Жаждущая земля. Три дня в августе
Шрифт:
— Не все ли равно, когда. Не сегодня, так завтра придется записаться.
— Очухайся, соседка!
— Молодец, Аксомайтене! Осрами мужиков, сделай почин.
— Вот сбесилась!.. Баба — первая. Мужики!
Но вскоре галдеж затихает, воцаряется тишина, и мужчины за красным столом снова встают один за другим и говорят о преимуществах сельхозартели.
Далеко за полночь народ расходится, все кричат наперебой — только теперь развязались языки. Андрюс идет один. Бредет, расстегнув полушубок, проветривая взопревшую грудь, и молчит.
Мимо него, шурша по мерзлой земле, мчатся сани. Возницы безжалостно хлещут застоявшихся лошадей, словно изливая ярость
— Но-о, черти! Сперва забью, потом отдам!.. — во всю глотку кричит Кряуна, пролетая мимо Андрюса. Из-под копыт летит снег, залепляя Андрюсу глаза.
«Хозяева… На собрание и то пешком гнушаются, все на лошадях. Ничего, все там будем!.. Научитесь пешочком!..» Его заливает сладкое чувство, но тут же исчезает, словно ветер его слизнул. Ноги сами сворачивают с дороги, и Андрюс шагает напрямик по полю, чтоб никого не видеть и ничего не слышать. «Эх, было б куда зайти, зашел бы посидеть. Пускай без слова, без разговора — хоть бы побыть с живой душой! Столько лет прожито здесь, в этой деревне, и нет ни одного человека, который бы вошел в положение. Тересе?.. О ней лучше и не думать, от этого легче не станет. И почему так все вышло, Андрюс? Может, ты сам неуживчив, волком смотришь. Сам оттолкнул от себя людей и им пришлось отвернуться? А может, у всех то же самое — своя берлога, свои беды, кислая баба и сопливые ребята? Скажи, к чему ты всю свою дурацкую жизнь стремился, чего ждал, на что надеялся? А, косорукий Андрюс?.. Земля тебе мерещилась, вот что. Клочок собственной земли, своя изба, своя скотина. И, конечно, дети. Кто же поможет обрабатывать землю, как не жена и дети? И еще у тебя была мечта — как у отца когда-то — проехаться на бричке по деревне и всем своим видом показать: не я первый шапку сниму, пускай другие скидывают! Получил чего хотел, да еще с лихвой. Заимел. Но ненадолго…»
Ноги Андрюса наливаются свинцом, и он останавливается посреди поля, оглядывается: кругом непроглядная ночь, черное и низкое небо нависло над ним, словно накрыли его горшком. Никак забрал левее, вон где тополя маячат. С чавканьем бредет по бороздам пашни, спотыкается о кочки и камни. В ложбинках снегу по пояс, не пройти. Лоб под шапкой вспотел, спине жарко, весь он пышет жаром, как натопленная печь.
Нет, это чужой ольшаник, деревья рослые и густые, — лес, не кусты! А ведь тут вроде бы… Вот те и на! Вон где огонек мигает, наверно, у Кряуны… К Кряуне Андрюс не зайдет, он еще не забыл вчерашнего его слова: «Задарма получил, задарма отдал…» Умничает, холера. Все эти умники сидят, будто в штаны наклали. А когда Аксомайтене записалась, встали и два, что у самого леса живут, и еще два, что огородами пробавляются. Что им! Терять им нечего, за душой — ни гроша. А получить думают из тех же закромов, поровну будут с другими черпать.
«Куда же этот огонек делся? Никак бес за нос водит! Виданное ли дело — в своей деревне заблудиться! В своей деревне, говоришь? Но ты же в ней один… Дом и то не находишь. А может, его уже нету? Так недолго были у тебя дом и земля. Все так недолговечно. Мелькнуло и пропало.
