Житие, в стреляющей глуши - страшное нечто...
Шрифт:
Переводчик из управы едва не подлетел к нему. Толпа истово закрестилась и тоже рухнула на колени. Стоять остались только германские солдаты.В своей синевато-зелёной форме с рыжими ранцами, со вспыхивающими на солнце штыками, они казались здесь лишними. Как будто ещё мгновение, и они рассеются как бесовское наваждение, превратясь в облако серы или дыма.
Внезапно рука Гетца сама собой скользнула к груди - пальцы сплелись щепотью. Рука замерла возле сердца. Потрясённый, он молчал. Лица солдат под касками вытянулись. Ему стало понятно, что сегодня расстрела не будет. Какой чёрт, дерьмо... какой может быть расстрел? Вот если бы толпа снова запричитала, можно было дать очередь во всю длину. Затем - солдаты
Брюнне снова открыл пасть, но Гетц опередил его:
– Не называй меня больше аджуданом, лягушатник...
– и поманил глазами (рука так и оставалась на груди) переводчика: - Скажешь попу, чтобы вечером зашёл к старосте. Сейчас мы уходим...
Не отдавая никаких приказов, он совершил поворот кругом и медленно чеканя шаг, по-прусски, отправился к своему "кюбельвагену". Ноги заплетались и не слушались его. Где-то в саду, за покосившимся зелёным заборчиком, прыснули детские смешки.Левая рука Герца скользнула была к кобуре с "вальтером" (МР18 висел на правом плече), но тут же остановилась. В другой раз он бы просто выстрелил туда, а то и просадил бы целую обойму.
Только когда он приблизился к вездеходу, правая рука медленно упала - обвисла вдоль тела. Она была словно неживая. Он привычно потянул её к фляге в замшевом чехольчике - фляга скользнула из холодных пальцев в пыль. Водитель с огромными дымчатыми очками на пилотке попытался выбраться из машины, но Гетц остановил его:
– Сиди, парень! Мне уже легче...
Шофёр показал взглядом на МG43, что устрашающе отсвечивал своим кожухом и прочими частями, закреплённый на специальной турели:
– Осмелюсь спросить, герр обер-вахтмайстер, мы сегодня...
– Молча-а-ать! Стрелок, ты посмел задать офицеру идиотский вопрос?! Смирно-о-о-о, локти по сторонам! Повтори: "Я не задаю вам больше идиотских вопросов, герр обер-вахтмайстер"!
– Слушаюсь, герр обер-вахтмайстер! Я не задаю вам больше идиотских вопросов...
– Так-то, парень! Молчать...
– произнёс Гетц.
Он подумал: как сладко было бы сейчас, совершив акцию устрашения, напиться шнапсу со своими подчинёнными. Но момент был упущен - приходилось молчать...
***
...Косницин с вечера ходил как обалдевший. Будто дыма от белены надышался. Он никак не мог оправиться от случившегося. То, как холуй, стоял на коленях перед толпой немцев и умолял оставить его в живых. То теперь... В уме он прикинул, какие "сигналы" могли пойти на него через других связных, которых он не знал, и какие указания могли дать соответствующие органы партизанам - у него неприятно засаднило в висках. В голове зазвонил тревожный колокольчик, который норовил заслонить и вытеснить все звуки, а в левом, и в правом ухе (поочерёдно!) запищало противно и тонко. Словно комар какой залетал, то в одно из них, то в другое.
Перед глазами у него стояло мёртвое тело Свиридова, мелово-бледные лица дочери и жены, точно приклеенные к окнам; орущие и хохочущие рожи завоевателей, подступающую мокроту, что скапливалась в паху, и... ступающий с иконой в обоих руках отец Дмитрий. Кажется, он не боялся в этот момент ни смерти, ни боли. Даже за сынишку своего - и то не боялся.
В горнице орали и пели немцы - Гетц и Брюнне, а также штабе-фельдфебель остановились у него на ночёвку. Солдат, что приехали вслед за "кюбелем" на вытянутой полугусеничной машине с удобными замшевыми
Вскоре часовые за окнами стали перемигиваться синими и красными бликами - их плоские карманные фонарики были снабжены разноцветными линзами.
Гетц поманил тяжёлым красным пальцем жену Косницина:
– Где есть твой муж, русски баба? Kоmmt zur Mir, Shneller!
Пока та стояла с трясущимся впереди чугунком с картошкой и кадкой с соленьями (в обоих руках), обернулся штабе-фельдфебель. Проходя печатающим шагом к столу, он умудрился провести рукой по женским дородным телесам, что плохо скрывались под синей сатиновой юбкой. Та ойкнула, но стерпела. Собрав на полном красивом лице смертную обиду, она тут же спрятала её под натянутой улыбкой.
– Герр обер-вахтмайстер, осмелюсь доложить, что часовым приказано одеть маскирующие плащ-палатки и обмениваться... пфруй... условными сигналами...
Брюнне сделал булькающий звук и радушно поманил его к столу:
– Дружище Танненберг, к чёрту суббординации!Я хотел сказать тебе, как истинный германец своему другу, а не подчинённому - простому истинному германцу...
На столе уже появились речные, печёные на углях, караси, сливовая наливка в огромном кувшине, на котором белой и синеватой слюдой были изображены птицы с женскими головами, прошлогоднее сало с перламутрово-жёлтой корочкой, где ещё светились кристаллики соли. ждали варёной картошки и солёной капусты с огурцами - Дарья держала их перед собой, не смея подойти. Щёки её налились красным негодованием, глаза светились колючей радостью, а на полных губах играла змеиная улыбка. При свете германской карбидной лампы она могла показаться зловещей, но подгулявшим чинам жандармерии это было не видно.
– Не забывай, ты наполовину - француз...
– коротко бросил через плечо с витым погоном Гетц. На оранжевом шевроне в виде орла в веночке ему почудился клоп: - Свинячий бог, они нас всех заставят чесаться! Хотя наш прекрасный германский дуст - мы не зря раз в месяц себя им посыпаем... А где он, чёрт возьми... Может, под столом?
Он сделал движение - полез под столешницу, едва не зацепил вышитую красным и зелёным скатерть. Спас Брюнне - схватил её обоими руками и натянул что есть сил. Дарья моментально оказалась подле стола. Она с грохотом опустила чугунок и кадку, затем ухватила скатерть своими сильными полными руками. При этом Танненберг, снова изловчась, погладил её уже основательно.
При этом он приподнялся и успел шепнуть, жарко дыша, в ухо:
– Эй, русская милашка! Ты не бойся - я не насильник. Среди германских солдат бывают таковые, но - открою тебе наш секрет. Нам предписано их расстреливать, хотя и дано другое распоряжение... Но со мной ты будешь довольна! Я ещё никогда не подводил дам, не в Польше, не в Бельгии! Даже одна украинка осталась мною довольна. О, колоссаль...
Так как руку он не убирал, то - Дарья мгновенно огрела по ней своей пудовой ладонью: