Жемчужница
Шрифт:
Ну вот чего Неа сейчас лезет?! На него, может, впервые за последние несколько месяцев девушка обратила внимание! Потому что до этого брат, пока они были в столице, их всех отпугивал или, грубо говоря, уводил! Но тогда он хотя бы к девушкам привязывался и не отставал от них, пока те не теряли к Мане интерес, а теперь что?!
— Это еще почему?! — не на шутку разозлился мужчина, вперивая в старшего брата не дающий пойти на попятную взгляд. — Я что, не…
— Потому что ты мой! — в совершенной ярости выпалил Неа — и поцеловал его.
Мана
Потому что не сдаваться, вырываться, протестовать — так было правильно.
Мана не хотел портить Неа жизнь этим наказанием — постоянной неусыпной заботой о себе. Он не хотел, чтобы брат до конца своих дней таскался за ним и постоянно подхватывал, стоило Мане только оступиться или в очередной раз грохнуться в обморок в приступе слабости.
Мана не хотел, чтобы Неа страдал, когда сам он умрет. Потому что… умереть раньше брата Мане было просто суждено. Это было правильным еще тогда, когда они только родились — сильный здоровый старший и бледный слабый младший.
Близнецы.
Одного из которых зачем-то выходили, хотя лучше было бы дать умереть спокойно.
Мана не хотел превращать пусть больную, но пока только привязанность Неа к себе во что-то большее.
Потому что знал, что Неа станет императором и значит, должен жениться и заиметь детей. Наследников.
Потому что знал, что со своим здоровьем не протянет так уж долго даже с учетом хваленого долголетия, передающегося по наследству.
Но Неа стоял здесь и сейчас и прижимал его к стенке, решительно и жарко целуя.
И он… он был сильнее.
О ветер, Мана брыкался, пытался вырваться, даже несколько раз стукнул его по спине, надеясь, что брат одумается, очнется от пьяного наваждения, но Неа был банально сильнее!
И от этого хотелось выть, потому что все было неправильным! Все было странным и слишком неправильным!
Неа чуть ли не до боли сжимал плечи Маны, прижимая мужчину к себе, словно бы желая впаять в своё тело, желая слиться, стать одним целым, и целовал так, будто тот был какой-то невероятно красивой девушкой, которую хотелось до безумия, но все не было возможности даже прикоснуться к ней. Мане было тошно от таких сравнений, но ничего поделать он не мог — лишь брыкался и мычал брату в губы, проклиная свои слабость и жажду. Жажду того, что сейчас и происходило.
— Неужели я тебе настолько противен? — горько выдохнул Неа спустя несколько мгновений, прикоснувшись лбом к его виску, и все это было бы трепетным и прекрасным, если бы от брата не несло перегаром, а Мана не был его близнецом.
Проще всего было бы, конечно, сказать, что — да, противен. Но проблема была в том, что это совсем не так. Проблема была в том, что Мане до ужаса, до дрожащих коленок хотелось, чтобы Неа его когда-нибудь поцеловал (хотя бы поцеловал).
Но
А еще Мане было плохо, потому что Неа дышал на него алкоголем, взбалмошный идиот, который не додумался даже протрезветь для начала или хотя бы прополоскать рот.
Но и с учетом всех этих многочисленных обстоятельств — прозаичных и не очень — Мана просто не мог найти в себе сил солгать ему.
Именно поэтому он покачал головой и едва слышно просипел:
— Нет.
Неа тут же просветлел, с надеждой взглянул ему в глаза и вновь кинулся целовать, проводя языком плотно сжатым губам, словно прося разрешения, словно умоляя не отказываться, не отстраняться, но Мана качнул головой, уворачиваясь от столь желанного прикосновения, и, сглотнув, сердито нахмурился. Близнец же, кисло зажмурившись, прижался к нему ещё теснее, лишая возможности к любому действию, пугая своим поведением и одновременно заставляя испытывать истому, потому что, о все злостные духи Поднебесной, знали бы они, как мужчина мечтал обо всех этих поцелуях!
— Тогда почему? — непонимающе шепнул Неа, проводя носом по его шее и вызывая дрожь по всему телу, и слегка прикусил кожу над ключицей, вынудив Ману вскрикнуть и вновь покрыться мурашками. Ну что на него нашло? Раньше же ничего такого не было! Ну почему он так внезапно решил стать… таким? — Ты же только мой, слышишь? Я тебя никому не отдам, даже не надейся. Я же так люблю тебя, — лихорадочно забормотал брат, стискивая Ману в объятиях ещё сильнее, но не причиняя боли — лишь эту идиотскую истому и разгорающееся в животе желание.
Но это было неправильно.
— Это не любовь, — все также тихо, напоминая самому себе одинокий бамбук, выдохнул Мана, и Неа с отчаянием припал губами к его шее, чуть ли не кусая её, отчего мужчина в очередной раз забрыкался, чувствуя, как колени дрожат, как все внутри наливается ожиданием чего-то потрясающего, как его трясет и как, о ветер, изо рта вырывается короткий стон.
Неа, словно приободренный его несдержанностью, полез руками ему под рубаху. Мана всхлипнул, дернулся, ударяясь спиной об стену, и зашипел — потому что было больно и потому что у брата были горячие руки.
И потому что он мечтал об этих руках последние несколько лет.
— Неа, не… не надо, пожалуйста… — взмолился мужчина в конце концов, но его (к сожалению или к счастью — пойди пойми) слушать не стали. Неа целовал его кадык, вылизывал тонкую кожу у ключиц — и скользил ладонями по его груди, то и дело задевая соски пальцами и как будто жаждая еще больше.
Жаждая того, чего Мана не мог ему дать.
— Это любовь, — выдохнул Неа ему в губы, немного ослабляя хватку и позволяя отлепиться от стены. Только чтобы прижать к себе, разумеется, но… — Хватит от меня бегать, Мана. Все равно я тебя поймаю.