Жаждущая земля. Три дня в августе
Шрифт:
— На здоровье.
Теперь поднимает стопку Андрюс. По пальцам катятся желтоватые капли самогона.
— Чего не присядешь, Анеле?
— Вот кастрюлю отскребу…
— Садись, раз человек просит! И ты, мать, присаживайся.
— Никуда не денется эта отрава.
— Вот куриная голова! Ты дерни, Андрюс, и на закуску налегай.
Андрюс обводит взглядом большую теплую комнату, видит стол с закусками, огонь, весело потрескивающий в плите, и перед глазами ни с того ни с сего возникает Аксомайтене. Мотнув головой, он опрокидывает
— Ешь да пей, пока есть чего, — дело говоришь, Кряуна. Как знать, что нас завтра ждет…
— Завтра иначе запоем, Андрюс, — усмехается Кряуна и затягивает козлетоном:
Трактор поле вспашет, Самолет засеет, Отдохнет лошадка…Но тут у него не хватает духу, и, засипев, он кончает шепотом:
Станет веселее…— Ну и песня… Такая песня… Хоть плачь!
— А что мне прикажешь делать, Андрюс? Каково нам, старинным хозяевам-то?
— А я кто, по-твоему? Ну кто?
— Тебе еще туда-сюда. Тебе хорошо! Нашел, потерял, и вся недолга. Ничего не имел, ничего не имеешь. А нам, хозяевам, нож вот сюда!.. Давай пей.
Андрюс откидывается к стене и сжимает под столом кулаки — пальцы трещат.
— Мне легко, да? Вы, значит, хозяева, а я — батрак!
— Раньше был батраком, Андрюс, раньше. А сейчас я не говорю. Выпей, не тяни.
Андрюс осушает стопку и налегает грудью на стол.
— Говоришь, мне легко, да?
— Да пойми ты… Каждая вишенка тут нами посажена, каждая жердочка в изгороди нами прибита, каждая животина…
— А мне, говоришь, легко?..
— Наши отцы сюда все по крупинке стащили, мы тут сызмальства…
— Легко мне, холера, или нет?! — Подбородок Андрюса трясется, желваки так и ходят.
Кряуна видит, что тут не до шуток.
— Тяжело, Андрюс!.. И тебе тяжело, и мне. Всем тяжело, Андрюс.
Анеле пододвигает к Андрюсу мясо и огурцы, наливает ему стопку, просит выпить и закусить. Сама тоже и рюмочку пропустит, и уписывает за обе щеки.
— Да будет тебе, отец! — не выдерживает Кряунене. — Мало ли Андрюс работал у Маркаускасов? Не такая уж чужая ему эта земля, чтоб с легким сердцем отдать…
Кряуна злобно косится на жену, но тут дочка подбавляет жару:
— Дали землю и отбирают. Не успел Андрюс пожить человек человеком, и все псу под хвост…
— Будто я что говорю! — закатывает глаза Кряуна. — Тяжело Андрюсу, ой как тяжело.
— Вот-вот… — успокаивается Андрюс.
— Выпьем!
— Выпьем. А то всех в кучу сгонят, и шабаш.
— А мы и в шабаш будем самогонку гнать. Пить будем, Андрюс, как еще никогда не пили.
— Говоришь,
— Будем, Андрюс! Что нам останется делать-то? Все заберут, подчистую. Мертвую пить будем!
Хохочут мужчины, опрокидывают по стопке, налегают на закуску. И замолкают, как будто поговорили по душам, все сказали и теперь каждый думает свое. Но у Андрюса все равно сердце не на месте. «Для старых хозяев я все равно батрак, — думает он. — Не говорят в лицо, но я-то знаю, — им не по нутру, что мне такой хутор достался, да скотина, да земля… Все теперь мое! Дай срок, я бы им показал, этим хозяевам, что и я с ними под одну масть!»
Кряуна вдруг поднимает голову и резко спрашивает у дочки:
— Амбар заперла?
— Заперла. Ключ на полке.
— Запор проверила?
— Проверила.
— Надо было плечом поддать!
— Да хватит тебе, отец…
— А вот случится что, и…
За окном неожиданно раздается скрип шагов, и все застывают, забыв даже рты закрыть. Стук в дверь. Андрюс осторожно отодвигается от окна и тянется рукой к винтовке, прислоненной к стене.
Снова слышны шаги.
— Сосед, открой! — слышен за окном женский голос.
— Тьфу! — плюет Кряуна.
— Вот холера! — бросает в сердцах Андрюс.
— Ты что, сосед, Скауджювене не узнаешь?
— Чертова баба! — Кряуна еще раз смачно сплевывает и выходит в сени.
Скауджювене, отдуваясь, вваливается в избу и шмякается на лавку. Лавка трещит под ее грузным телом. Но тут Скауджювене рядом с собой замечает винтовку и, проворно вскочив, несется к противоположной стене.
— Давай к нам, за стол, соседка, — зовет Кряуна.
Скауджювене трясет головой и все еще не может отдышаться. Все тело ее так и колышется; плечи, грудь и живот то вздымаются, то опускаются.
— Что делать будем? — наконец спрашивает она — тоже, кажется, всем телом: и плечами, и грудью, и животом.
Кряуна смотрит на Андрюса, Андрюс на Кряуну, потом на Анеле, сидящую напротив него.
— Выпей, Скауджювене, и не придется спрашивать. — Кряуна сует соседке стопку, та подносит к губам, отхлебывает глоточек и морщится.
— Сами жрите эту мерзость! Ну, так что завтра делать будем?
— Завтра — это завтра. Там видно будет.
— И Валюкене говорит: «Завтра видно будет». А что там завтра будет видно-то? Нельзя ли сегодня сговориться? Так или так…
— Нет такого закона, чтоб силой заставлять, — сразу ходит с туза Андрюс. — Кто хочет, тот вступает, вот что!
— А если подберут закон?
— Нету!
— Может, и твоя правда, Андрюс, я тоже такое слышала, — соглашается Скауджювене. — Да и как тут запишешься, коли… Иду вот утром в молочный пункт, а на клене — бумажка! Во-он такими буквами: «Если в колхоз собрался, справь себе крест». Вы слышите: «справь себе крест…»
— На всякие бумажки мне на. . .
— Известное дело, ты с пушкой ходишь… А нам что прикажешь делать?