Жертвуя малым
Шрифт:
— Что Молох? — спросил Соль, сидя на жертве сверху. Подобранным ножом он аккуратно вспорол вену и занес набухающую живым рубиновым браслетом руку над лицом Тима. — Все царствует?
— Да, — отвечал тот, закрыв глаза на миг, когда первая темная капля упала на его бледное треугольное лицо. — Он узнает, и уничтожит тебя, предатель, вместе со всем твоим зверьем.
— Передай ему, что он не сможет, — Соль сжал пальцы, и темные капли с его запястья, как бисер, просыпались на плоское змеиное лицо. Тим, сморщив редкие брови, слизнул первую, словно бы пробуя на вкус.
— Юна, — сказал он. Змеиное, нечеловеческое лицо его расслабилось. — Я так мечтал поцеловать тебя живой.
Он мощно содрогнулся
— Еще, — шепнул он, глядя Солю в глаза. — Дай же мне умереть.
И Соль опустил руку, позволяя сухим жестким губам прижаться к кровоточащей ране.
Тим глотнул, дернулся снова, еще мощнее, чем прежде. Застонал, совсем по-человечески. Сидя на нем, стиснув бедра коленями, Соль перехватил мокрый от снега нож поудобнее, и вонзил его сквозь ткань в мягкий живот не-мертвого. Пальцы разжались, оставляя костяное оружие внутри, обхватили душу, и потянули, словно дерево, плотно вросшее корнями в землю. Тим, выхаркнув кровь, завопил, а Соль все тянул усеянный шипами черный стебель, тянул, ощущая, как в глазах начинают плясать разноцветные пятна. Душа сопротивлялась ему, рука окаменела от неимоверного напряжения: казалось, он пробует поднять с земли весь этот снег, твердый наст, с проросшими из него черными изогнутыми кустами и деревьями. Ткань пространства неподатливо измялась под его кулаком, и он тянул, испытывая рвущую боль в мышцах, тянул, теряя зрение от усилий, и в мозгу его со звоном лопались какие-то очень важные связи. На конце одной из них он ощутил дрожь узнавания, мгновенно полоснувшую ненавистью. А потом вдруг сопротивление исчезло, и он со всей силы въехал себе кулаком в лоб. Упал, тяжело дыша, на безжизненное, застывшее в трупном окоченении тело, дожидаясь, пока каскад красок чужих воспоминаний угомонится перед внутренним взором.
Пришел в себя от призывного воя, сел, упираясь мертвому в грудь. Змеиное лицо Тима, изломанное гримасой смерти, разгладилось и выглядело сухим, умиротворенным. С трудом Соль встал, чувствуя, как энергия, чужая и чуждая, распирает его, словно он был рюкзак, в который затолкали стальную дверь. Плохо соображая, он пошел на звук воя, постепенно, на ходу, осваиваясь с собственным телом заново. Он был очень тяжел, он утопал в снегу, но, расслышав, наконец, в одиноком вое горечь, постарался поспешить. Когда выбрел на поляну последней схватки, ощущал себя уже вполне сносно. Но при взгляде на загрызенного Волей несытого его затошнило.
Воля, раздвинув задние лапы, сидела над Когтем и выла, как убитая горем женщина. Затрещал снег под стремительными шагами и на поляну, сверкая глазами, выскочил Серый. Мотнул головой, обозревая поле битвы, и, подбежав к недвижимому Когтю, наскоро обнюхал его. Соль, не совсем понимая, что происходит, подтащился поближе, ногой оттолкнув лежащее на дороге тело не-мертвого. Воля перегрызла ему шею, и голова, скалясь, валялась рядом, в шаге от Когтя. Взглянув на старшего сына шамана, Соль на мгновение закрыл глаза рукой: ему показалось, что зрение подводит его. Остатки разноцветных пятен после схватки с Тимом и впрямь еще плясали под прикрытыми веками. Но вот Серый тоже горестно завыл, и Соль поспешил распахнуть глаза. И, рухнув коленями в снег, принялся торопливо разматывать опутавшие сильное тело шаманского сына цепи.
