Жестокеры
Шрифт:
Однажды нам дали задание лепить из пластилина. Я смотрела на красно-коричневый кусок, лежащий передо мной на доске. По форме он напоминал какое-то животное, лежащее на боку. Я взяла палочку для лепки и, не меняя ничего в форме пластилина, просто воткнула ее в бок этого «животного». На этом я посчитала свое произведение законченным. Другие дети сидели и подцепляли пальчиками липкий пластилин, пытаясь что-то из него соорудить. Когда «надзирательница» начала проверять выполненное задание и очередь дошла до меня, она возмущенно спросила, что это такое. Я совершенно серьезно дала название своему произведению: «Это дикий зверь, которого убил копьем древний человек». Я тогда была слишком мала и не знала ничего о современном искусстве. Ребенком я его интуитивно почувствовала,
Это сейчас для таких, как я, придумано название – «интроверт». Когда я была маленькая, это называлось иначе – «странный ребенок». И, конечно, никто из взрослых не умел с таким ребенком обращаться. Бедные «надзирательницы»! Те знания, которые они почерпнули в педагогическом училище и выудили из своих устаревших книг по методике, были настолько скудными, что совершенно не помогали им сладить с такой, как я. Злые от своего бессилия, они пытались сделать единственное, на что были способны, – сломать меня. Это каждый раз вызывало во мне недоумение и жалость к их отчаянным попыткам. Несправедливое наказание еще больше усиливало мою природную тягу к одиночеству, оторванность от других и жажду бунта. Чем больше меня не любили и наказывали, тем меньше я слушалась. Бывало так, что я часами ни с кем не разговаривала и специально не выходила из угла, даже когда мне, наконец, позволяли сделать это.
Меня всегда поражала избирательность памяти: я без труда, четко и ясно вспоминаю то, что было со мной в возрасте трех-четырех лет, и совершенно не помню того, что произошло неделю назад. Так, я помню, что на полдник нам иногда давали картофельные драники. Когда их дома готовила мама, они были золотистые, поджаристые и очень вкусные. Но драники, которые давали в детском саду, почему-то были зеленого цвета. Я не могла их есть, потому что они были похожи на то, что достают из носа. Обычно история с драниками становилась последней каплей для «надзирательниц». Решив во что бы то ни стало переупрямить этого упрямого ребенка, они стояли на своем и не разрешали мне встать из-за стола, пока я не съем эти несчастные зеленые драники, с аппетитом съедаемые всеми другими детьми, но только не этим вредным ребенком! И я сидела над тарелкой с этими отвратительными картофельными лепешками, смотрела на них и понимала, что лучше я никогда не встану из-за этого стола, но к этим козявкам не притронусь. И тогда меня под руку выводили из-за стола и ставили в угол.
В углу меня часто и находила мама, когда приходила забирать меня из детского сада. Это ее очень огорчало. Она сетовала на то, что я непохожа на других детей, и говорила, как это важно – не отличаться от других. Я поднимала глаза, заглядывала в ее расстроенное лицо и не понимала, почему она так опечалена.
Остальные дети привыкли видеть меня в углу, и, как ни странно, многим из них это внушило своего рода уважение. Я стала для них кем-то вроде «авторитета»: с виду такой же ребенок, как они, но что-то в нем явно есть, раз его постоянно наказывают, раз он так твердо, изо дня в день, стоит в углу и все равно не сдается. Детям казалось, что я делаю что-то, на что у них не хватает смелости. И ко мне потянулись – неожиданно для меня самой. К моему удивлению, и мне понравилось играть с другими детьми. Правда, не в силах присоединиться к их шумной и бессмысленной беготне, я научила их своим играм. Я брала в руки всем надоевших мишек и кукол и придумывала про них истории, каждый раз разные. Сидя вокруг меня, дети, раскрыв рот, слушали мои сказки. Впрочем, большая часть детей вскоре вернулась к своей привычной шумной беготне. Но некоторые, как ни странно, привязались ко мне настолько, что стали моими друзьями. Моими первыми в жизни друзьями. На участке возле детского сада я теперь играла не одна. Мы играли вместе. Помню, у нас там была большая кирпичная беседка, раскрашенная яркой краской разных цветов, а также маленькие детские домики и красивые клумбы с анютиными глазками. А летом на участке цвела медуница, и пока не видели
Так, начиная с детского сада, и проявилось мое отличие от «нормальных людей», которое в будущем разделяло всех встреченных мной на тех немногих, кто меня понимал, и всех остальных, кто понять меня был не способен. Таких было гораздо больше.
