Жестокии развод
Шрифт:
Солнечные блики играют на полу в прятки.
Я продолжаю вываливать им обеим все, что произошло, а сама сгораю от еще одного вопроса, который тоже волнует меня. И сильно. Что теперь мне делать? Я осталась одна. Запал потух в морозном, сухом ветре, и остался лежать в блестящем на солнце снегу кладбища. Что мне делать дальше? Как бы это ни звучало, но уход мамы отвлек меня от правды, в каком-то смысле воскресил во мне ее черты характера, а теперь вдруг ничего не осталось. Время будет идти дальше. Дел станет еще меньше. У меня теперь нет ничего: работы, семьи, детей. Вдруг я ошиблась?
– Вот… – заканчиваю свою историю, уронив голову на раскрытые ладони, – Я ошиблась, да?
– В чем это?
Холодный голос тети Лены заставляет немного взбодриться. Я смотрю на нее, а она отвечает мягко. Слегка улыбается…
– Надя всегда знала, что этот козел выкинет какой-нибудь финт. Надеюсь, она все с неба видит. Отомстит за тебя.
– Теть…
– Отомстит, дорогая, – тетя бережно сжимает мою руку и кивает для правдоподобности, – Вот увидишь. Карма – это нихрена не шуточки тебе, и все всегда возвращается. А материнская любовь? Она способна создать такую волну, от которой и ссаными тряпками не отмахаешься. Толя твой получит по заслугам. Еще не вечер. Зная Надю? Она так просто это не оставит.
Я издаю тихий смешок, но в груди становится теплее. Мне нравится эфемерная мысль, что моя мамочка где-то до сих пор существует, а теперь вечно будет стоять за спиной и охранять. Может быть, это очередная добровольная слепота? Вера в сказки? Плевать, как это прозвучит. Так просто легче. Думать, что твой близкий человек не ушел, а ты с ним обязательно еще увидишься…
– Не знаю, что мне делать, теть…
Тетя Лена убирает руку, расправляет плечи и кивает.
– Ну, для начала не винить себя в том, что у тебя такие дети. Ты здесь ни при чем.
– Уверена?
– Да, Галчонок. Уверена. У них есть мозг, чтобы понимать, где хорошо, а где плохо.
– Что, если я не привила им эти ориентиры?
– Очнись, дорогая. Твоим злобным монстрам не по тринадцать лет. Они – взрослые уже. Ника вообще! Вон, кобыла, вымахала! Двадцать три! Что ты ей собираешься прививать?
– Разве человек – это не система ценностей, которые дают им родители?
– Вот именно, Галя. Ро-ди-те-ли. Во множественном числе. Ты свои дала, и твой козел старый тоже вложился. А там уже не тебе решать, к каким принципам тянуться. Им. Они решили, что у них в приоритете. И знаешь, что я сейчас скажу?
– Что?
– Очень непопулярное мнение. Дети – это цветы жизни, не спорю, но иногда эти цветы растут на могилах своих родителей. Тебе в могилу еще рано, дорогая, поэтому возьми секатор и отрежь лишнее.
Хлопаю глазами. Я, конечно, знаю, что с тетей Леной не забалуешь, но это? Не просто «непопулярное мнение» – это…даже слова подобрать не могу. Нереально, полагаю?
– Хочешь, чтобы я отрезала своих детей?
– Иногда нужно проредить сад, чтобы…
– Это невозможно, Лен! Они же…
– Послушай, окей? – она вздыхает
– Но?
– Я прожила эту жизни и с уверенностью могу сказать, что иногда надо заставить себя уважать, или на тебе будут ездить, пока ты коньки не отбросишь. Чтобы заставить себя уважать, действовать чаще всего приходится жестко. Ты не бросаешь их, они здоровые лбы! Тем более, у них есть папаша с возможностями. Судя по всему, большими. Теперь-то точно. Ну и все. Они сами должны понять, что они сделали, и ты никак не сможешь им в этом помочь. Самым лучшим вариантом сейчас – отойти в сторону и заняться своей жизнью.
– И что я буду делать?
– А тебе нечего делать?
– Я не знаю…
– Конечно же, есть! Они тебя вчетвером загнали в тупик под плиту собственных желаний, стерли твою личность, Галя! Ты кем для них стала? Прислугой, а не матерью! Стоимость таких отношений – копейка за пучок!* А должно быть – все на свете сразу. За отношения с матерью нужно хотеть все отдать. Ты бы отдала?
Это риторический вопрос. Я опускаю глаза и вздыхаю. В чем-то она права…
– Галчонок, – мягко шепчет тетя, двигаясь ближе ко мне, – Не грусти. Жизнь все на свете по местам сама расставит. А Наденька обязательно осветит тебе путь оттуда…
Я снова смотрю на улыбающееся лицо мамы.
– Она тебя не оставит, я не оставлю. Вывезем, дорогая. Твое к тебе всегда вернется, а дети – это твое. Ты очень хорошая мама, дай им об этом вспомнить.
Вздыхаю и снова киваю пару раз, а потом убираю прядку волос, выбившуюся из моей прически, за ухо. В этот момент происходит сразу несколько вещей: первая – раздается оглушительный звон разбившегося стекла, на который реагируют все гости. Вторая – расступившись, они дают рассмотреть мне того, кто, собственно, стал причиной этого звука.
Маленький, щуплый мальчишка, отогнув уголки губ вниз, смотрит на бокал под своими ногами, потом испуганно поднимает глаза на «взрослых». Его светлые волосы зачесаны на один бок, и одет парнишка совсем простенько. Пиджачок, белая рубашечка, брючки. Вся его одежда сильно велика: пиджак топорщится в плечах, рубашка пузырится на животе, а брюки держит толстый, потертый ремень. Но выглядит он прилично, что странно, а еще слишком взрослым. Взгляд его детских глаз совсем не похож на детский; на вид лет десять, а будто бы все сорок прожил…
Я хмурюсь.
– Кто это? – тетя Лена вздыхает.
Парнишку дергает грузная тетка за руку, что-то шипит ему на ухо, потом начинает рассыпаться в извинениях. Он смотрит в пол, крепко прижимая к груди букетик с двумя красными гвоздичками.
– Это Олежа, – отвечает тетя Лена, на которую я смотрю и совсем ничего понять не могу.
Что за Олежа? И откуда в ее голосе такая нежность?
Тетя переводит на меня взгляд и вздыхает еще раз.
– Надя хотела забрать его к себе и должна была поговорить с тобой, так как ей вряд ли одобрили бы опеку. Не успела…