Женщины в русском освободительном движении: от Марии Волконской до Веры Фигнер
Шрифт:
"Тургенев создал слово "нигилист", сделавшееся ныне общепринятым и даже официальным словом,- записала внимательная наблюдательница.- Помяловский создал выражение "кисейная барышня", хотя и не пользующееся, подобно слову "нигилист", всесветской известностью, но всероссийской несомненно. Получить в 60-х годах прозвание "нигилист", "нигилистка" было почетно, "кисейная же барышня" - позорно"24. Именно так, но - только в среде людей, сочувствующих переменам или содействующих им. В обывательском же представлении, не говоря уже просто о ретроградах, образ нигилиста или тем более нигилистки - что еще хуже, страшнее,- сконструированный из таких чисто внешних признаков, как одежда, прическа, манеры поведения и т. п., выглядел пугалом.
Легко понять, чем нигилист пугал обывателя. Он (или она) - разрушитель. Он против суеверий, предрассудков, традиционных привычек. Он - враг лживых условностей. Единственный
"Все пошло в переборку", говаривали современники, начиная с основ государственного и общественного строя, религиозных воззрений вплоть до обычаев, костюма, прически. "Связанное общество до того истомилось, лежа без языка и движения, что готово было все поломать, лишь бы хватило смелости"26,-писала одна из новых женщин, Елена Андреевна Штакеншнейдер (1836-1897 гг.). Она-дочь придворного архитектора, "личность в высшей степени симпатичная, с широким литературным образованием, с тонким художественным чутьем"27, в доме которой на вечерах бывали П. Л. Лавров, М. Л. Михайлов, Шелгуновы, литературные знаменитости. Там же под руководством профессора Н. П. Федорова велись занятия для женщин по химии, читались общедоступные лекции.
В поисках новой жизни сотни девушек, молодых женщин покидали родительский дом. Проблема "отцов и детей", разрыв молодого поколения со старым стали характерной чертой б0-х годов XIX в. "Мне то и дело приходилось быть свидетельницею того, как молодежь обоего пола уходила из-под родительского крова",- вспоминала одна из шестидесятниц, Е. Н. Водовозова28. Об этом же свидетельствовала Софья Ковалевская: "Можно сказать, что в этот промежуток времени, от начала 60-х до начала 70-х годов, все интеллигентные слои русского общества были заняты только одним вопросом: семейным разладом между старыми и молодыми. О какой дворянской семье ни спросишь в то время, о всякой услышишь одно и то же: родители поссорились с детьми. И не из-за каких-нибудь вещественных, материальных причин возникали ссоры, а единственно из-за вопросов чисто теоретических, абстрактного характера. "Не сошлись убеждениями!"-вот только и всего, но это "только" вполне достаточно, чтобы заставить детей побросать родителей, а родителей отречься от детей.
Детьми, особенно девушками, овладела в то время словно эпидемия какая-то - убегать из родительского дома. В нашем непосредственном соседстве пока еще, бог миловал, все обстояло благополучно; но из других мест уже приходили слухи: то у того, то у другого помещика убежала дочь, которая за границу - учиться, которая в Петербург - к "нигилистам""29. Как мы знаем, а эпидемия" эта коснулась и Сони Корвин-Круковской, пошедший на фиктивный брак с В. О. Ковалевским ради того, чтобы уехать учиться в Петербург, а затем за границу.
Толкало девушек на уход из дому и нежелание идти замуж без любви, по расчету, иногда плохие семейные условия, попреки в куске хлеба, а то и просто вздорные ссоры с домашними по пустякам.
Все рвались в Петербург, который в начале 60-х годов приобрел ореол обетованной земли: здесь была лаборатория идей, здесь много говорили и писали о женском вопросе, здесь могли указать, как жить, что делать...
Писатель В. Л. Слепцов, активно помогавший женщинам в их эмансипации, получал десятки писем с вопросами: следует ли девушке бросать родительский дом? можно ли разойтись с мужем? можно ли оставить детей на руках престарелой бабки и самой ехать в Петербург учиться? как и где найти заработок?
Последний вопрос был особенно актуальным. "На переломе"-в канун крестьянской реформы и после нее - многие бедные родственницы, ютившиеся в помещичьих усадьбах в качестве домашних учительниц, экономок, приживалок, оказались не у дел. Девушки и женщины, порвавшие с родными, естественно, так же лишались материальной поддержки. Они ехали в Петербург, чтобы учиться, работать, чтобы найти применение своим силам, не жить трутнями, быть полезными обществу, утвердиться в своей независимости. Стесненные материальные возможности таких женщин становились естественным ограничителем всяких излишеств. Но строгая простота в быту, в одежде была вместе с тем и принципом нового человека: стыдно иметь деньги и бросать их на барские прихоти, а не на нужды парода, и прежде всего, его просвещение. А потому - долой пышные разноцветные платья с оборками, кружевами и лентами, долой корсеты и прочие женские ухищрения, напоминавшие о "кисейных барышнях". На смену им приходило простое черное, платье, чаще
Н. П. Суслова вспоминала, как П. Л. Лавров напал на нее за шелковое платье, когда она, уже получив диплом врача, собиралась "делать визиты" и действительно была в шелковом платье, хотя и "самом дешевеньком"30.