С моими детскими друзьями мы вскоре расстались: никто из нашей группы не попал в одну школу со мной. За исключением одной девочки.
***
ЗАВИСТЬ ЗОВУТ КАТЯ.
С раннего детства я познакомилась с ней и узнала ее имя.
Плотно сбитая девочка, со стрижкой «под горшок» и тяжелым взглядом черных глаз, которые едва видно из-под густой черной челки. Она никогда не играла с другими детьми. Когда они подходили и протягивали ей игрушки, Катя вырывала их и бросала на пол. Она обычно угрюмо сидела одна в стороне и не сводила с меня мрачного взгляда. Через некоторое время она перешла от наблюдения к действию. Точнее, к противодействию. Когда я заканчивала очередной рисунок, Катя отбирала его и рвала на мелкие кусочки. Я лишь смеялась. Я не расстраивалась: я много могла таких нарисовать. Когда я строила из конструктора домик, Катя подходила и наступала на него ногой. Ей, казалось, было нестерпимо все, что я делала.
Однажды у нас в группе был конкурс на лучшую поделку. Это было домашнее задание. Над ним я корпела весь вечер, забравшись с ногами на стул и высунув язык. А утром пришла со своей гордостью: самолетиком, склеенным из картона. Я раскрасила его цветными карандашами, и он получился совсем как настоящий – как мне тогда казалось.
Самолетик – это для меня не просто игрушка. Над нашим городком часто пролетали настоящие самолеты, оставляя за собой в небе белый след. Я любила наблюдать за ними. А когда меня обижали, я, как и все девчонки, представляла, что когда-нибудь за мной обязательно приедет принц и заберет меня с собой. Но мой принц был не на белом коне, как обычно мечтают. Он прилетал за мной на самолете. И когда я видела в небе самолет, я думала о том, что когда я вырасту, в одном из них обязательно будет мой принц, и его наконец-то увижу.
В моем игрушечном самолетике принц тоже был. Он, слепленный из белого пластилина, гордо сидел в кабине пилота. Моя поделка единогласно была признана лучшей. Дети долго рассматривали ее, особенно мальчишки. Они крутили игрушку в руках и поглядывали на меня с некоторого рода уважением. «Надзирательница» включила нам веселую музыку и сказала, что можно играть и танцевать. А самолетик был водружен на полку, на самое видное место.
Первый раз в жизни мне захотелось дурачиться вместе с другими детьми. Мы беззаботно прыгали и кричали, и всем было очень весело. Внезапно к полке, где стоял мой самолетик, подбежала Катя. Она схватила картонную игрушку и грубо сжала ее в руках. Я тут же кинулась к ней.
– Отдай мой самолет! – крикнула я и попыталась его отнять.
Катя отстранила мою руку.
– Он не твой, а мой! Это я его сделала, а не ты! – заорала она.
В первый раз я услышала ее голос: глухой и низкий, как у мальчишки.
«Надзирательница» выключила музыку и подошла к нам.
– Это сделала не она, а я! – вопила Катя и, к моему отчаянию, еще сильнее сжимала в руках мой самолет.
– Можешь немного поиграть с самолетиком, если хочешь, но только аккуратно. Его хозяйка ведь разрешит тебе, так? – сказала «надзирательница», посмотрев на меня. – А потом поставь его на место.
– Этот самолет сделала я! – упрямо повторила Катя.
– Нет, я! Я принесла его из дома, это все видели!
Мы стояли и буравили друг друга глазами. Нехорошее предчувствие охватило меня. Катя ехидно улыбнулась и разорвала самолетик на части – я даже опомниться не успела. Пластилиновый принц-пилот выпал из кабины на пол, и Катя с удовольствием наступила на него ногой. Я, застыв, наблюдала за этим, не веря своим глазам. Дети перестали бегать и встали вокруг нас. Сломанной поделки Кате, видимо, показалось мало. Она протянула руку и больно дернула меня за тонкую белую косичку.