Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим
Шрифт:
Моя Дама тоже знала и очень любила этого дорогого-Франческо Гори. Въ прошломъ году, проводивъ меня, какъ я уже говорилъ, до Генуи, и вернувшись въ Тосканзг, онъ отправился въ Римъ почти только для того, чтобы познакомиться съ нею, а во время своего пребыванія, продолжавшагося нсколько мсяцевъ, постоянно видлся съ ней и ежедневно сопровождалъ ее при осмотр памятниковъ искусства, которые онъ самъ страстно любилъ и о которыхъ сзгдилъ какъ просвщенный любитель. Поэтому, оплакивая его вмст со мной, она оплакивала его не только изъ-за меня, но и изъ-за себя, по недавнемз' опыту зная, чего онъ стоилъ. Я не въ силахъ выразить, какъ это несчастье омрачило остатокъ времени, и безъ того короткаго, которое мы провели вмст; и по мр того, какъ приближался срокъ, эта разлука казалась намъ еще горестне и ужасне. Настзгпилъ печальный день, нзгжно было повиноваться судьб, и я по-грз'зился во мракъ, разставаясь со своей Дамой, не зная,
на этотъ разъ, на сколько времени, потерявъ и друга,
Но безъ Гори пребываніе въ Сіен стало мн съ самаго начала невыносимымъ. Я надялся перемной мста и обстановки облегчить свое горе, не измняя памяти друга. Поэтому въ теченіе ноября я переселился въ Пизу, ршивъ провести тамъ зиму, и ожидая, что лучшій жребій вернетъ меня самому себ; ибо лишенный всего, что питаетъ душу, я, дйствительно, не могъ относиться къ себ, какъ къ живому.
ГЛАВА XV.
ПРЕБЫВАНІЕ ВЪ ПИЗЪ.—Я ПИШУ ПАНЕГИРИКЪ ТРАЯНУ И ДРУГІЯ ПРОИЗВЕДЕНІЯ.
Между тмъ, моя Дама, въ свою очередь, вернз’-лась въ Италію черезъ Савойскія Альпы. Она пріхала изъ Турина въ Гензчо, а отсюда въ Болонью, гд пред-
ЖИЗНЬ ВИТТОРІО АЛЬФІЕРИ.
17
полагала провести зиму; эта комбинація была придумана ею для того, чтобы жить въ папской области и все-таки не возвращаться въ Римъ—свою прежнюю тюрьму. Дло было въ декабр и, подъ предлогомъ надвигающейся зимы, она осталась въ Болонь. И вотъ, въ продолженіе шести мсяцевъ, мы опять близко другъ отъ друга, она въ Болонь, а я въ Пиз, но опять насъ раздляютъ Аппенины. Это было для меня одновременно утше-ніемъ и мученіемъ. Каждые три-четыре дня я получалъ отъ нея извстія, но не могъ и не долженъ былъ никакимъ образомъ попытаться увидть ее: маленькіе итальянскіе города кишатъ сплетнями, и разные недоброжелатели, бездльники, болтаютъ о всякомъ пустяк. Итакъ, я провелъ въ Пиз всю эту безконечнзчо зиму, з'тшаясь лишь ея частыми письмами и, по обыкновенію, теряя время въ забавахъ со своими лошадьми; книгъ, рдкихъ, но врныхъ друзей моего одиночества, я почти не трогалъ. Тмъ не мене, чтобъ избжать скуки въ то время, когда я не могъ здить верхомъ или править, я еще пробовалъ время отъ времени читать кое какіе пустяки, особенно по з'Трамъ, просыпаясь и лежа въ постели. Въ этомъ полу-чтеніи я просмотрлъ письма Плинія младшаго, доставившія мн большое зщовольствіе, какъ своимъ изяществомъ и подробностями о римской жизни и нравахъ, такъ и тмъ, что въ нихъ проглядываетъ благородство души и прекрасный характеръ автора. Посл писемъ я принялся за панегирикъ Траяну, извстный мн только по наслышк, изъ котораго я ни слова до тхъ поръ не читалъ. Прочтя нсколько страницъ, я не зазналъ въ немъ автора писемъ и человка, претендовавшаго на дружбу съ Тацитомъ, и я почувствовалъ въ глубин души порывъ негодованія. Тотчасъ же бросивъ книгу и выпрямившись, такъ какъ читалъ лёжа, я съ гнвомъ взялъ перо и, разговаривая съ самимъ собой, громко воскликнулъ: „Дорогой мой Плиній, если бы ты былъ истиннымъ другомъ, соревнователемъ и поклонникомъ Тацита, вотъ какимъ образомъ теб бы слдовало говорить съ Трая-
