Жертвуя малым
Шрифт:
— Чего ты?.. — он хотел отвернуться от нее, стыдясь своей тошноты и слабости, боясь уронить мертвого Когтя и проявить тем самым неуважение к его смерти. Акмэ обхватила его одной рукой за плечо, поддерживая тяжелое тело дядьки в равновесии, и крепко прижалась к губам. Он увидел ее сосредоточенные, полные заботы глаза, и тут же ослеп на несколько секунд от мощнейшей белой вспышки, полыхнувшей между ними. Птичка взвилась с его плеча, зависнув в воздухе, как колибри, шедшие следом волки ахнули, а Волчица опустилась на пятки, продолжая придерживать мертвого дядю и глядя по-прежнему пристально, но уже без тревоги. Ошеломленный, Соль потряс головой, и белая птичка волчьей души вернулась на свое место, а тошнота отпустила. Он вновь ощущал
В стае их ждали. Гомон и шум стойбища тут же затих, когда процессия охотников показалась на периферии круга шатров. Старый шаман, вышедший встречать их, а с ним Грозный Лай и Молчун встали в ряд, все трое, и посторонились, пропуская Светлого бога с его ношей к костру. Жена Когтя, увидев мертвого мужа, охнула, вскидывая ко рту ладонь, зажимая рвущийся из глотки стон скорби. Соль бережно положил серое тело к ее ногам, и, выпрямившись, встретился взглядом с ее остекленевшими, помертвелыми глазами.
— Прости, — сказал он, — не уберег.
Волчица вскинулась, желая что-то сказать, Соль остановил ее коротким жестом. Вожди-шаманы обступили его, оттесняя Акмэ в сторону, а он, продолжая глядеть жене Когтя в глаза, шагнул к ней. Птичка-душа на его плече вспорхнула, он, следя за ней краем глаза, вытянул руку, и невесомое белое тельце опустилось на его раскрытую ладонь.
— Не печалься, мать, — сказал он застывшей напротив волчихе, — прими этот последний мужний дар.
Он сделал новый шаг, подступая к женщине вплотную. Она безотчетно вздернула губу, зарычала, не сводя с него замороженного взгляда. Соль прижал ладонь к ее пока еще плоскому животу, и белое сияние вспухло по краям его ладони. Волчиха ахнула, ожила, отшатнулась прочь в толпу родных, стоявших за ее спиной. Сияющий отпечаток ладони Соля, мерцая, впитывался в ее кожу сквозь встопорщенную шерсть. Вдруг глаза ее ожили, она коснулась рукой живота, наклонила к плечу голову, будто прислушиваясь к чему-то. Волки вокруг молчали, было слышно, как прерывисто дышат они, да постреливает искрами пламя большого костра.
— Детеныш, — прошептала волчиха тихо, но голос ее услышали все. — Я чувствую его!
Соль кивнул, отступая, Акмэ, вырвавшись из рук сдерживавших ее волков, подошла к нему.
— Спасибо, — шепнула она и прислонилась лбом к его подбородку. Он обнял ее за плечи, прижал, сквозь грубую кожу безрукавки ощущая, как она дрожит от тихого плача.
А волки медленно и без суеты, многоглазо глядя, опускались перед ним и его жрицей на колени. Охота прошла удачно, и Светлый бог наглядно показал, для чего проявился в их мир. Повернув голову, Соль увидел, как преклонил колени старый шаман, а следом за ним, помедлив, последним из всех — Грозный Лай.
— Теперь известно, что нужно делать, — сказал Соль позже, на малом совете вождей. Они пришли туда впятером, на сей раз без волчат-помощников, и старый шаман зяб, кутаясь в шкуры, пока Волчица, присев на корточки, разводила костер. Молчун и Грозный Лай сидели беззвучно, в их темных глазах на невозмутимых лицах отражались отсветы искр от огнива. — Но прежде, чем говорить об этом, Грозный Лай, позволь спросить, почему ты хотел прогнать из стаи?
