Жеребята
Шрифт:
Аэй набросила на свои присыпанный пеплом ранней седины волосы платок, растянула его за концы и прикрыла глаза. Ее густые темные ресницы вздрогнули.
– А ли-Игэа говорил, что он впервые увидел тебя у твоей хижины, когда его послал туда дедушка Иэ, - проговорила Сашиа.
– Игэа Игэ до сих пор так думает, - засмеялась Аэй.
– Я так и не призналась ему, что влюбилась в него задолго до того, как он узнал, что я есть на белом свете... Я тоже собирала травы в той долине, и, когда увидела молодого высокого белогорца, спряталась за валуны, что принесла когда-то горная лавина. Я помню до сих пор каждый его шаг, каждый жест - как он склонялся над цветами, как внимательно рассматривал их, и, не найдя того, что искал, шел дальше. Голова
– И я подумала тогда, - продолжала Аэй, - что я полюбила его на горе себе - ведь немыслимо, что происходящий из знатного рода фроуэрец, чей народ покорил наши острова Соиэнау, белогорец, который готовится к посвящению Всесветлому, когда-нибудь хоть одним взглядом удостоит полунищую сироту, девушку, которая по отцу степнячка, по матери - соэтамо...
Сашиа внимательно слушала свою старшую подругу. Та перевела дыхание, глубоко вздохнула и снова повела свой рассказ:
– С того мгновенья любовь к Игэа стала неразлучной в сердце моем от отречения от этой моей любви.
– Тебе было тяжело и больно?- тихо спросила Сашиа.
– Тяжело и легко вместе. Знаешь старинную песню собирания цветов, что поют девушки соэтамо?
"Из земли умершее восстает,
чтобы жить жизнью новою, иною,
Есть надежда, когда надежды уже нет,
Процветет цветок, и не знаешь, как прекрасен он,
Пока смотришь на голую землю,
Пока видишь только черную землю.
Но тайна великая совершается -
Откуда к умершему приходит жизнь?
Только от Того, кто всегда имеет жизнь,
Даже когда умирает".
– Я не хотела лишить его свободы - даже привязываясь к нему мыслью, как нитью, - заговорила Аэй.
– Он не должен был страдать, он должен был быть свободен. Никто не знал мою печальную и радостную тайну. Я всегда вставала до рассвета, и, прежде чем всходило солнце, просила Великого Табунщика быть с этим белогорцем - даже имени его не оставалось у меня во владении!
– быть с ним весь грядущий день и не оставлять его. А потом начинался мой день - подоить корову, растопить очаг, накормить братьев и больную мать, пойти набрать хвороста и кореньев, может, если повезет, наловить рыбы или поймать в силки птицу или зайца... Но такое бывало редко. У меня был отцовский лук, порой я могла подстрелить какую-нибудь птицу в роще.
– Ты умеешь стрелять из лука?
– восхищенно спросила Сашиа.
– Да - мой отец был охотник, в нем была кровь степняков. Он научил меня многому - как чувствовал, что рано нас оставит. Впрочем, стрелять из лука - дело нехитрое, это проще, чем вышивать. Я вышиванию так и не успела по-настоящему обучиться, хотя всегда очень хотела. Прясть, ткать, шить - могу, а вышивать - нет.
Она по-матерински ласково посмотрела на Сашиа, которая, наконец-то принялась за еду, и подлила ей в чашку топленого молока.
– Однажды я увидела его во второй раз - он шел, никого не замечая, по той тропе, что вела к водопаду, и глаза его были погасшими, словно предрассветные звезды. Мне стало жаль его и страшно за него, я хотела побежать за ним, но между нами лежал глубокий овраг, который оставил после себя весенний горный поток, и, прежде чем я через перебралась через овраг, Игэа скрылся из виду. Но я встретила странника-эзэта - он спешил по той же тропе, и встревожено оглядывался по сторонам.
"Не видела ли ты, дочка, молодого белогорца
Я рассказала ему обо всем, что видела.
"Я поспешу за ним, - сказал он, - а ты ступай в вашу хижину к больной матери и братьям, и жди". Откуда он узнал о том, что моя мать больна и что у меня есть братья?