номъ“. И тутъ же, сгоряча, не разсуждая, какъ сз'ма-сшедшій, я исписалъ около четырехъ листовъ самымъ тонкимъ почеркомъ. Наконецъ, утомленный и изливъ свой порывъ въ поток стиховъ, я бросилъ перо и боле не думалъ объ этомъ въ тотъ день. На другое утро, взявши вновь моего Плинія, или, врне, того Плинія, который наканун такъ сильно палъ въ моемъ мнніи, я ршилъ дочитать его панегирикъ. Съ величайшимъ усиліемъ я прочелъ еще нсколько страницъ и не могъ продолжать дальше. Я пробовалъ прочесть отрывокъ изъ панегирика, написаннаго мною въ предыдущее згтро съ такой пылкостью. Я не разочаровался въ немъ при чтеніи и, воспламенившись съ новой силой, обратилъ шутку въ серьезное произведеніе. Раздливъ и распредливъ тему наилучшимъ образомъ, я писалъ каждое утро не отрываясь отъ работы, насколько позволяли мои глаза: два часа усиленнаго труда з^же лишаютъ меня зрнія. Затмъ я цлый день размышлялъ о написанномъ, что случается со мной всегда, когда кто-то невдомый сооб щаетъ мн горячку творчества; и въ пять дней, отъ 13 до 17 марта, произведеніе мое было совершенно закончено. Оно подверглось лишь незначительной обработк при печатаніи.
Эта работа разбудила мой умъ и временно облегчила мои горькія страданія. Я тогда понялъ на опыт, что для того, чтобы имть возможность переносить свои горести и не пасть подъ гнетомъ отчаянія, мн было необходимо подчинять свой умъ какой-нибудь работ. Но бзщучи еще независиме и свободне меня, мой умъ ни за что не хочетъ подчиняться; и, если бы, напримръ, я заране намтилъ себ прочесть Плинія, а затмъ написать панегирикъ Траянзт, то не могъ бы совмстить этихъ двухъ идей; чтобы одновременно обманзтть
сать этотъ переводъ и, свряясь съ текстомъ, подвергъ его серьезнымъ исправленіемъ, въ надежд кое-что почерпнуть въ немъ. Но даже для такого мирнаго труда я не чувствовалъ себя достаточно покойнымъ и усидчивымъ. Это отразилось и на работ; я не достигъ большихъ результатовъ; напротивъ, убдился, что для кипящей и безумствующей души, полной заботъ и недовольства, легче задумать и создать короткое, пламенное произведеніе, чмъ холодно обрабатывать ране сдланное. Отдлыва-ніе надодаетъ, и невольно думаешь о другомъ. Когда же охватываетъ горячка творчества, то весь предаешься ей одной. Итакъ, я оставилъ Саллюстія до боле благопріятнаго времени и вернзчіся къ проз „О государ и о письмахъ", задуманной мною и разбитой на главы нсколько лтъ тому назадъ во Флоренціи. Я написалъ тогда всю первую книгу и нсколько главъ второй.
По возвращеніи изъ Англіи въ Сіену, начиная съ прошлой осени, я напечаталъ третій томъ своихъ трагедій и разослалъ его многимъ, заслуживающимъ вниманія, соотечественникамъ, въ томъ числ знаменитому Чезаротти, съ просьбой высказать свое мнніе относительно стиля и характера моихъ пьесъ.
25 мая.
Въ половин апрля я нолучилъ отъ него письмо съ критическими замчаніями о трехъ трагедіяхъ, помщенныхъ въ этомъ том. Я отвтилъ въ краткихъ словахъ; высказывая ему благодарность, я отмтилъ и то, о чемъ можно было спорить; при этомъ просилъ вновь указать мн образецъ трагическаго стиха. По этому поводу можно замтить, что тотъ Чезаротти, который такъ превосходно изучилъ и перевелъ великіе стихи Оссіана, два года тому назадъ имлъ смлость предложить мн, какъ образецъ благо стиха для діалога, нсколько собственныхъ переводовъ съ французскаго. Это были „Семирамида" и „Магометъ" Вольтера, давно уже появившіеся въ печати. Эти переводы Чезаротти уже
стали общимъ достояніемъ, поэтому я могз^ не разбирать ихъ здсь. Каждый сможетъ судить о нихъ и сравнить эти стихи съ моими и съ его собственнымъ эпическимъ переводомъ Оссіана; и тогда будетъ видно, что они не изъ одной мастерской. Но этотъ фактъ покажетъ, какъ ничтожны мы, люди, и особенно мы, писатели. У насъ всегда готовы краски, чтобъ описать другихъ, но никогда нтъ наготов зеркала, чтобы увидать и узнать самихъ себя.
