Житие, в стреляющей глуши - страшное нечто...
Шрифт:
– Надо вам в баньке попариться, с веничком. Вся хворь немедленно и выйдет.
– Спасибо. А где этот хер?
– А, наш особист... Ну, товарищ Семён своё дело знает. У него только за этот месяц - трое выявленных диверсантов. Под видом пленных из лагерей бежавших... Вот так, слонялись по лесу - пока не набрели... А как до дела дошло, так - бух в ноженьки! Один перед расстрелом, помню, заорал: "Долой угрёбка Сталина! Да здравствует товарищ Троцкий и товарищ Гитлер!"
– О, как же я его понимаю...
– вздохнул Васька.
–
– Я понял. Хочу заметить - не все согласны с методами товарища Семёна. Иногда спорим до хрипоты, ругаемся. Однажды даже - за грудки было...
– Матвеев потеребил усы на гладко выбритом, на этот раз, лице, которое показалось круглым и простецким.
– Один раз, почти как вы - в гестапо его послал, к такой-то матушке... Но что бы без него - не знаю... Сам я дознаватель никудышный... откровенно говоря, хреновый. А вот что б меня к себе расположить - раз плюнуть. А это значит, что больше доверяю, чем подозреваю.
– Да, опасное дело, - посочувствовал Васька.
– Без подозрений жить. Одной верой сыт не будешь. В нашем деле это так. Но изувером быть...
– Я вот что вам скажу... Как на фронте, так и здесь - случается, что враг проникает в наши замыслы. И первым наносит удары. Потери - страшные... Иногда гибнут целые группы: человек 15, 20, 30. А потери в 50 человек это уже - пол отряда. Так и происходит там, где всё - спустя рукава. Где не поставленна проверка как надо. Где контроль...
– Понятно. Лучше помучить одного, чем потерять сто. За один раз...
– Да!
– сурово сказал Матвеев, отпустив наконец усы.
– Именно так! Если этот один вызывает подозрения. Обоснованные... А если это правило не соблюдать, добренькими быть - всех люблю, всех понимаю всех прощаю... Мне говорить даже страшно, во что на войне обернуться такая толстовщина, такая поповщина!
Васька проглотил комок. Чуть было не проговорился об отце Дмитрии.
– Ну, пусть так. Но я же представил вам свою версию, алиби. От ваших подозрений...
– Знаете... Чем прочнее это самое, едрит его... алиби, тем больше подозрений. Вот у меня - в колхозе был конюх. Теперь он - полицай. Всё время до войны норовил: к колхозным лошадкам - спустя рукава. Гривы нечёсанные, крупы нечищенные, копыта - если подкованные, то не конца, или на копытах трещины. А он - будто не видит... А лошадь... она же страдает, мучается, припадает! А к своим лошадкам - со всей душой! Ну, если которые хозяева магарыч дают - он тоже к тем лошадкам со всеми помыслами. Как на выгоне или на выпасе - так он их и скребком, и гребешком! Ить-ить... Шерсть - к шерстинке... Часами мог чесать - паразитов вычёсывать! Каждого слепня хворостиной отгонял, его самого жалили - ничего! А вот остальных хозяев лошадок, так - от случаю... Сколько раз мы его разбирали, стервеца. И трудодни ему срезали, и один раз хотели в прокуратуру материал...
– Ну ти что же - за прокуратурой не заржавело?
– Зачем же так? Мы же единая деревня... одним обществом живём. Обижаете... Что если б ему за вредительство дали срок? Он лучше б стал? Даже когда на него доброхоты, из стариков да молодых, несмышлённых, товарищам из энкавэдэ написали, мы снова всем миром - берём на поруки! Уполномоченному из райотдела всем колхозом написали
– Да, Семён вас подвёл. Вы его от срока, он вас... Наверняка, как повязку одел - стал квитаться за прошлое.
– Да не то чтобы... У него, стервеца, страх есть. Как говорили старики: супротив общества на рожон - кто попрёт? Он, стервец, если квитается, то тихо. Вредит, потому что знает: ему вредить - побояться... Придут немцы на постой в деревню, а он их - на двор обидчиков своих определит. Что-нибудь скабрезное о них... Мол, у них девка гулящая - всем даёт, точно милостыню! Или сам чего сделает. Плетень или забор незаметно подобъёт, или калитку прикладом выбъет Если кто и заметил - случается, промолчит...
– Да, понятно, - усмехнулся Васька, чуть не обронив "западло это".
– Тут ещё один момент. Насчёт Онищенко... В огороде убивать его было нельзя, и в лесу тоже. Человек он, во-первых. Наш, советский, хоть и заблудший. А за убитого, немцы, сами знаете - такое б устроили...
Огромное вам за это...
– Матвеев прижал пятерню к Ордену Красной Звезды. На глазах проступили слёзы: - Хорошее, доброе дело сделали! Низкий поклон вам и это... наше вечное спасибо! Я свою деревню берегу зорче ока. Что б там никаких... Что б наша война от неё далече была, по-ближе к фронту. Иначе как пить дать - сожгут. А ведь некоторые командиры так думают: пусть лучше жгут - народ в партизаны попрёт! Так это мужики и парни, ладно. А куда старухам, старикам, девкам и детишкам податься? Тоже нужно думать...
Матвеев поизучал Васькину реакцию и, довольный, продолжал:
– В тылу тоже разное думают. Есть такое - как Великая Отечественная война. Повторение Отечественной войны 1812 года. Пусть будет... Пусть народ поголовно уходит в леса, строит партизанские базы, партизанские деревни и бьёт врага - кто чем может. Ну, сейчас, конечно, не 1812-й. Этого врага - вилами и косами не одолеть. Это же всем ясно! Но как будто - не всем... Особенно по-началу, когда немец сюда припёрся. Многие руководители Штаба партизанского движения настаивали на такой народной войне. На таком истреблении захватчиков. А как ты его истребишь?! Он заляжет - и из пулемётов.. тра-ата-та! И все лежат мёртвые. Что называется - в кровавую лёжку. Но с тех пор - мнения изменились. Сейчас уже, конечно, не так - кто чем может... Но смысл, конечно, верный: по-больше населения - что б всем миром поднялись! Но опять - старухи, старики, детишки малые, куда их? К лешему что ли, на болота? А ведь немец их в первую очередь пожжёт и постреляет. А потом на нас свалит: такие вот партизанские бандиты - не жалеют мирных жителей...
Васька ему отвечал:
– Воевать нужно с умом. Вы правильно говорите, товарищ матвеев, что б никакого повода не давать немцам и полицаям к озлоблению населения. Если никак нельзя - предупредить людей, что б уходили в лес поголовно, подготовить там условия. А если иначе можно, чтобы как ваш отряд - воевать по-дальше...
В следующий момент он замер. Даже взгляд остановился - в землянку бочком вошёл особист. В руке он держал краюху свежего хлеба с ноздреватой тёмно-угольной корочкой и котелок перловой каши.