорённого в прямом эфире публичного канала. Вы, сенатор, вообще смотрели хоть раз передачу Каково это?
— Ну, э-э, да, я сегодня...
— Тогда вы видели, как люди себя там ведут. Выходя на сцену осуществить приговор, они издеваются над осуждённым. А если стреляют, то прямо взрываются потом от радости. Обкакаться, блин, недолго. Человек с кляпом во рту встречает приговор государства, победитель Лотереи вышибает ему мозги... а они ржут. И чем тупее ведёт себя победитель, тем охотнее поддерживает его аудитория. Вы это считаете здоровым явлением?
Он промямлил:
— Это временно, высвобождает напряжение...
— Двух победителей Лотереи после участия в Антинасильственной Программе арестовали, судили и казнили за несанкционированные убийства. Очевидно, у них после одобрения-публики выработался вкус к убийству, вы так не считаете?
— Это исключения! Думаю, едва ли...
— Вы едва ли задумываетесь над чем-то, что для вас неудобно, — перебила она, — иначе бы поняли, что вы сами, сенатор, ничем не лучше убийцы.
От её напускной объективности не осталось и следа: маска растрескалась и упала, голос задрожал от эмоций. Она сжимала колени побелевшими руками. Ему стало страшно.
— Думаю, вы потеряли всякий... Не думаю, что вашу позицию на сей счёт можно назвать взвешенной. Вы же истеричка, — заявил он со всем доступным ему хладнокровием. И почувствовал, как страх перерастает в гнев.
(В общем-то он ещё до этой реплики чувствовал, как его холодная выдержка и безукоризненная уверенность в себе начинают отказывать: маска трескалась и отлущивалась. Он задумался, с чем это может быть связано. Он же много лет давал интервью, в том числе и враждебно настроенным журналистам: куда подевалось его умение держать себя в руках? Это всё гребаные АНЗ. Глодали совесть, подтачивали выдержку, крали сон... а проклятая баба всё мелет языком и мелет...)
— ...все убитые, сенатор, на вашей совести, их кровь на ваших руках, и вы...
Внутренняя мембрана, удерживавшая сознание Спектора в узде, разорвалась, и он вскочил, словно под ударом хлыста, распрямился, как спущенная гневом и стыдом пружина.
Чёртовы камеры!
Он замер, прижимая руки
— Убирайтесь! — заорал он. — Вон!
И развернулся к Кодзё, чтобы приказать телохранителю «проводить» репортёров к двери... Бакстер протянул к Кодзё правую руку; в руке Бакстера был серый ящичек, формой напоминающий пульт управления гаражной дверью. Кодзё замер, глядя в пустоту, словно впал в состояние фуги.
Убийцы, понял Спектор.
Кодзё ожил, встал, развернулся к Спектору. Спектор принялся лихорадочно озираться в поисках оружия. Кодзё пошёл на него...
...и прошёл мимо, устремляясь к женщине. Дёрнул запястьем, извлекая из рукава нож. Та спокойно, с видом человека, готового принять судьбу, смотрела на него. Потом вскрикнула — Кодзё стремительно (тело размылось в дымку) надвинулся на неё и пронзил тонким серебристым лезвием левый глаз репортёрши, метя в мозг.
Бакстер меж тем продолжал снимать происходящее на камеру, не выказывая ни удивления, ни вообще какой-либо физической реакции. Спектор задохнулся от ужаса, увидев, как из левой глазницы девушки брызнул фонтанчик крови, и тело её безжизненно осело на пол. Кодзё монотонными движениями автомата колол её ножом, снова и снова.
Спектор попятился, зацепил диван и упал на него.
— После меня убей Спектора, Кодзё! — закричал Бакстер. С этими словами он повернул переключатель на маленьком сером пульте, уронил его — и пульт растаял, слившись с полом. Спектор озадаченно глядел на Бакстера.
Бакстер вышел в поле зрения камеры и замер, смежив веки. Тело его затряслось, губы зашептали молитву, которая показалась Спектору мусульманской. Потом на него налетел Кодзё: маленький японец прыгнул на огромного негра, словно кот на добермана. Бакстер стоял, не оказывая сопротивления. Кодзё молниеносным, нечеловечески быстрым и точным движением перерезал ему горло.
После меня убей Спектора, Кодзё.
Спектор отлепился от дивана, подбежал к комоду, открыл ящик, выхватил пистолет калибра 0.44, развернулся и, повинуясь нахлынувшей панике, выстрелил Кодзё в затылок.
Кодзё ведь Спектора бы потом атаковал, верно?
Но потом наступила пульсирующая в ушах тишина, а Спектор остался стоять перед тремя трупами, глядя, как трескается и отваливается прессфлеш самого Кодзё вокруг большой кровоточащей дырки, которую проделала пуля в его затылке, как обнажается белый сморщенный шрам на черепе, свидетельство недавней операции...
И, глядя на шрам, Спектор подумал: Меня подставили.
Тут по двери забарабанили охранники.
— В сегодняшнем выпуске Каково это мы беседуем с Биллом Митчеллом из Вендорвилля, штат Пенсильвания, первым человеком, удостоенным участия в законной Антинасильственной дуэли. Билл, вы хотели казнить своего оппонента в «честном бою», не так ли?
— Да, Фрэнк, я бывший морпех США, и я просто не могу вот так хладнокровно застрелить человека, я хотел, чтоб ему дали пушку, ну и у меня тоже чтоб была пушка, и, ну вы понимаете, будь что будет.