Въ Пиз журналистъ, который долженъ былъ написать отзывъ о третьемъ том моихъ трагедій, нашелъ наиболе удобнымъ и краткимъ переписать это письмо Чезаротти ко мн, прибавивъ мои замчанія, служащія ему отвтомъ. Я остался въ Пиз до конца августа 1785 года, но ничего боле не писалъ; я удовольствовался тмъ, что далъ переписать десять зтже напечатанныхъ трагедій, внеся въ нихъ множество поправокъ, которыя тогда вполн удовлетворили меня. Но когда позже, въ Париж, я вновь занялся печатаніемъ своихъ произведеній, я нашелъ ихъ очень неудовлетворительными и чуть ли не учетверилъ число поправокъ. Въ ма мсяц того же года я сильно развлекался въ Пиз игрою въ „мостъ"; это было очаровательное зрлище, гд есть нчто античное нарядз' съ героическимъ. Прибавляю къ этому еще великолпный въ своемъ род праздникъ, а именно, иллюминація всего города, что происходитъ каждые два года въ день св. Раніери. Эти два праздника справлялись одновременно по случаю прізда неаполитанской королевской четы въ Тоскану, въ гости къ великому герцогу Леопольду, шурину короля. Мое мелкое тщеславіе было тогда вполн зщовлетворено, такъ какъ обратили особое вниманіе на моихъ прекрасныхъ англійскихъ лошадей, которыя по сил, красот и быстрот бга превосходили всхъ остальныхъ. Но въ этихъ дтскихъ и обманчивыхъ забавахъ я скоро, къ своему великому огорченію, убдился, что въ умирающей и гніющей Италіи легче было обратить на себя вниманіе лошадьми, чмъ трагедіями. _
Глава XVI.
ВТОРОЕ ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ ЭЛЬЗАСЪ, ГДЪ Я ПОСЕЛЯЮСЬ.—Я ЗАДУМЫВАЮ И ПИШУ ВЪ ПРОЗЪ ДВУХЪ „БРУТОВЪ"; ТАКЖЕ И „АВЕЛЯ“. — ВНОВЬ УСИЛЕННЫЯ ЗАНЯТІЯ.
Между тмъ, моя Дама ухала изъ Болоньи и въ апрл направилась въ Парижъ. Ршивъ боле не возвращаться въ Римъ, она нашла наиболе удобнымъ поселиться во Франціи, гд у нея были родственники, знакомства и кругъ интересовъ. Пробывъ въ Париж до конца августа, она вернулась въ Эльзасъ, въ ту же виллу, гд мы встртились въ предыдущемъ году. Я же, съ радостью и поспшностью, отправился въ первыхъ числахъ сентября въ Эльзасъ по обычной дорог черезъ тирольскія Альпы. У меня не было больше въ Сіен друга, возлюбленная моя покинз'ла Италію,—теперь и я ршилъ послдовать за ней. Я не хотлъ поселиться тамъ же, гд жила моя Дама, да и приличія этого не позволяли; но я старался жить какъ можно ближе къ ней и, по крайней мр, не быть отдленнымъ отъ нея Альпами. Итакъ, я двинулъ всю свою кавалерію, и она, черезъ мсяцъ посл меня, благополучно прибыла въ Эльзасъ, гд такимъ образомъ собралось все, чмъ я обладалъ, кром книгъ, большинство которыхъ осталось въ Рим. Но блаженство этой второй встрчи продолжалось и могло продолжаться лишь два мсяца, такъ какъ моя Дама вынуждена была вернуться на зиму въ Парижъ. Въ декабр я проводилъ ее до Страсбурга, гд въ третій разъ разстался съ ней, что стоило мн большихъ мученій. Она продолжала путь къ Парижу, а я возвратился въ нашу виллу. Я былъ очень печаленъ, но мое горе на этотъ разъ не было такъ велико, потому что мы находились ближе другъ къ другу; я могъ, безпрепятственно и не риокз’я повредить ей, създить въ Парижъ. Впереди предстояло лто, когда мы могли жить вмст. Вс эти надежды такъ з'Тшили меня и такъ освжили мой умъ, что я снова цликомъ бросился въ