Жемчужница
Шрифт:
И — закусив губу, повела подушечкой пальца по его шее.
Тики облизнулся и сглотнул — как-то так, будто во рту у него пустыня. И улыбнулся дрогнувшими губами.
— Но я же…
— Ты можешь, — перебил он ее. — Ты можешь так прикасаться. К кому захочешь и как захочешь. Пока тебе это нужно.
— И ты ни слова не скажешь против? — за спиной у Тики мелькнула черная макушке озорной Салеман, все-таки увлекшей Ману в танец, но мужчина, даже если и узнал ее заразительный смех, не обратил на него внимания.
Он смотрел только
— Нет, — покачал головой мужчина, и эта покорность… она опьянила совсем как-то сладкое вино, которое подали им в первый вечер на суше.
Алана потянулась вверх и мягко коснулась губами его подбородка, жмурясь и сползая вниз, к шее. И это было как будто сном. Ей казалось, открой она глаза сейчас — проснется в своей бухте, безумная, молчаливая и совершенно одинокая.
Да что же с ней вообще происходило? Неужели все влюбленные девушки так ведут себя?
Алана, правда, подумала, что все это ещё напоминает чем-то игру. Будто она была дельфиненком, которому показали сырую рыбку — и позволили делать все, что тому хочется. Дельфиненок сначала не верит, не движется, а потом начинает медленно проверять, правда ли это или нет, — и в последний момент кто-нибудь выхватывает рыбку прямо из-под его носа счастливого, потому как позволили слишком много лишь для того, чтобы посмеяться и отобрать все в конце игры.
Алана понимала, что сравнение было ужасным, что Тики не мог так алчно и высокомерно повести себя, но ассоциация была именно такой, и ничего поделать с этим было нельзя.
Тем более… она любила играть. Когда-то давно, до заточения, она обожала играть.
— И даже сейчас не скажешь? — тихо выдохнула Алана ему в губы, отчего-то не решаясь прикоснуться к ним, хотя понимала, что хочет этого. И одновременно боится.
Тики покачал головой и улыбнулся — как пьяный или сонный — так ласково и лениво, что терпеть его обволакивающую теплоту просто так и дальше было совершенно невозможно. Алана потянулась вперед, почти… почти коснулась его губ… но Тики ее обогнал. Он прижался к ее губам, притягивая её к себе совершенно развязно и… не так, как делал это прежде. Иначе, крепче.
Как… женщину?
И Алана ощутила, какие у него губы — сухие, горячие. Самые замечательные на свете.
Прикосновение продлилось всего миг или, может, самую малость дольше, а потом Тики отстранился — горячечный, исступленный, почти больной — и уткнулся носом в ее косы, глубоко вдыхая и гладя ее по спине.
Он шептал какую-то восхитительную чушь — то ли просил прощения, то ли что-то такое еще, но Алана… она думала о другом.
Она ежеминутно облизывала губы и жмурилась, жмурилась, жмурилась, стремясь хотя бы мысленно продлить ускользающий момент.
Стремясь понять, почему Тики, действующий по сути почти так же, как действовали Шан и Роц, не вызвал у нее не капли отвращения. Одно только горячечное нетерпение
Это было… так странно. Так… удивительно.
Это и был поцелуй?
Алана хихикнула, чувствуя себя нашкодившей девочкой, которой хотелось нашкодить ещё, потому что все это было слишком волнительно и приятно, пусть стыдно до трясучки и желания провалиться под землю.
Тики все также дышал ей в макушку, опаляя горячим дыханием, и его руки вновь казались такими властными и сильными, что прерывать этих объятий не хотелось совсем.
Ей так понравилось, потому что это был именно Тики?
Алана совершенно растерялась, хотя, по правде говоря, сам поцелуй длился всего ничего и, наверное, не заслуживал столько внимания в силу своей некоторой шутливости, к которой они пришли под конец очередного захода этой странной игры.
Но девушка не могла избавиться от ощущения сухого тепла на своих губах, не могла отпустить этот непонятный трепет и собственное смущение.
Она любила играть, это верно. Когда-то давно она вообще была крайне эмоциональным и живым ребёнком. А потом ото всей игривости остался лишь идиотский обычай считать потопленные корабли.
До прибытия Тики их было двести семьдесят четыре.
Душа Аланы, видимо, и правда была черна как беззвездная ночь.
Запертая в бухте ведьма, которую высвободил ничего не знающий о её грехах храбрец.
— Странно, — наконец шепнула она, приоткрыв глаза, и, чуть отстранившись, вгляделась в лицо мужчины.
— Странно? — тот тихо рассмеялся, целуя ее в волосы и спускаясь губами к виску, ласковый — и темный, опасный.
Желанный.
— Очень, — девушка вскинула голову, чтобы дать больше доступа к своему лицу; чтобы он продолжал мягко ее касаться. — Там… когда Шан и Роц…
Микк замотал головой — такой же пьяный без вина, как и секундой ранее — и мягко погладил ее по щеке.
— Забудь о них. Давай… я буду помнить, — едва слышно попросил он.
Огонь трещал, с огромного стола тянуло аппетитными ароматами, люди вокруг смеялись и танцевали, и Алана… она согласно закивала и не тесно прижалась к Тики, чувствуя, как трутся их бедра и боясь даже лишний раз вздохнуть.
Мужчина кивнул — и склонил ее голову к себе на плечо, словно баюкая лаской.
А потом… откуда-то сбоку раздался жутчайший грохот, и даже музыка на какой-то момент смолкла.
Девушка непонимающе вскинулась, порываясь обернуться в сторону шума, и услышала, как Тики со смешком глухо выругался, чуть качнув головой.
— Кажется, Салеман сыграла прекрасно, — фыркнул он и со вздохом отстранился от Аланы, на короткое мгновениями задержавшись пальцами на её бедрах.
Интересно, известно ли ему, что именно эти прикосновения к бедрам всегда вызывали столько трепета и истомы, что хотелось просто вытянуться во весь рост и получать удовольствие?