Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Альфиери Витторио

вляются, ускоряютъ шагъ и длаютъ неосторожные прыжки, поэтому я оставилъ свой постъ и, спшившись, пошелъ во глав колонны. Мы спускались осторожно, и чтобы еще замедлить спускъ, я пустилъ впередъ наиболе смлыхъ и тяжелыхъ лошадей. Во время пути мои помощники бгали все время вдоль колонны, чтобы не распз^гстить лошадей и соблюдать между ними нужное разстояніе. Несмотря на вс мои заботы, лошади потеряли три подковы; но мои распоряженія были такъ ра-зумны, что кз'знецъ могъ тотчасъ помочь имъ, и он благополучно дошли до Новалеза; ноги ихъ были въ очень хорошемъ состояніи, и ни одна лошадь не захромала. Вс эти пз’стяки могли бы послужить правиломъ то м3’, кто захочетъ переходить черезъ Альпы или другія горы съ большимъ количествомъ лошадей. Я же, столь удачно сумвшій направить эту экспедицію, сталъ считать себя 43'ть не Ганнибаломъ, который немного южне провелъ своихъ слоновъ и рабовъ. Но если ему пришлось истратить много зтесуса, то и я употребилъ очень много вина; такъ какъ и проводники, и кз’знецы, и конюхи и помощники мои выпивали изрядно.

Такимъ образомъ, занятый этимъ вздоромъ, касающимся лошадей,

и безъ всякихъ полезныхъ и серьезныхъ мыслей въ голов, въ конц мая я пріхалъ въ Тзфинъ, гд пробылъ около трехъ недль, посл семилтняго отсутствія. Лошадей, которыми посл чрезмрнаго з^гвле-ченія началъ тяготиться, я отправилъ черезъ семь-восемь дней отдыха въ Тоскану, гд долженъ былъ ихъ нагнать. А пока я хотлъ отдохнуть отъ столькихъ тревогъ, з’томленій и ребячествъ, которыя, нужно сознаться, мало шли тридцатипятилтнему трагическому поэтз'. Междз’ тмъ, это развлеченіе, это движеніе, это полное нарушеніе всхъ моихъ занятій прекрасно подйствовали на мое здоровье. Я вновь почзшствовалъ себя сильнымъ и помолодвшимъ и тломъ, и со стороны зчча и познаній: лошади галопомъ донесли меня до той эпохи, когда я былъ молодымъ осломъ. А ржавчина опять такъ хорошо покрыла

мой умъ, что я считалъ, что уже навсегда лишенъ возможности сочинять и писать.

Глава XIII.

КРАТКОЕ ПРЕБЫВАНІЕ ВЪ ТУРИНЪ.—Я ПРИСУТСТВУЮ НА ПРЕДСТАВЛЕНІИ „ВИРГИНІИ".

Въ Тзфин я нашелъ больше разочарованій, чмъ Зщовольствій. Конечно, очень пріятно вновь увидть друзей первой молодости и мста, которыя зазналъ раньше дрз^г– гихъ, увидть т же растенія и т же камни, все, что пробудило наши первыя мысли и первыя страсти... Но, съ дрзччэй стороны, мн было очень горько замчать, какъ многіе товарищи моей юности, завидвъ меня издали, сворачивали въ переулокъ, а застигнз^ттые врасплохъ, еле кланялись, или даже отвертывались; это были люди, которымъ я не сдлалъ ничего плохого, а наоборотъ, выказывалъ всегда сердечнз^ю привязанность. Чувство горечи было смягчено во мн тмъ, что т немногіе, кто остался со мною въ дружескихъ отношеніяхъ, говорили мн, что одни обходились со мной такъ холодно потому, что я писалъ трагедіи, другіе—потомз^, что я такъ долго путешествовалъ, третьи—потому, что я возвратился на родину съ цлой конюшней лошадей: все это въ общемъ были мелочи, и мелочи вполн простительныя, особенно, когда знаешь людей и судишь себя безпристрастно; но и ихъ надо по возможности избгать, не живя со своими согражданами, если не хочешь поступать, какъ они, если страна маленькая, а обитатели ея праздны, и если, наконецъ, обидлъ ихъ невольно, хотя бы тмъ, что попытался сдлать больше ихъ, въ какомъ бы ни было отношеніи и какимъ бы ни было образомъ.

ДрЗ^тгой горькой пилюлей, которую мн пришлось проглотить въ Турин, была необходимость представиться королю, который держался обиженно, видя что я высоко-

мрно отвергъ его, навсегда задались изъ своего отечества. Какъ ни какъ, въ виду обычаевъ страны и моего положенія, я долженъ былъ засвидтельствовать ему свое почтеніе, чтобы не прослыть сумасброднымъ, дерзкимъ и невоспитаннымъ человкомъ.

23-го мая.