В повести Д. Гранина "Эта странная жизнь" о замечательном ученом и человеке А. А. Любищеве есть интересные рассуждения по доводу принятого им "обычая одеваться более чем просто, игнорируя мнение окружающих". "По-моему,-рассуждал А. А. Любищев,- для ученого целесообразно держаться самого низкого уровня приличной одежды, потому что: 1) зачем конкурировать с теми, для кого хорошая одежда - предмет искреннего удовольствия; 2) в скромной одежде - большая свобода передвижения; 3) некоторое даже сознательное "юродство" неплохо: несколько ироническое отношение со стороны мещан - полезная психическая зарядка для выработки независимости от окружающих..."31
Любищев вел речь об ученых, но его последнее соображение о "независимости от окружающих" весьма соотносится с поведением нигилисток прошлого века. Хотя, без сомнения, бывал у них и эпатаж, нарочитые крайности, бравада (как, например, красная кумачовая косоворотка, видневшаяся из-под плисовой поддевки, или грязное ситцевое платье в чернильных пятнах). Но это уж никак не было правилом, скорее, исключением для женщин, по-настоящему стремившихся к новой жизни.
Независимость от окружающих обывателей вырабатывалась не только скромной одеждой, но и всем внешним обликом женщины новой формации, ее манерами и нормами поведения. Короткая стрижка взамен кос и шиньонов, требующих много времени и забот; отказ от "женских глупостей" в виде сережек, брошей и т. п., уподобляющих, по мнению нигилисток, женщин дикарям; пренебрежительное отношение к пустой светской болтовне и кокетству; посещение лекций, участие в мужских спорах и даже появление на улице интеллигентных женщин, никем не сопровождаемых,- все это вызывало насмешки, возмущение обывателей, а следовательно, вырабатывало силу воли, смелость у женщин, противостоящих толпе.
Однако характерное для женщин той эпохи стремление во всем сравняться с мужчинами, естественный протест против науки "нравиться", впитываемой с молоком матери, приводили зачастую к потере женственности, к искусственному мужеподобию. Не одна чудная коса была отрезана из принципа, изящные дамские шляпки заменялись мужскими (кстати, и потому, что были более дешевы).
Одной из "обязанностей, налагаемых верой", было просветительство. Нравственный долг каждого образованного человека - учить неграмотного. Этим занимались все-профессора, литераторы, журналисты, офицеры, ученицы школ и т. д., но главным образом - женщины. "Почти в каждую семью, захваченную духом времени, приходили учиться грамоте дети, подростки, даже взрослые из подвалов, углов, лавочек; с ними занимались члены семьи в свободное время, чаще женщины, как неслужащие, более свободные",-вспоминала Е. Н. Щепкина32. Е. Н. Водовозова. ученица К. Д. Ушинского, известный педагог и литератор, рассказывала в своих воспоминаниях, как тетка приставала к пятилетней племяннице: "Кем будешь, когда вырастешь?" "Буду учить бедных деток; они ничего не знают, а я им все расскажу",- отвечала малютка33.
Характерной чертой новых людей была вера в знания. Науки (и в первую очередь естественные), считали они,- лучшее орудие в борьбе с невежеством, предрассудками, а следовательно, и наикратчайший путь к высвобождению личности. Социальные неурядицы, экономические бедствия, разлад семейных отношений - все, по их мнению, можно быстро исправить, если за дело возьмутся умные, образованные люди...
Для того чтобы стать полезным членом общества, приносить ему посильную пользу, необходимо, прежде всего, образование. Постижение этой истины заставило женщин взяться за серьезные книги. "Русские девушки,- писала одна из них, лидер женского движения А. Н. Шабанова,- вместо романов зачитывались Д Ст. Миллем, вместо заучивания стихов для писания в альбомы засели за математику и естественные науки". Во всех случаях жизни ими руководил Спенсер, вспоминала бывшая курсистка, "семейные же несогласия всегда разрешались при его благосклонном участии". "Жизнь животных" Брема, свидетельствовала Е. Н. Водовозова, стала настольной книгой, "не читать этой книги значило подвергать себя укорам и насмешкам"36.