– Дедушка Иэ многое знает, - проговорила Сашиа.
– Да, это был он... Когда я добежала до хижины, сердце мое стучало сильнее, чем стучит оно от обычного бега. Я не смогла сидеть дома, как велел мне незнакомый эзэт - я не знала, что его имя Иэ - а схватила кувшин, чтобы идти на источник неподалеку. Один из моих братьев увязался со мной - он сказал, что он уже большой для того, чтобы меня защитить. Ему было уже целых десять лет!
– Аэй печально улыбнулась и помолчала, словно вспоминая о чем-то, чего ей не хотелось рассказывать даже Сашиа.
– Там, у источника, я и встретила Игэа - он шел к нашей хижине.
– Проходи своей дорогой, подобру-поздорову!
– закричал мой брат и уже поднял с земли камень, чтобы бросить в белогорца. Я запретила ему это делать и зачерпнула воды. Платок слетел с моей головы в речной поток - и его сразу унесло вниз по течению. Смущенная, я закрыла лицо руками.
– Ты такая красивая, Аэй, - осторожно сказала Сашиа.
– Тогда, наверное, была красивая - мне было меньше лет, чем тебе сейчас.
– Что же сказал тебе Игэа?
Аэй взяла ладони Сашиа в свои и помедлила с ответом.
– Он спросил: "Я слышал, вы бедно живете. Я хочу отдать вам эти деньги - мне они больше не понадобятся". Это были очень неожиданные слова, и я стала его благодарить - у нас закончилась мука, я развела последнюю горсть, для того, чтобы испечь лепешек. Я пригласила его в дом, как того требует гостеприимство. Про себя я подумала, что если его еще не оттолкнуло от меня мое мнимое бесстыдство, когда мой платок упал в воду (ведь так делают и негодные девчонки нарочно - чтобы покрасоваться перед молодыми мужчинами), то нищета нашей лачуги, несомненно, оттолкнет его. Но как я была счастлива, что шла рядом с ним по тропе! Я говорила тогда себе - я часто разговаривала сама с собой в моих мыслях - это больше, чем я могла бы желать, я буду это помнить, пока я дышу.
– Игэа вылечил твою маму?
– спросила Сашиа и сразу поняла, как некстати прозвучали ее слова.
– Ее уже нельзя было вылечить, но он очень облегчил ее страдания. Он уже тогда был искусен во врачевании, лучший ученик старого ли-шо-Маэ, жреца Шу-эна Всесветлого и Фериана Пробужденного... Я помню, мать сразу заворчала - "Ты еще не закрыла мне глаза, а уже скинула свое покрывало, чтобы приводить в дом мужчин!". Я схватила какую-то тряпку и накинула на себя, сгорая от стыда. Но тут Игэа сказал, что он - врач-белогорец. Мать и тут не поверила и сказала, что по всему видно, что он - фроуэрец. Я думала, что он теперь рассердится и уйдет, а он просто улыбнулся. Что за дивная у него улыбка! Он осматривал маму, а я разводила огонь в очаге, чтобы угостить чем-нибудь гостя, и следила за ним краем глаза. Я сразу заметила, что он действует только левой рукой. Я стала ему помогать, и он удивился и сказал: "Какая ты ловкая, дитя!" Он назвал меня так - "дитя", а сам ведь был не намного старше! И я обиделась, а моя мать сказала: "Когда я еще могла ходить, меня звали во все здешние деревни повивальной бабкой, и дочке моей я успела передать это ремесло". Игэа прописал настой из трав, а потом сказал, что сделает его сам и принесет его к вечеру. Но принес он его очень скоро, отдал мне и долго смотрел на меня. "Что ты смотришь на меня, белогорец?" - спросила я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, чтобы не выдавал он моего волнения, от которого я вся трепетала. "Уходи в свои горы - тебе надо готовиться, чтобы стать великим жрецом Всесветлого". "Я никогда не смогу стать им", - сказал он, откинул плащ и показал мне свою безжизненную правую руку. А потом добавил: "Но я уже совсем не жалею об этом".