Не усплъ я пріхать въ Тз’ринъ, какъ мой прелестный Ьеаи-ігёге, бывшій тогда первымъ камеръ-юнкеромъ, сталъ съ безпокойствомъ вывдывать у меня, хочз^– я или нтъ представиться ко двору. Но я его тотчасъ з'сгіо-коилъ, сказавъ, что согласенъ; и такъ какъ онъ настаивалъ, чтобы назначить опредленный день, я ршилъ не откладывать. На слдующій же день я пошелъ къ министру. Веаи-ігёге сказалъ мн, что правительство было ко мн расположено, и что я бзщу очень хорошо принятъ, что на меня даже разсчитывали для чего-то. Эта милость, которой я не заслз^тживалъ и совершенно не ожидалъ, заставила меня стрз^сить: но хорошо, что я былъ предз^т– ирежденъ и могъ держать себя и говорилъ такимъ образомъ, что меня нельзя было ни взять куда нибз^гдь на службу, ни пригласить. Я сказалъ министру, что, прозжая черезъ Туринъ, я почелъ своимъ долгомъ постить его, министра, и ходатайствовать черезъ него о разршеніи представиться королю, дабы выразить емз^т мои врноподданическія чувства. Министръ принялъ меня чрезвычайно любезно; мало по малу онъ далъ мн понять, а затмъ и прямо высказалъ, что король былъ бы доволенъ, если-бъ я захотлъ окончательно остаться на родин; что я могъ бы отличиться, и томз^г подобный вздоръ. Но я отвтилъ напрямикъ, и ршительно сказалъ, что я возвращаюсь въ Тоскану, чтобы продолжать свои занятія и печатаніе моихъ произведеній, что мн з^же тридцать пять лтъ, и что это возрастъ, когда поздно дз^тмать о новой карьер, и что разъ я уже избралъ литератз^трную профессію, то не хочз* отказываться отъ нея до конца своей жизни. Министръ отвчалъ, что литератз’рная

карьера—прекрасная вещь, но что сзчцествуютъ занятія боле важныя и высокія, къ которымъ я, конечно, и чз^тв-ствую и долженъ чувствовать призваніе. Я вжливо его поблагодарилъ, но твердо стоялъ на своемъ. И даже былъ настолько сдержанъ и великодушенъ, что не сталъ его напрасно огорчать, чего онъ вполн заслуживалъ,—не высказалъ ему, что ихъ депеши и вся ихъ дипломатія казались мн и дйствительно были гораздо мене важными и мене возвышенными предметами, чмъ трагедіи, будь он написаны мной или кмъ-нибудь дрзтимъ. Но это такіе люди, которыхъ нельзя нерез’бдить; я же, по природ, никогда не спорю, разв только, да и то очень рдко, съ тми, чьи взгляды сходятся въ главномъ съ моими; съ дрзччши же я предпочитаю съ перваго слова держаться

какъ разбитый по всмъ пз^гнктамъ. Итакъ, я удовольствовался отрицательнымъ отвтомъ. Мой запорный отказъ, конечно, дошелъ до короля черезъ министра; такъ какъ на друі'ой день, когда я привтствовалъ его, Его Величество не сказалъ мн ни слова по этомз^ поводу, что, впрочемъ, не помшало емз^г принять меня со свойственной емз^г любезностью и благосклонностью. Это былъ,—онъ и теперь царствзютъ,—Викторъ Амедей III, сынъ Карла Эммануила, въ царствованіе котораго я родился. Хотя я вообще и очень не люблю монарховъ, а абсолютныхъ въ особенности, я долженъ, однако, сказать, чтобы быть искреннимъ, что династія наша въ общемъ превосходная, особенно, если сравнишь ее съ другими нын царствующими въ Европ домами. Въ глубин души я чувствовалъ къ нашимъ королямъ больше симпатіи, чмъ отвращенія; ибо и теперешній король и его предшественникъ были полны лз’чшими намреніями, обладали приличными и достойными подражанія характерами и длали своей стран больше добра, чмъ зла. Однако, когда подумаешь и почувствуешь, что добро и зло, которое творятъ короли, зависятъ отъ ихъ единой воли, нз^тжно содрогнуться и бжать. Я это и сдлалъ черезъ нсколько дней, которые употребилъ на свиданіе съ родными и зна-

комыми въ Турин и на полезные и очаровательные разговоры съ моимъ несравненнымъ другомъ аббатомъ Калз'зо; онъ привелъ немного въ порядокъ мои мысли и освободилъ отъ летаргіи, въ которзчо меня погрз^гзила конюшня.

Во время пребыванія въ Тз^рин мн пришлось (безъ особаго желанія съ моей стороны) присутствовать на публичномъ представленіи моей „Виргиніи" въ томъ же театр, гд девять лтъ назадъ давали „Клеопатру", и почти въ такомъ же хорошемъ исполненіи.