Серый вожак
— Предание есть у нас, — не глядя на Соля, сквозь зубы процедил матерый волк. — Древнее, недоброе. Любой волчонок его знает. Но тебе они не говорили, нет?
— Нет, — согласился Соль.
Грозный Лай усмехнулся, Молчун нахмурился. Волчица подсела поближе, положила голову к Солю на колени. Старый шаман глядел в огонь.
— Плохое предание, — повторил Грозный Лай. — О том, что на закате времен, таком, как сейчас, проявится к нам, детям земли, новый бог, и будет он не похож на прежних. Он будет бел, и ядовит, и принесет погибель всем, кто в него верит. Когда ты явился к нам, когда Мать тебя привела, скажи: ведь ты не знал перворечи, нет?
— Не знал, — кивнул Соль.
Грозный Лай фыркнул.
— Перворечь принесли нам боги, они говорили на ней с первыми детьми земли, они были те, кто принес ее нам от корней великого древа. Бог, не ведающий первослов, — кто он? Чужак. Светлый. Тот, кто все разрушит. Потому я и хотел, чтобы вожди прогнали тебя.
— Теперь — не хочешь?
— Поздно — теперь, — Грозный Лай поворотился, взглядывая в глаза сурово. Молчун вздохнул. — Яд просочился. Если уйдешь ты, уйдет и она, — он показал на сидящую у ног Соля Волчицу. Соль машинально погладил ее по голове. — И для всех нас настанут последние дни.
— Если не уйду? — спросил тогда его Соль, глядя в ответ пристально.
Серый вожак повел широкими плечами.
— Помни об одном, — сказал он, помолчав долго, — любому волку известно это предание, что старому, что малому, — любому. И они припомнят тебе его, как только что-то пойдет наперекосяк.
Грозный Лай отвернулся, скрестив на груди руки. Поскрипывали поленья в костерке, дед Акмэ, вытянув к огню, грел смуглые ладони. Волчица, смежив веки, дышала тепло и ровно. Помалкивал Молчун.
— Другие боги, — спросил Соль старика, — какие они?
И шаман, глянув искоса, рассказал ему, что знал. Не так уж много он и знал, как оказалось.
Это было давно, на заре времен. Племена простых людей, первенцев земли, заселяли все ее уголки и жили обособленно, ничего о соседях не зная. Долго жили, беспечально, а как приходила пора умирать, собирались в дорогу. Соплеменники устраивали пир и провожали странников с песнями и смехом, веря, что отправляются такие счастливцы назад, в материнское лоно, в объятия белой невесты. Родственники, те, кто хотел, сопровождали уходящих в их последнем пути, а возвратившись, рассказывали о невиданных чудесах. Никто не боялся смерти тогда, и ждали ее как величайшего блага. Впрочем, и жизнь в ту пору не была в тягость.
Но вот однажды случилось так, что пришел в одно племя чужак, не разумеющий местной речи, ободранный, полумертвый, с потухшим взором. Перволюди приветили его, накормили, поделились одеждой. Пробовали расспросить, да не тут-то было: не понимал пришелец слов, к нему обращенных. Так и остался гостевать, немой и неразумный, ну да местные и не гнали его. Прижился. На девушек засматриваться стал, речь людскую потихоньку учить. Привыкли к нему местные.
А потом дурное случилось. Погиб на охоте молодой парень, видный жених, уже и невеста у него была, и потомство первое вот-вот народится. А пошел в ночное, и не вернулся. Отправились всей стаей на поиски, чужак с ними. Он уж тоже, пообжившись, на охоту хаживал, знал все местные тропки да лежки. Ходили люди всем миром, ходили, да так и не нашли пропавшего. Вернулись опечаленные: впервые некого к предвечной деве-матери провожать, впервые она суженого не дождется. А пришлый, недолго думая, посватался к молодой вдове, но она ему отказала. «Вот отыщется мой-то, — сказала, — живой ли, кости ли одни, вот тогда и поговорим». Ничего не ответил пришелец, но всякий раз с тех пор отдавал вдове и ее осиротевшему потомству свою долю добычи.