Зайти бы на какой-нибудь хутор, постучаться бы и спросить дорогу! Но откроют ли тебе? Нет, лучше уж самому плутать по полям — своя же деревня…»
Смертельно усталый Андрюс бродит, обливаясь потом, по полям, как призрак, то, до боли напрягая зрение, высматривает свой хутор, то забывается и думает, думает без конца. Когда наконец натыкается на клокочущую речушку
На краю белого поля останавливается, оглядывается кругом. Чернеет межа, ветер сдул с нее снег. Андрюс делает восемь шагов в глубь своего поля. Да, вот в этом месте закопана. «Это моя земля. Восемь гектаров. Дала советская власть». В горле першит. Андрюс берет мерзлый ком земли и растирает пальцами. Мерзлая земля крошится, как черствый хлеб.
«Задарма получил, задарма отдал», — тоскливо шепчет кто-то ему на ухо.
Не задарма получил. Уплачено за нее. Еще как!
«Земля Маркаускаса…»
«Моя!»
«Маркаускаса…»
«Моя! Моя она, земля!»
Поднимает увесистые кулаки и грозит ими невидимой в темноте деревне.
Утром Андрюс запрягает Воронка и затемно уезжает в город. Заходит в волисполком, кладет на стол винтовку и говорит:
— Забирайте. Не надо. Ничего мне от вас не надо.
— Как прикажешь понимать?
— А вот так — не надо.
— С бандитами снюхался? А может, сам в лес собрался?!
— Да хоть бы в лес…
— Что?!
— Хоть бы в бандиты, а не надо. Если и землю… и все… то не надо…
Голос Андрюса дрожит.
— Я жить начинал, а вы… А я-то думал…
Андрюс поворачивается уходить, но видит на пороге парня с автоматом.
…Когда Андрюса через всю базарную площадь ведут в дом из красного кирпича, звонко ржет лошадь, привязанная к телеграфному столбу. «Клеверу не бросил, — думает Андрюс. — Пока не выпустят, скотине тут голодать!»
В крохотное, забранное решеткой оконце под потолком уже в четвертый раз заглядывает солнце, его блики пляшут на искрошенной бетонной стене. Андрюс по-ребячьи протягивает озябшую руку к лучам, словно хочет согреться. Но солнце гаснет, и рука бессильно повисает.
«С каких пор поддерживаешь связь с бандитами?»
«Кто заходил? Назови имена!»
«Сокола знаешь? Сокола!»
«Нам все известно, и лучше тебе сразу…»
«Кто на этой фотографии? Сокол?»
«Когда Сокол заходил?..»
«Сокол!»
«Сокол!..»
Андрюс сжимает руками виски, закрывает глаза, трясет головой.
— Нет! Нет! — кричит он.
Голос мечется в тесной камере и глохнет, не в силах пробить толстые стены и дверь, окованную ржавой жестью.
«Пятраса знаешь? Пятраса?»
«Когда Пятрас заходил?»
«Пятрас!..»
— Нет! — задыхается Андрюс и бьется головой о нары. Боли он не чувствует — ноет все тело, боль начинается где-то в середке и растекается по жилам, стучит в висках.
«Панцирь заходил?»
«Панцирь!»
— У-у! — Андрюс скрипит зубами и, вскочив с нар, принимается бегать из угла в угол. Три шага вперед, три назад. Вперед, назад. Останавливается, задирает голову, смотрит вверх. Запыленное, составленное из кусков стекла оконце затянуто паутиной; едва-едва сочится мутный свет, и лицо Андрюса выглядит серым, как иссушенная солнцем взбороненная пашня.
Он стоит и тупо смотрит на оконце. Стоит долго, пока, задрожав, не подгибаются ноги. И опять — вперед да назад… Это тебе не восемь гектаров и еще шесть, что за Тересе.
«Этого знаешь?..»
Гремит связка ключей, визжит замок, со скрипом отворяется дверь.
— Принесли, на.
За плечами часового появляется голова Скрински.
— Ну пропусти, будь человеком, — шепчет он часовому.
— Ишь чего захотел…
— Мне на два слова, ты тут рядом постой.
— Какие разговоры с этим?..