Зеркало королевы Мирабель
Шрифт:
— Что с госпожой Элизой? — слишком поспешно спросил Фламэ и обругал себя за это.
Ведьма улыбнулась еще шире.
— Найдите дорогу. Мы с сестрицей сходим к озеру, там все и выясним.
— Вы?! Исключено!
— Так надо, мастер Фламэ, так надо, — покачала головой женщина. — Я буду на кухне.
Адмар остался один. Огромный зал, пустота, тишина, и только портреты укоризненно взирают со стен. Предки, благородные лорды и леди, населвашие поколение за поколением этот замок, были отчего-то недовольны своим единственным потомком. Фламэ перебрался в кресло у очага. В детстве он помещался в нем с ногами.
Правду
На лестнице послышались шаги. Подкованные каблучки Джинджер бодро цокали по камням. Унылое эхо пустого замка подхватывало и повторяло этот звук. Фламэ обернулся.
На юной ведьме было небесно-голубое платье, вышитое — это было почти неразличимо с такого расстояния, но Фламэ помнил — серебром и мелким речным жемчугом. Мать Адмара любила его больше красно-охристых мипарти, которые носила в торжественных случаях, и даже больше собственного угольно-черного ведьминского блио. Ей, холодноватой блондинке, голубой цвет очень шел. Куда больше, наверное, чем стоящей в дверях девушке. У выбившихся из-под шарфа волос был цвет мякоти свежего имбирного корня. Как всякая ведьма, в платье Джинджер чувствовала себя увереннее.
Поняв, что уже пару минут неотрывно смотрит на нее, Фламэ отвернулся к огню.
— Я взяла это платье…. Вы против? — тихо, почти робко спросила девушка.
Фламэ пожал плечами.
— Такой непривычный покрой…
Фламэ хмыкнул.
— Ему, наверное, лет двадцать. С тех пор Мирабель успела пристраститься показывать свою грудь всем подряд. И дамы следом за ней.
— У вас дурное настроение, — вздохнула Джинджер.
— Отнюдь. У меня обычное настроение, — Фламэ вытянул ноги к огню. — Я просто не люблю этот замок.
— Жаль. Он очень красивый.
— Пф-ф! — высказал Фламэ свое отношение разом ко всему.
Молодая ведьма посмотрела на него, видимо, махнула мысленно рукой и пошла вдоль стен, изучая портреты. Фламэ вновь поймал себя на том, что наблюдает за ней. Мимо каких-то картин девушка проходила, не задерживаясь, едва бросив взгляд. Иные же привлекали ее внимание надолго. У одного из портретов ведьма замерла, запрокинув голову. Заинтригованный, Фламэ поднялся и подошел ближе.
— А-а. Валентин II. Живописная копия с юлианского гобелена, — Фламэ скользнул взглядом по картине. — Сам гобелен из Империи вывезти не удалось. Его уже, небось, мыши съели. На противоположной стене висит парный ему портрет Ангелики Бриарты. Прекрасный был гобелен, если верить рассказам: два портрета в обрамлении геральдических растений — чертополоха и роз, а в медальонах всевозможные аллегории реформ и прочее.
Джинджер неопределенно хмыкнула. Она рассматривала портрет с совершенно необъяснимым интересом, после чего спросила:
— И какое отношение древний император имеет к Адмарам? А-а! Канцлер — ваш предок?
Фламэ кивнул.
— Наверное, — задумчиво протянула ведьма, — Империя не так уж плоха….
— Нет. Это просто Каллад не столь хорош, — фыркнул Адмар.
Джинджер поморщилась.
— Все так перепутано. Империя, Каллад, ведьмы, проклятья, дознаватели, палачи. Просто поразительно, какой понятной была моя жизнь, когда речь шла только о колдовстве и воровстве. Без королев, древних старух, одержимых леди и…
Девушка тряхнула головой и умолкла с таким видом,
Джинджер обернулась.
— А портрет Юлиана Адмара у вас есть?
— Увы, только миниатюра. Показать?
Джинджер кивнула.
— Она наверху…
Фламэ ужасно не хотелось идти туда, в жилые помещения замка, давно уже опустевшие. Помертвевшие. Полные не призраков, но воспоминаний. Да только не показывать же свой страх перед молодой ведьмой! Когда он поднимался по лестнице, ноги казались налитыми свинцом. Как две тяжелые болванки.
— Это здесь, — Фламэ толкнул тяжелую дубовую дверь, украшенную резьбой.
В кабинете отца в последний раз он был тринадцать лет назад. Стоял, опустив голову, и слушал с преувеличенным вниманием слова лорда Адмара, веские, как никогда. Милорд говорил о долге, о чести, о Фрэйни, конечно же — о Дамиане. О, как в тот момент Фламэ ненавидел покойного брата!
Подойдя к массивному столу, Фламэ прикоснулся к небольшому складню. Резьба на внешней стороне изображала святых Дамиана — с лирой и розой, и Фламиана — с двуручным мечом. Внутри помещались портреты братьев Адмар, но Фламэ страшно было смотреть. Он почему-то думал: его портрет отец потрудился уничтожить. Эта мысль десять лет назад изрядно потрепала нервы, да и сейчас неприятно колола.
Джинджер обогнула стол и нагнулась, изучая складень.
— О, это вы! А это кто?
— Мой брат. Герой. Пал смертью храбрых, и все такое. А это Юлиан Адмар, — Фламэ вытащил медальон из ящика стола. — Поздняя, но недурная копия.
— Какое у него мудрое лицо… — ведьма взяла медальон и поднесла к свету. — Незаурядный человек. Вы, кстати, похожи.
Джинджер освещали цветные — лиловые и желтые — лучи сквозь витраж, изображающий ирисы, и Фламэ не мог отвести от нее взгляд. Странные слова госпожи Фриды заставляли раз за разом возвращаться мыслями к молодой ведьме.
— Я его не украду, не волнуйтесь, — Джинджер протянула медальон.
— Я… я и не думал! — Фламэ стало неловко. Быстро схватив миниатюру, он сунул ее в ящик стола. — Пора обедать.
Джинджер кивнула и пошла к двери. Шелест ее платья почти не нарушал тишину кабинета, а толстый ковер заглушал шаги. Тишина, в которой едва различимы звуки старинного рила.
Дурак, — подумал Фламэ. — Круглый дурак.
Все уже собрались внизу возле длинного пиршественного стола. Пахло едой и подогретым вином, которые имперская ведьма выставляла на один конец столешницы. Противоположный уже был завален ворохами бумаг. ГэльСиньяк, закусив губу, пытался развернуть старинную карту, нарисованную на грубо выделанной коже.
— Нашли что-то?
Имперец пожал плечами.
— Возможно. Да будет ли толк. Этим картам больше ста лет. Тропы могли давно уже исчезнуть под трясиной. Фрида, не передашь мне лепешку?
— Подойди и возьми, — фыркнула ведьма. — Садитесь, госпожа Элиза. Не будем ждать этих….
Фламэ оглядел зал. Все они — и имперцы, и юная ведьма, и лорд-бастард со спутниками чувствовали себя во Фрэйни куда увереннее владельца. Впрочем, их не одолевали мысли и воспоминания, от которых Фламэ, наделенный богатым воображением, защищен не был.