Одинъ изъ моихъ старинныхъ дрз^тзей но академіи подготовилъ это представленіе передъ моимъ пріздомъ въ Туринъ, не зная, что я могъ попасть въ театръ. Онъ просилъ меня дать нкоторыя наставленія актерамъ, какъ я длалъ это нкогда для „Клеопатры". Но такъ какъ во мн съ тхъ поръ выросъ и талантъ, и въ гораздо большей степени гордость,—я не согласился; я слишкомъ хорошо зналъ, что представляютъ изъ себя наши актеры и нашъ партеръ. И я ни въ коемъ случа не захотлъ стать соучастникомъ ихъ бездарности, которая для меня была очевидна, хотя я ихъ и не видлъ. Я зналъ, что нужно было начать съ невозможнаго, т. е. научить ихъ произносить по-итальянски, а не по-венеціански, говорить свои роли самимъ, а не со словъ сз⁷флера, понимать (не скажз^ „чз’вствовать",—это было бы чрезмрнымъ требованіемъ), просто понимать то, что они хотли бы дать понять слз'шателямъ. Мой отказъ, какъ видно, не былъ неразз'мнымъ а моя гордость—неумстной. И такъ я предоставилъ моему другу самому позаботиться объ этомъ, и ограничился непріятнымъ для меня общаніемъ присз'тствовать на спектакл. Я, дйствительно, пошелъ на него, заране з^тбжденный, что при жизни ни одинъ итальянскій театръ не дастъ мн ни славы, ни провала. „Виргинія" прошла съ тмъ же з'спхомъ, какъ въ свое время „Клеопатра". Такъ же на другой день потребовали ея повторенія. Я же, конечно, не пошелъ во второй разъ.

Съ этого дня, главнымъ образомъ, началось и мое

разочарованіе въ слав, которое потомъ постоянно расло. Однако, я не оставилъ намренія въ слдующія десять или пятнадцать лтъ, то есть, до шестидесятилтняго возраста, попробовать написать нкоторыя сочиненія въ нсколько иномъ род. Я постараюсь сдлать это насколько могу лучше. И старя и приближаясь къ смерти, я хочу имть утшеніе въ томъ, что по мр силъ исполнилъ долгъ, передъ искз'сствомъ и самимъ собой. Что касается приговора современниковъ, но таково еще состояніе критики въ Италіи,—прибавлю это со слезами,—что отъ нея не надо ждать ни похвалы, ни порицанія. Я не называю похвалой то, въ чемъ нтъ анализа, обоснованности, и что не воодушевляетъ автора, и не называю порицаніемъ того, что не научаетъ, какъ сдлать лучше.

Я смертельно страдалъ на представленіи моей „Вир-гиніи“, гораздо больше чмъ на „Клеопатр', и по другимъ причинамъ; впрочемъ, я не хочу здсь распространяться объ этомъ. Тотъ, кто любитъ искусство и гордится имъ, не можетъ не знать ихъ; всякій другой человкъ найдетъ ихъ ненужными и не пойметъ.

Оставивъ Т}^гринъ, я похалъ на три дня въ Асти къ моей почтенной и глубоко уважаегиой матери. Мы разстались обливаясь слезами, будто предчувствуя, что никогда уже больше не увидимся.

Не могу сказать, чтобы я 43'вствовалъ къ матери такз'Ю сильную привязанность, какъ могъ бы и долженъ былъ чувствовать. Я разстался съ ней девяти лтъ и съ тхъ поръ мы видлись чрезвычайно рдко, украдкой, и очень по малу. Но мое уваженіе, моя признательность и мое почтеніе къ ней и къ ея добродтелямъ были всегда безграничны и будутъ таковыми до послдняго моего дня. Да пошлетъ ей небо долгзчо жизнь; она з^тпотреб-ляетъ ее такъ хорошо на благо и пользу всего своегс города. Она необыкновенно сердечно относится ко мн, чего я вовсе не заслужилъ. Ея безграничное, искреннее страданіе при разлз’к оставило во мн горькое чз*в-ство, не покинувшее меня и теперь.

Какъ только я выхалъ изъ государства короля Сардиніи, мн показалось что мн легче дышится, такъ еще тяготли надъ моей головой остатки отечественнаго ига, которое я, однако, сломилъ; настолько, что когда, во время моего пребыванія на родин приходилось встрчаться съ вліятельными въ немъ людьми, по моему я скоре имлъ видъ вольноотпущенника, чмъ свободнаго человка. Я не могъ не вспоминать удивительныхъ словъ Помпея, высадившагося въ Египт, чтобы отдаться на усмотрніе и во власть Фотина: „Всякій свободный, входящій въ домъ тирана, становится рабомъ¹¹. Такъ же и тотъ, кто отъ нечего длать или ради развлеченія входитъ въ тюрьму, откзща былъ выпущенъ, очень рискуетъ, что дверь бзщетъ заперта, когда онъ захочетъ выйти. Ибо въ ней есть еще тюремщики.