Земные наши заботы

Филоненко Иван Емельянович

снизу. Он ходил по комнате — и стук перемещался. Не поймешь, кого и

отругать. Отец, бывало, давал ему подзатыльник за такие проделки и выгонял

из хаты: в сарае стучи, хоть оглохни, а тут тебе не кузня.

Правда, куда ж из такого дома выгонишь, если что сделать человеку надо

или руки чешутся. Так и будет грохать, пока самому не надоест...

Пришел комендант.

— Ну что, Матвеев?

Михаил пожал плечами. Эта неопределенность обидела коменданта.

—

О такой квартире в городе и мечтать не каждый может, вот что я тебе

скажу, куркуль ты деревенский. Хоть меня возьми. Всю жизнь в городе прожил,

а доживать сюда вот приехал, потому что ютиться надоело.

— Значит, плохим работником был, если и в такой-то коробке места не

нашлось, — проговорил Михаил, которого раздражала покровительственная

болтовня коменданта.

— Ишь ты, какой хороший явился. Квартирка с комфортом полным, а он еще

плечиками пожимает. Ему, куркулю ясеневскому, коттедж подавай, чтобы в

погреб, как крот, мог всякой всячины напихать, в сарае свинство развести, в

навозе на огороде покопаться.

— А что ж на свежем-то воздухе и не покопаться, если не лень? —

согласился Михаил. — Неужто лучше из угла в угол слоняться? Однако ж вот

слоняетесь, а посмотри, у дома-то ни одного деревца никто воткнуть не

догадался. Значит, я так понимаю, не думают тут обживаться.

Сказав это, Михаил положил в оттопыренный карман коменданта ключи и

вышел.

На лестничной площадке Михаилу бросилась в глаза застарелая грязь, пахло

гнилой картошкой, поэтому он торопливо выскочил на улицу — и очутился словно

на пустыре. Ни у подъезда, ни вокруг дома действительно не было ни кустика.

Лишь густой бурьян жирел.

Во всем этом было что-то барачное, казарменное, вовсе даже непривычное

для глаза деревенского жителя, для которого жилье — это не только то, что

под крышей, но и что вокруг дома. И не только в пределах, обозначенных

забором, но и за калиткой, на улице. А здесь весь комфорт, как выразился

комендант, кончался за дверью квартиры, потому что состоял из кухонной

плиты, отопительных радиаторов, двух кранов и ванны с туалетом. Все это было

и в его доме; правда, не от центральной сети.

Блуждая взглядом, Михаил натыкался лишь на такие же голые коробки,

ободранные двери подъездов, вывернутые набок детские качели, изорванную

сетку на двух покосившихся столбах да на мусорные кучи, рядом с которыми

мальчишки гоняли по земле консервные банки, оглашая двор грохотом и криками,

пытаясь хоть этим разрядить накопившуюся в них молодую силу.

Невольно вспомнив свое детство, вовсе даже не беспечное, Михаил

представил

себя на их месте — и не позавидовал! От одной этой мысли, что и

он мог бы вот так же бесцельно слоняться по пустырю, ему стало вдруг скучно

и тоскливо. Значит, не узнал бы, как пахнет только что вскопанная тобой

земля, как мечтается в загадочном ночном саду, как приятно что-то сделать

своими руками, нужное в хозяйстве. Не увидел бы, как проклевываются из земли

нежные ростки, как изо дня в день наливаются и розовеют яблоки, как птаха,

свившая гнездо в малине, кормит птенцов, как ласково лижет корова своего

телка. Многого не узнал бы, не увидел, потому что на пустыре, да еще в

гвалте и грохоте, мимо бы пробежал...

Вернувшись в Ясеневку и войдя в калитку, Михаил с еще большей тоской и

болью почувствовал покой и красоту своего двора. Сад встретил его ночной

прохладой, пахло свежестью, какими-то цветами, зеленью и землей, омытой

недавно пролившимся дождем.

«Как человек после бани», — почему-то подумалось ему.

И дом, утопавший в зелени, запахах и тишине, показался ему вовсе даже не

каменным, а каким-то живым и добрым существом, молчаливо поглядывающим на

мир доверчивыми детскими глазенками.

Михаил любил природу. Но любил не созерцать, а общаться с ней: вскопать,

полить, а вскопав и полив, слушать, как пьет земля, наблюдать, как растет,

набирает силу ухоженное дерево. Возвращаясь с работы домой, он выходил в

сад, садился за столик и отдыхал, любуясь таинственной красотой вечера,

наслаждаясь тишиной и покоем. То, что он делал по хозяйству, в саду и на

огороде, вовсе не утомляло его, потому что делал он не ради необходимости и

получения какой-то наживы, а опять же ради отдыха, как это ни покажется

кому-то странным. Да, даже с топором, лопатой или тяпкой в руках он отдыхал

от утомительного сидения на тракторе, от этой бесконечной тряски, от жары,

пыли и неумолчного рева и, что греха таить, от всяческих неприятностей,

которые бывают у каждого человека на любой работе, в любом коллективе. Сюда

он уходил от скуки, если выдавался свободный час или день. Без двора, без

сада Михаил не то что не знал, чем занять себя, но он чего-то лишился бы,

испытывал бы какую-то неприкаянность, словно не дома он, а в гостях, где не

можешь поступать так, как хочешь, а вынужден подчиняться чему-то и кому-то.

И хотя комендант назвал его куркулем — а ясеневских он всех так называл,

потому что считал их мужичками, только и думающими о наживе, — Михаил иной