Жара в Архангельске-2
Шрифт:
Некуда было деться от навязчивого бреда. Олива горела в огне, свет резал полузакрытые глаза её. Не было сил прийти в себя — тошнота заливала ей горло, она металась по койке, пытаясь вырваться из этого горячего кошмара, но задыхалась и тонула в нём как в болотной тине.
«Ассаи! Огонь горел до утра…
Выпусти меня… Освободи…»
И — речитатив его, откуда-то издалека, сопровождаемый музыкой, почти нереальной… Олива знала, что сходит с ума, что музыка эта психоделическая — лишь плод её больного воображения, и тем не менее
«…Пустота молочного неба,
Холодная весна не давала тепла и света,
Река уносит прах героев Китано,
Стегая швы на грязных ранах…»
Гл. 19. Сумасшедший поэт
— Добрый вечер, — сказал врач, — Как вы себя чувствуете?
— Никак, — отрезала Олива.
— Хорошо. А какое сегодня число?
— Откуда я знаю?! — вскипела она, — Я даже не знаю, сколько времени, а вы про число говорите! Лучше скажите, зачем вы меня здесь держите? Выпустите меня отсюда!
— Обязательно выпустим, — пообещал ей врач, — Если вы будете нормально, адекватно отвечать на вопросы, я сам позабочусь о том, чтобы вас выпустили как можно скорее.
— Хорошо, — покорно согласилась Олива, — Я отвечу на все ваши вопросы.
— Как у вас обстоят дела с алкоголем и наркотиками?
— Я не пью, и никаких наркотиков никогда не принимала.
— Раньше были попытки суицида?
— Чего?
— Ну, пытались когда-нибудь ещё покончить с собой?
— Нет. Никогда.
— В какой школе вы учились?
— В физмате.
— А не в коррекционной? Для умственно отсталых?
— Да за кого вы меня тут держите???
— Хорошо, хорошо. Я не хотел вас оскорбить. Мне нужны эти сведения для начальной диагностики, только и всего. Если вы психически здоровы, мы вас обязательно отпустим. Вы только не волнуйтесь.
— Я не волнуюсь.
— Ну, вот и славно. А теперь я задам вам несколько вопросов, но вы отвечайте не задумываясь.
— Ладно. Задавайте.
— В чём сходство птицы и самолёта?
— Ну… — Олива задумалась, — Наверное, в том, что и птица и самолёт умеют летать…
— Так. В чём сходство апельсина и теннисного мяча?
— Ну наверное в том, что они оранжевые…
— Необязательно. Теннисные мячи ещё бывают и жёлтые, и белые.
— О Боже… Но тогда… может быть, размер у них одинаковый… этот… диаметр…
— Тоже необязательно. Диаметр теннисного мяча может быть гораздо меньше диаметра апельсина.
— А, ну да — они оба круглые! — нашлась, наконец, Олива, — Вы меня совсем сбили с толку. Ну конечно — они оба круглые!
— Так. А каким одним словом можно объединить понятия «стол» и «стул»?
— Изделие на четырёх ногах, — выпалила Олива.
Доктор не выдержал и расхохотался.
— Что вы смеётесь? — грубо оборвала его Олива.
— Ну, знаете, моя собака Найда тоже некоторым образом является изделием на четырёх ногах, — сквозь смех ответил
— А что, ответ неверный? — забеспокоилась Олива, пропустив мимо ушей последнюю фразу.
— Конечно, неверный. Как стол, так и стул, могут иметь и три ноги, и две, и даже одну, но необязательно четыре. Ну, так каким о д н и м словом можно объединить понятия «стол» и «стул»?
Олива задумалась.
— Мебель, конечно же! — ответил за неё доктор.
— Ну да, я и так знаю, что мебель! — раздражённо выпалила Олива и расплакалась, — Что вы меня тут, в самом деле, за идиотку держите?!
— Успокойтесь. Никто вас не держит за идиотку.
— Тогда отпустите меня. Я же здорова!
— В таком состоянии пока рано тебя отпускать. Вот успокоишься ещё немножко — тогда отпустим. А то выпустишь тебя — а ты сразу под машину кинешься…
— Не кинусь, честное слово!
— А зачем же ты вешалась и вены резала? Можешь мне объяснить?
— Ну, дура была потому что. Глупость это была, я сознаю это.
— Ну а как же ты дальше жить собираешься?
— Ну как… — Олива растерялась, — Я попрошу у друзей прощения, встану перед ними на колени. А когда буду дома, то закрою страницу на Прозе. ру, поудаляю все свои блоги из интернета, удалю отовсюду свой роман и начну жизнь и чистого листа…
— Ну что ж, — сказал доктор, — Надеюсь, ты не сбежишь, если я разрешу тебе выйти в холл?
— Честное слово, не сбегу.
— Ну тогда ладно. Можешь гулять по больнице, только на улицу не выходи.
Получив это разрешение, Олива тут же пошла вниз, где находился холл больницы. Почти сразу же к ней подошла какая-то женщина с перевязанной рукой и попросила сигарет. Но у Оливы их не было.
Какой-то длинноволосый парень выхаживал по холлу и читал стихи. Олива невольно залюбовалась на него: у него было красивое, одухотворённое лицо, большие голубые глаза, такие прозрачные, что, казалось, сквозь них можно было смотреть, как сквозь стекло. Кого-то он до боли напоминал ей, только вот кого — Олива никак не могла вспомнить. Не могла она и уловить смысл стихов, которые он читал — лишь отдельные слова всплывали со дна, и тут же оседали, как взболтанный песок.
— Я умер, чтобы родиться…
Я родился, чтобы не жить…
«Да, да, совершенно верно! — пронеслось в голове у Оливы, — Какие правдивые строки! Ведь мы идём по замкнутому кругу, да, да! Мы — обречённые на смерть — рождаемся, чтобы не жить… О, зачем они мешают нам! Зачем они держат здесь и меня, и этого редкого, необыкновенного, талантливого юношу… Зачем? Может быть, всё наоборот — это они дебилы, а мы, несчастные узники — мы и есть птицы, что выше всех этих тупых навозных жуков, что думают лишь о своём толстом брюхе, блеске дешёвой мишуры и гнилом благополучии… Ах, что я говорю — мне ли судить их, мне, что погрязла в этом самом навозе по самые уши…»