Житие маррана

Агинис Маркос

— Не может быть! Ведь губернатор сам выступал за суровые наказания для тех, кто пытается подкупить власть имущих.

— И в этом он весь. Одно на языке, другое на уме. Задаром и пальцем не шевельнет, вот и приходится людям раскошеливаться.

— А что еще о нем говорят?

— Что, когда дону Кристобалю приносят взятку, он и ухом не ведет. Делает вид, будто совершенно ни при чем. Но денежки падают в его бездонный карман и, если подношение достаточно щедрое, дело как бы само собой сдвигается с мертвой точки.

— Да, досадно.

— Ты разочарован? — Родригес подлил в кружки вина.

— Разумеется.

—

Да ладно тебе, Франсиско. В Лиме небось и того хуже.

— Может быть. Но там я в высоких кругах не вращался.

— Понятно. Здесь правит без пяти минут губернатор, а в столице — вице-король. Все равно своя рука владыка. Неподкупность нынче почитается за глупость. В нашем развращенном обществе честный человек — не предмет для подражания, а докучливая собака на сене: и сам не ам, и другим не дам.

— Да, нет в мире совершенства…

— Давай-ка поговорим о чем-нибудь более приятном. Удалось повидать губернаторскую дочку?

— Так, издали.

— Издали! Жениться тебе надо, вот что. Чаще будешь улыбаться.

— До всего-то тебе есть дело, сплетник ты эдакий! — Я легонько щелкнул его по носу. — Неизвестно, захочет ли она за меня пойти.

— Еще как захочет! — Цирюльник сдержанно рыгнул. — А если заартачится, так папаша заставит.

— С какой это стати?

— Сам посуди. — Он подвинул к себе подсвечник. — Во-первых, Исабель Отаньес не родная дочь дону Кристобалю, что, с одной стороны, хорошо, а с другой — плохо. Хорошо потому, что скупость отчима красотка явно не унаследовала. А плохо потому, что и денег она тоже не получит. И женишься ты на бесприданнице.

— Это не имеет ровным счетом никакого значения.

— Непростительное легкомыслие! Но дону Кристобалю оно на руку. Как раз такой зять ему и нужен. Почему? Во-первых, сэкономит на лечении. А во-вторых, хороший врач как член семьи может принести и пользу иного рода.

— Какую же?

— Будь я на твоем месте, — цирюльник ухмыльнулся, — непременно передавал бы тестю все городские толки и пересуды. Через меня губернатор бы намекал, как лучше ему потрафить, чтобы дельце выгорело, и косвенно влиял бы и на королевских чинуш, и на церковников.

— Знаешь, это уже не смешно. Это просто нелепо.

— И помяни мое слово: когда речь зайдет о приданом, он непременно постарается обвести тебя вокруг пальца.

— Да что там приданое! Сначала надо руки попросить.

— Считай, что уже не только попросил, но и получил.

? ? ?

Алонсо де Альмейда, квалификатор инквизиции, задумчиво смотрит на обвиняемого. В грязном, заросшем космами человеке трудно узнать врача, который когда-то пользовался уважением в знатных семействах. Франсиско Мальдонадо да Сильву ценили за учтивость и широкую образованность. Но, видимо, избыток знаний и особенно чтение крамольных еретических произведений помутили его рассудок. Пока не поздно, надо открыть несчастному глаза, показать, как глубоко он заблуждается.

Опыта инквизитору не занимать. Дабы вразумить грешника, следует сразу взять самый суровый тон, начать с укоров и обличений. Алонсо де Альмейда готовится обрушить на арестанта беспощадную отповедь. Он велит закрыть дверь камеры, устремляет на Франсиско пристальный взгляд

и произносит первую фразу.

97

Поскольку дона Кристобаля иногда беспокоила боль в груди, я регулярно его осматривал. Однажды после очередного осмотра он пригласил меня отведать вина, присланного неким энкомендеро. Мы уселись в кресла напротив друг друга. Чернокожая служанка поставила на стол из орехового дерева тяжелый керамический кувшин и два бокала из толстого стекла.

— Доктор, меня предали, — без всяких предисловий сказал губернатор.

Я изумленно посмотрел на него.

— Не будете ли вы добры наполнить бокалы? — попросил хозяин. — Ужасный удар заставляет искать утешения в вине.

Я откупорил изящный кувшин, и по комнате разнесся восхитительный аромат.

— Иезуиты подговорили вице-короля назначить губернатором какого-то восьмидесятилетнего старикашку, настоящее посмешище.

— Как же так! Ведь в Сантьяго все активно поддерживали именно вашу кандидатуру.

— Да. — Дон Кристобаль принял из моих рук бокал, посмотрел на свет, с наслаждением вдохнул терпкий запах. — За меня горой стояли городские советы Сантьяго, Консепсьона и Чильяна, военные, настоятели францисканцев, мерседариев, доминиканцев и августинцев, даже наш вспыльчивый епископ. Но все напрасно.

— Невероятно… В чем же причина?

— А причина, друг мой, очевидна: Луис де Вальдивия^[70] и его Общество Иисуса сильнее самых достойных мужей, его воля сильнее голоса разума.

Мы отпили вина. Оно действительно было выше всяких похвал.

— Отличный подарок сделал мне этот энкомендеро, — улыбнулся дон Кристобаль. — Надо же, каков хитрец: теперь потребует от меня ответных услуг.

Мой пристальный взгляд заставил его сменить тему.

— Знаете, чего хочет вице-король? — спросил дон Кристобаль и почесал нос. — Продолжать оборонительную войну против индейцев. Зачем, спросите вы, ведь она совершенно бессмысленна! А затем, что дешевле обходится. Я пытался открыть ему глаза и допустил роковую ошибку. Политическое чутье подвело. Правда сейчас никого не интересует, главное — сэкономить. Его высочество, видите ли, не желает тратить средства и переходить в решительное наступление, чтобы окончательно приструнить арауканов. И потом, всем известно, что у Луиса де Вальдивии имеются надежные покровители в Мадриде.

— Неужели на ваше место заступит какой-то дряхлый старец?

— Именно так. В свое время маркиз де Монтескларос очень неодобрительно отзывался об этом несносном старикашке, который полвека просиживал штаны в Лиме. Но поскольку он тоже поддерживает идею оборонительной кампании, нынешний вице-король, человек совершенно безответственный, решил доверить наши окаянные земли ему.

— А что будете делать вы, дон Кристобаль?

— Вернусь к юридической практике. И от души посмеюсь над новым губернатором. Посмотрим, к чему приведет эта его оборонительная стратегия. И пусть съездит на юг, поглядит на разоренные индейцами форты, поговорит с многострадальными жителями Консепсьона, Сьюдад-Империаль, Вильярики. Да он от страха дара речи лишится. Арауканы понимают только язык силы. Иезуиты, конечно, проповедуют на их наречии, но удержать своих подопечных в поселениях-редукциях не смогут. Это вам не парагвайские гуарани.