Жемчужница
Шрифт:
— Сыграешь? — поинтересовался он, и девушка замерла, не зная, что ответить.
Она не очень хорошо играла на арфе. Когда-то Укра ее учила, но это было так давно, что сейчас Алана не была уверена, что сможет вспомнить хоть что-то. Однако даже Изу смотрел на нее умоляюще, и, о манта, хотя бы ради этого стоило попытаться.
Девушка улыбнулась курносой арфистке и подошла, принимая инструмент у нее из рук. Держать арфу снова после стольких десятилетий запретов самой себе было странно и даже почти что… незнакомо, но пальцы помнили больше разума.
Алана в задумчивости пощипала струны, думая, что сыграть, а потом… решилась. И, надеясь, что ничего не забыла, затянула,
Слова лились и лились сами собой — про будущие волны и палящее солнце, про звездное небо и высокие травы, которых еще совсем маленькая тогда Алана никогда и не видела.
Песня путешественницы-Элайзы была родом с суши, и когда они доходили до куплетов с лугами, находчивая сестра всегда описывала высокую стоящую траву как тонкие-тонкие водоросли, колышущиеся в вихре морских течений.
Воспоминания отдались улыбкой на губах, и Алана чувствовала себя совершенно окрыленной — настолько, насколько русалки вообще способны ощущать это. Когда-то давно, до того, как Тики вытащил её, оживил своим появлением, она мечтала стать чайкой и улететь, опалить свои перья о солнце, сбежать, исчезнуть.
Стать свободной.
А теперь она пела на имперском про птиц, приносящих сны на своих хвостах, и думала, насколько же радостное лицо Изу прелестно. И — что от взгляда Тики сердце бьётся как заполошное. Вновь эти восхищённые, мечтательные глаза. Увидеть их — закрывать веки, потому что смущение слишком сильно и может помешать закончить колыбельную, которая раньше снилась лишь в кошмарах.
Теперь у нее были люди, с которыми кошмар превратился в нормальный сон, а мучительные мысли о смерти близких стали всего лишь памятью, исцелились.
И Алана помнила об этом — и пела про это.
Когда колыбельная подошла к концу, все воспоминания куда-то словно бы испарились, оставив после себя лишь тепло в груди. Девушка помнила — прелестную в своем восхищении мордашку Изу, мечтательно затуманенные глаза смотрящего из-под ресниц Тики, румяные щеки смущенного собственным чувством Неа, слабую улыбку ласково гладящего ее по волосам Маны…
Они все были живыми и дышащими, они все были с ней.
Они все были ее семьей. Не призраком этой семьи, от которой остался один отец, не навещавший ее много лет, а именно что семьей.
И Алана подумала, что она… хочет за эту семью бороться.
Совершенно внезапная, спонтанная, непонятная, но неимоверно нужная и правильная мысль.
Девушка вздрогнула, в шоке уставившись на собственные пальцы, на свои ноги, на зажегшиеся столбы, на подскочившего к ней Изу, в восторге раскрывшего рот и лепечущего о том, какая же она потрясающая и как красиво поёт, и понимала, что всей своей наверняка чёрной душой желает бороться за эту семью. За её благополучие, за счастье, за безопасность. Даже если ей и не будет позволено остаться с ними, она постарается сделать так, чтобы отец в итоге не убил их всех, обвинив в похищении и в том, что лишили возможности вернуться в океан.
— Ты очень красиво поешь, — выдохнул Тики, погладив её по ладони спустя несколько минут, когда они уже отошли от толпы и один из благодарных слушателей угостил её вином — сладким-сладким, с привкусом чего-то ягодного.
Алана смущенно пригубила глубокую деревянную кружку, буквально пряча в ней лицо, и Мана радостно заговорил про морские музыкальные инструменты, а Изу уткнулся ей в живот носом, обнимая за талию, и все это пьянило её не меньше вина.
Поэтому совершенно неудивительно, что через несколько часов разговоров, странных танцев и приторно-вкусного вина Алана была уже
========== Первый отлив ==========
Мана был несколько ошарашен, если об этом можно вообще сказать так. Он совершенно не представлял, что ему делать с происходящим, потому что первые его никаким образом не контролировал. Неа буквально на буксире тащил его в свою комнату, сердитый и то ли от собственного гнева раскрасневшийся, то ли от выпитого вина. А выпил он, по наблюдениям Маны, отнюдь не мало, и чем это было вызвано, младший Уолкер абсолютно не представлял.
А ведь к своему положению Мана только привык, только приноровился получать от происходящего удовольствие (потому что обычно всегда ощущал себя неуютно в обществе женщин и, по правде сказать, доволен и счастлив был по большей части исключительно присутствием старшего близнеца рядом). А тут — на тебе… Неа буквально налетел на него вскоре после того, как они с Салеман, той взбалмошной девкой, зазвавшей его танцевать, расстались. Мана лишь и успел посмотреть вслед Алане, Тики и Изу, уходящим с площади (они все были веселые и как будто даже немного пьяные), как брат потащил его в трактир.
И вот теперь… что теперь? Что Неа требуется от него так срочно и отчего он так зол? Неужто увидел его с женщиной и так взъерепенился?
Как только они взлетели вверх по лестнице на свой этаж, Неа хлопнул дверью своей комнаты, весьма красноречиво показывая, что никто ее не покинет как минимум еще час, и нервно облизнул губы.
— Объяснись, — потребовал он довольно резко, и Мана недоуменно наморщил лоб.
Голова начинала болеть от всего этого балагана.
Конечно, он всегда пытался угодить Неа — настолько, насколько вообще позволяли обстоятельства, а после смерти матери эти обстоятельства происходили чуть ли не постоянно, потому что брат первое время даже боялся отходить от него, следуя тенью за спиной и напоминая иногда самого настоящего пса: верного, любящего и наивно-заботливого — а потом просто решил стать его личным телохранителем. Мана терпел и в итоге смирился, но редкое раздражение все же разливалось в нем подобно набирающему силу шторму. Как сейчас, например.
— И в чем же я должен объясниться? — как можно более спокойно спросил мужчина, показательно равнодушно вздохнув, и присел на стул у стола, уже не в силах стоять на ногах: слишком устал за день, который оказался на удивление насыщенным. Самым поразительным было то, что Лави, с которым Тики водил дружбу уже несколько лет, оказался мало того, что знаком с Аланой, так ещё и тритоном, скрывающимся на суше. А ещё — отчего-то в очень плохих отношениях с русалкой. Но сейчас думать об этом времени не было — Неа смотрел на него выжидающе, с обидчивым подозрением, словно поймал с поличным, и вся эта ситуация неимоверно раздражала, но Мана лишь прикрыл веки, пытаясь успокоиться, и скептически приподнял бровь, когда брат сердито вскинулся.
— Как в чем? — всплеснул он руками. — Ты обжимался там с какой-то девицей! — обвиняюще воскликнул мужчина, и Мана подавил в себе смешок.
— Вообще-то я мужчина, если ты забыл, — ехидно заметил он, все-таки не сдержавшись, — и для меня это вполне естественно.
— Ни болотного духа это не естественно! — негодующе заявил Неа, а Мана со злым весельем припомнил, что как-то пару лет назад Риж, дух какого-то большого болота в северной части Поднебесной, здорово попортил его близнецу жизнь.