Он просто отказывался верить в то, что видит. Потому что Коготь был мертв и снег вокруг его головы и мохнатой шеи подтаял от пропитавшей его крови. Ее не было так много, когда Соль и Воля только выбежали из леса на выручку Когтю. Ее не было так много и Коготь жил и дышал, когда Соль бросился
— Воля, — сказал он, не поднимая головы от железных звеньев, опутавших задние лапы старшего сына вождя. — Что здесь произошло?
Она взвыла вновь, превращаясь, и пустым голосом сказала:
— Моя вина, Светлый. Моя глубокая вина.
Наново заскрипел снег, и Волчица и Лютая, неся на плечах грустного Косточку, вышли к ним из метели.
— Дядя, — сразу сказала Акмэ, встретившись взглядом с Солем.
— Прости, — сказал он ей.
— Дядя, — повторила она и, оставив Косточку на попечение Лютой, подошла к телу Когтя.
— Я куснула несытого в грудь, а он отбросил меня, и я испустила дух на краткий миг. Когда поднялась, несытый подполз к сыну вождя и начал грызть его. Коготь рычал, пробовал бороться, но цепь мешала ему. Я напала, перегрызла шейные позвонки, но все это время несытый жрал сына вождя, и я ничего не могла поделать. Прости меня, Мать, прости, Светлый, простите, названные братья и сестры. — Хрипло рассказала Воля и залилась новым, рвущим душу воем.
Волчица склонилась над дядей, опустив голову так, что длинные волосы закрыли лицо.
— Не твоя вина, сестра, — тихо сказала она.
Соль, отбросив в сторону снятую с тела убитого волка цепь, поднялся и подошел к ней. Ему пришлось переступить через тело не-мертвого, и вновь желудок сжался в тошнотном спазме при одном только взгляде на затаившийся в трупе черный побег.
— Акмэ, — сказал он, садясь рядом с жрицей на корточки. — Медлить нельзя. Упокоим оставшихся, заберем твоего дядю, уходим.
— Уходим, Соль, — всхлипнув, согласилась она.
Грязной от слизи и крови рукой он обнял ее за плечи, глядя в оскаленное лицо мертвого волка. Протянул руку, чтобы закрыть его остекленевшие, выкачанные глаза. Погладил встопорщенную, мокрую от крови и свежего снега шерсть. И мягко сжал пальцы на невесомом тельце взлетевшей на ладонь белой птички. Краем глаза заметив, что Волчица смотрит на него, повернул к ней голову. Она кивнула.
Отпуская ее, Соль встал и шагнул к недобитку, чтобы вырвать из его нутра трепещущий от беззащитности черный сорняк.
А белая птичка, пощекотав ладонь, выпорхнула из разжатых пальцев и присела на плечо, нежно грея щеку своим невесомым, невидимым обычному глазу светом.
…Они возвращались в стаю, в туман, Соль нес на плече мертвого Когтя, сглатывая судорожную, густую слюну. Однажды он, любопытства ради, поддался на уговоры Волчицы и отведал принесенной охотниками свежей кабанины, и тогда его тошнило точно так же, как сейчас. В тот раз он съел немного, сразу почувствовав желание вырвать, и легко отделался, но теперь муторное чувство переизбытка не отпускало. Он упокоил всех мертвецов, вобрал в себя длинную и колкую, раскинувшую призрачные побеги душу Тима, и сейчас его ресурс был не просто полон под завязку, казалось, он готов был, как проснувшийся вулкан, перелиться через край. Волчица, понурив голову, шагала рядом, поддерживая окостеневшее тело дяди у Соля на плече, Серый Охотник и Лютая вели Косточку, безутешная Воля плелась последней.
— Это я виновна, — сквозь тошнотную муть расслышал Соль и поглядел на Акмэ, печально бредущую сбоку. — Я Мудрая матерь, мне нельзя марать руки кровью, а я… я ведь убила несытого, Соль. Так хотела убить его, не смогла остановиться.
— Никогда больше, — сказал ей Соль и сглотнул вязкий комок, — тебе не придется никого убивать, — птичка взмахнула крылышками, чиркнув нежными перьями по щеке, и он почувствовал себя лучше, много лучше, когда Волчица подняла насупленный взгляд и несмело улыбнулась ему. А потом вдруг захлопотала, торопливо протягивая холодные ладошки к его лицу, заставив остановиться, потянулась к губам на цыпочках.