Житие маррана

Агинис Маркос

Две негритянки поджидали меня на крыльце и, точно конвойные, повели в дом. Из комнаты вышла испуганная женщина с ребенком на руках — видимо, жена Маркоса. Она робко кивнула и указала на дверь в спальню. Там, в полумраке, стояла кровать, возле нее сидел сын больной. Заслышав шаги, он обернулся, встал и шагнул мне навстречу.

— Маме внезапно стало хуже, — хрипло проговорил Маркос. — Может быть, ты сумеешь чем-то помочь.

Я взял подсвечник, поставил его у изголовья, а сам сел на стул. На постели лежала иссохшая старуха. Глаза глубоко запали, пергаментная кожа обтягивала скулы, грудь поднималась

тяжело и неровно. Я измерил ей пульс, оттянул темные веки и определил состояние как терминальное. Правая рука была скрючена застарелым параличом, я мягко попытался распрямить ее, но не смог. Обвис и правый угол рта, откуда со свистом вырывалось дыхание. Несомненно, удар, причем далеко не первый.

— Так что же случилось? — мне хотелось собрать анамнез.

Маркос застыл у меня за спиной, рядом стояла его верная супруга.

— Много лет назад у нее парализовало всю правую сторону и почти отнялась речь, — тихо сказал он.

— Много — это сколько?

Маркос ничего не ответил, только глубоко вздохнул и принялся мерить шагами комнату.

— Восемнадцать, — вступила в разговор жена.

Подсчитав в уме, я пришел к выводу, что несчастье произошло незадолго до переезда их семьи в Чили, и спросил у Маркоса, так ли это. Он остановился и опять вздохнул.

— Нет, вскоре после.

Я сделал вторую безуспешную попытку разогнуть скрюченную руку. Потом, не переставая размышлять, продолжил осмотр. Потер виски, прощупал сонную артерию, осторожно повернул больной голову, попытался определить, нет ли жара.

Маркос тем временем расхаживал у меня за спиной, точно тигр в клетке. Затылок неприятно защекотало: вот так походит-походит, а потом как бросится… Болезнь матери отчего-то вызывала у него не только печаль, но и гнев. И зачем было звать именно меня? Мог ведь обратиться к Хуану Фламенко Родригесу или к какому-нибудь врачу без диплома… Словно в ответ на мои мысли сзади прозвучал злобный, сдавленный голос:

— Я хотел, чтобы ты увидел, во что она превратилась.

Не вставая, я обернулся. Маркос подошел вплотную, стиснул мне плечи и навалился всем весом. В мозгу всплыло воспоминание: пума терзает осла. Казалось, еще чуть-чуть — и ключицы хрустнут.

— Вот что с ней стало, когда арестовали отца.

Я попытался подняться, но не смог: Маркос был гораздо крупнее, а ярость удваивала его силы.

— Вот что… — процедил он сквозь зубы. — Смотри же, смотри!

— Да, ее разбил удар… — Правой рукой я попытался разжать пальцы, вцепившиеся в плечо.

— А знаешь из-за кого? Из-за твоего отца, подлого предателя! — Он отпустил меня и отошел в сторону.

— Маркос! — воскликнула жена.

Какое ужасное обвинение! Перед глазами у меня все поплыло, в голове билась только одна мысль: «Не может быть!», а сердце тоскливо сжималось: «Может».

— Отца арестовали, а у нее случился удар. В мозгу лопнул сосуд. Апоплексия, или как там врачи это называют. Любите вы всякие звучные слова. Слова, все слова… — он замахал руками, точно отгоняя от себя назойливых мух. — Неделю она пролежала без памяти, пришла в себя только после нескольких кровопусканий. Но осталась парализованной немой калекой. Восемнадцать лет! Со временем она научилась передвигаться с посторонней помощью и лопотать,

как двухлетнее дитя. Только представь себе: отец сидит в тюрьме там, в Лиме, а мы, дети, остались в Чили одни с больной матерью, — Маркос схватился рукой за горло и замолчал.

Жена хотела было обнять его, но он отстранился.

— Поверь, Маркос, мне искренне жаль… — проговорил я, с трудом ворочая пересохшим языком. — Моя мать тоже не перенесла трагедии. Нет, ее не разбил паралич, она просто исчахла с горя через три года после того, как забрали отца.

Маркос поднял подсвечник и пристально посмотрел на меня. Глаза его налились кровью, по лицу скользили то золотистые блики, то черные тени.

— Я проклял тебя, Франсиско! — прошипел он, оскалившись. — И тебя, и твоего отца-доносчика. Мы приняли вас как родных, уступили свой дом… А чем отплатил нам этот мерзавец…

— Маркос! — вскричал я, ломая руки. — Наши отцы были жертвами инквизиции! Они оба!

— Да, только твой предал моего.

— По его словам, все было совсем иначе… — Чуть не плача, я сжал запястья своего бывшего друга, а сам подумал: «А может, и нет! Но тогда я не стал выяснять…»

— Еще бы негодяй сказал тебе правду! Факты говорят сами за себя: почти сразу после того, как его доставили в Лиму, пришли и к нам. Кто еще мог назвать инквизиторам папино имя?!

— Моего отца уже нет в живых. Он так и не оправился после перенесенных пыток.

— Отпусти меня! — Маркос вырвался и отошел в дальний угол спальни. — И попытайся сделать хоть что-нибудь дня мамы.

Я попросил его жену помочь мне повернуть больную на бок: в таком положении пациентам, находящимся в бессознательном состоянии, легче дышать. Потом отер влажной тряпицей губы. На душе было тяжело и тоскливо.

Маркос позвал слугу, который относил в больницу записку, и вручил ему свернутое в трубочку письмо.

— Ступай в монастырь мерседариев и передай это визитатору по фамилии Урета. Запомни хорошенько: брат Хуан Баутиста Урета. Скажи ему, пусть поторопится, маму надо соборовать.

Я тем временем вскрыл больной вену на лодыжке и выпустил немного темной крови. Потом перевязал разрез, вымыл ланцет и канюлю. Закрыл укладку. Снова отер несчастной женщине губы. Дыхание ее стало несколько ровнее.

Некоторое время спустя Маркос уже встречал во внутреннем дворике брата Урету, человека мощного телосложения, бледного, с темными кругами под глазами. Хозяин поблагодарил святого отца за то, что тот явился без промедления. Следом в спальню вошло несколько соседей. Хуан Баутиста поставил у кровати маленький чемоданчик и наклонился к больной. Потом выпрямился, окинул глазами комнату и остановил вопросительный взгляд на мне. Пришлось объяснить:

— Я врач.

— Она, несомненно, жива. Но в сознании ли? — шепотом спросил монах.

И Маркос, и его жена потупились. Недовольство святого отца было понятно: они допустили непростительную оплошность, послав сперва за доктором и только потом за священником. Умирающая не исповедалась и не причастилась, то есть не подготовилась к переходу в мир иной. Что же теперь будет с ее душой? Пришлось срочно спасать положение.

— Больная сомлела во время кровопускания. Когда слуга побежал в монастырь, она еще разговаривала.