Житие маррана

Агинис Маркос

— Однако же действия иезуитов кажутся мне в высшей степени похвальными, — заметил я.

Губернатор изумленно поднял брови.

— Индейцы сплошь и рядом становились жертвами немыслимых злоупотреблений. Стоит ли удивляться, что они озлоблены. Но если проповедь христианства не будет сопровождаться ни отчуждением земель, ни порабощением, есть надежда, что отношение коренного народа к испанцам изменится, — пояснил я.

— Странно слышать подобные слова из ваших уст.

— Почему?

— Вы человек образованный, не какой-то простец. Индейцы — дикари, и мы, захватчики, им даром не нужны. Они презирают новые порядки и предпочитают коснеть в собственных

мерзостях.

— Однако сами индейцы свои обычаи мерзостью не считают, это исключительно наше мнение.

— Наше… Значит, и ваше тоже?

— В любом случае, не их. Речь идет о двух разных точках зрения.

— Точек зрения может быть сколько угодно. Но истина-то одна, не так ли?

— Может, и не одна… — проговорил я и тут же спохватился: —Дикари, по крайней мере, чужой истины не приемлют.

— Ага! — губернатор задумчиво поскреб подбородок. — Но рано или поздно им придется это сделать.

— Вот я и говорю: иезуиты, проповедуя на местных наречиях, не облагая местных жителей трудовыми повинностями и избегая кровопролития, возможно, сумеют изменить их отношение к Испании, заставят понять, что король хочет мира, и в конце концов признать его господство. Ведь до сих пор индейцы от нас ничего, кроме жестокости, не видели.

— Вы рассуждаете как отец Вальдивия. Звучит, конечно, привлекательно, но неубедительно. Эти заигрывания продолжаются почти десять лет. Всякое бывало: и парламентеров засылали, и пленными обменивались, и мирные соглашения заключали, и с занятых позиций отступали. И что мы имеем в результате? Разрушенные поселения да сожженные форты. Мир коварным дикарям не нужен, они хотят только одного: изгнать нас раз и навсегда, извести всех до единого, как инквизиция извела иудеев.

— Неужели нельзя достичь согласия, найти хоть какую-то точку соприкосновения?

— Нельзя. Война идет не на жизнь, а на смерть.

— Но индейцам нас не одолеть.

— Разумеется. Вот они и пытаются взять чужаков измором. Обескровить. Да этих бестий следует усмирять без всякой жалости, как диких лошадей.

— То есть обращать в христианство, не прибегая к насилию, невозможно?

— Послушайте, Франсиско, люди тонкого душевного склада вроде вас склонны заблуждаться. Чем скорее мы разделаемся с арауканами, тем лучше для всех. — Губернатор жестом попросил подлить ему вина. — Знаете, как поступают некоторые энкомендеро с беглыми? Ловят, связывают, зажимают ногу в колодку и одним ударом топора обрубают на ней все пальцы.

— Какое варварство!

— А чтобы остановить кровотечение, культю прижигают раскаленным железом. Сами знаете, это отличный способ: раз — и все. Но к подобным мерам не было бы нужды прибегать, если бы дикари наконец сдались на милость победителей.

Я опустил глаза. Дон Кристобаль похлопал меня по коленке.

— Занимайтесь себе медициной и даже не пытайтесь пробиться в губернаторы.

— Поверьте, у меня такого и в мыслях нет!

Хозяин встал, давая понять, что визит подошел к концу.

— Да, и вот еще что, — как будто спохватился он. — Сдается мне, вы не прочь перемолвиться словечком с моей падчерицей.

Этот резкий переход совершенно меня обескуражил. Отнекиваться смысла не было. Я набрал в грудь побольше воздуха:

— Да, ваше превосходительство. Мне бы очень хотелось побеседовать с Исабель.

— Ну что ж, — снисходительно улыбнулся дон Кристобаль, — я не возражаю. В конце концов, вы ведь мой врач, не так ли?

? ? ?

Ошеломленный,

Франсиско слушает квалификатора инквизиции. Алонсо де Альмейда старается вовсю, бьет словами наотмашь. Упреки сыплются, точно розги на спину нерадивого ученика. Слыханное ли это дело — отплатить за великие милости такой черной неблагодарностью! Спаситель, Богородица, святые и католическая церковь осенили его своей благодатью, а он втоптал ее в грязь. Покайся, недостойный грешник, отринь гордыню, плачь и трепещи!

98

Исабель Отаньес согласилась прогуляться со мной, но только днем, как и подобает девице из приличной семьи. На некотором расстоянии за нами неотступно следовали две бдительные чернокожие служанки. Стараясь не подходить друг к другу слишком близко, мы бродили по склонам холма Санта-Люсия. Козьи тропки, терявшиеся в зелени кустарников, вели в тенистые альковы, прибежище тайных объятий и запретных страстей, о которых приличные жители Сантьяго, города весьма строгих нравов, даже говорить боялись. Пышные ветви служили надежной завесой для тел, пылающих жаром любви. Святые отцы яростно клеймили с амвона разврат, угнездившийся в этих кущах.

Исабель поведала мне свою историю: она родилась в Севилье, в семь лет осиротела и была взята на воспитание доном Кристобалем и доньей Себастьяной, которые баловали ее как родную, заслужив тем самым безмерную благодарность. Потом прекрасное личико омрачилось, девушка заговорила об ужасном приключении, пережитом их семьей: во время плавания по Карибскому морю они подверглись жестокому нападению английских пиратов. От одной мысли об этом бедняжку охватывал трепет, но испуг только добавлял ей очарования.

Я в свою очередь рассказал Исабель о детстве в Ибатине, об отрочестве, проведенном в Кордове, об учебе в Лиме. Наши жизни походили на две реки, готовые слиться воедино. Истоки ее рода лежали в Испании, путь моего был куда более извилистым: он начался несколько столетий назад на юге Кастилии, проходил через Португалию и Бразилию. Оба потока преодолели немыслимые расстояния, чтобы соединиться здесь, в этом городе.

За первой встречей последовали другие, все более частые. Личико Исабель сияло чистотой, точно тончайший фарфор, а спокойные глаза в минуты веселья вспыхивали как звездочки. Я не мог прожить без нее ни дня и, хотя старался не быть навязчивым, постоянно находил предлоги, чтобы заглянуть к губернатору и пригласить его падчерицу на прогулку. Иногда мы доходили до берега реки Мапочо, которая брала начало на заснеженных вершинах. В половодье старые деревянные заграждения не могли сдерживать напор воды, вот почему дон Кристобаль приказал построить дорогостоящую каменную дамбу. От главного русла отходили каналы для орошения окрестных полей, засеянных кукурузой.

Случалось нам также забредать в уютную долину, где францисканцы возвели большой монастырь. Кругом зеленели фруктовые деревья и кипарисы, луга пестрели ирисами и лилиями, на грядках краснела земляника. Если мы возвращались не слишком поздно, Исабель приглашала меня в гостиную — выпить шоколада в обществе ее мачехи, а иногда и дона Кристобаля. Постепенно общение с этой прелестной девушкой стало неотъемлемой частью моей жизни и дарило несказанное счастье.

99

В больницу вбежал запыхавшийся слуга и передал мне записку — несколько торопливых строк за подписью Маркоса Брисуэлы: «Приходи немедленно, у моей матери удар».