Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Альфиери Витторио

объятія музъ. Въ теченіе одной этой зимы, отдыхая среди мирныхъ полей, я наработалъ гораздо больше, чмъ могъ бы сдлать раньше въ столь короткій срокъ. Ничто такъ не сокращаетъ и не заполняетъ времени, какъ постоянная мысль объ одномъ и томъ же, и отсутствіе развлеченій и неудовольствій. Какъ только я вернулся въ свое уединеніе, я принялся писать въ проз „Агиса“, котораго началъ въ Пиз въ декабр прошлаго года; утомившись и соскучившись надъ этой работой, чего никогда не случалось со мной во время творчества, я тогда не могъ ее окончить. Теперь же благополз^гчно окончивъ ее, я лишь тогда вздохнулъ свободно, когда также завершилъ „Со-фонизбу" и „Мирру". Въ слдующемъ мсяц—январ 1786 года—я набросалъ вторую и третью книгу „О государ и о письмахъ", задумалъ и написалъ въ проз діалогъ подъ названіемъ „Непризнанная добродтель". Это былъ долгъ, который я давно хотлъ отдать обожаемой

памяти моего достойнйшаго друга Гори. Кром того, я задумалъ, изложилъ прозой и написалъ стихами (лирическ}чо часть) трагеломедіи „Авель": это новый жанръ, о которомъ мн необходимо будетъ сказать вскор, если у меня хватитъ времени и силъ выполнить то, что я намренъ сдлать.

Разъ вернувшись къ поэзіи, я уже боле не бросалъ своей маленькой поэмы и вполн окончилъ ее, включая и четвертую пснь. Затмъ я диктовалъ, исправлялъ и собиралъ три остальныхъ; будучи написаны отрывками, въ теченіе десяти лтъ, он отличались какою-то несвязностью, не исчезнувшею, быть можетъ, и теперь, а среди многихъ моихъ недостатковъ этотъ рдко встрчается въ моихъ произведеніяхъ. Вскор посл того, какъ я кончилъ эту поэму, я узналъ изъ письма моей возлюбленной, которая писала мн очень часто, что она только что была на представленіи „Брута" Вольтера, и что это произведеніе ей чрезвычайно понравилось. Я видлъ эту пьесу лтъ десять тому назадъ и совершенно забылъ ее; но теперь мое сердце преисполнилось чувствомъ соревнованія, къ которомз’’ присоединились гнвъ и

чувство презрительнаго соревнованія, и я сказалъ себ: „Какіе Бруты? Бруты какого-то Вольтера? Я самъ сумю создать Брутовъ. Время покажетъ, кому изъ насъ предназначено написать трагедію о Брут, мн, или какому-то плебею французу, который боле семидесяти лтъ подписывался: „Вольтеръ, §епШЬогате огсііпаіге би гоі“.

Я не сказалъ боле ни слова и не зшомянулъ объ этомъ въ отвтномъ письм къ моей Дам, но сейчасъ же, съ быстротой молніи, задумалъ сразу двухъ Брутовъ, такъ, какъ я потомъ ихъ написалъ. Такимъ образомъ, уже въ третій разъ я измнялъ своему ршенію не писать боле трагедій, благодаря чему число ихъ возрасло съ двнадцати до девятнадцати. Посл послдняго Брута я торжественно возобновилъ свою клятву передъ Аполлономъ, и на этотъ разъ, я почти завренъ, что не нарзчну ея. Порукой въ этомъ мн служатъ года, тяжесть которыхъ все растетъ, а также и то, что мн предстоитъ сдлать въ дрз’гой области, если хватитъ силъ и способностей.

Я провелъ въ этой вилл боле пяти мсяцевъ среди кипучей умственной дятельности. Съ ранняго утра, только что проснзъшись, я писалъ пять или шесть страницъ моей Дам; затмъ работалъ до двз'хъ или трехъ часовъ пополудни. Посл работы я длалъ двз^хчасовую прогулку верхомъ или въ экипаж. Но во время прогулки мысль моя не отдыхала и не разсивалась, такъ какъ была все время сосредоточена на какомъ-нибзщь стих или образ; поэтому часы, предназначенные для отдыха, только утомляли мою головз^. Это привело къ томз% что въ апрл случился со мной жестокій припадокъ подагры, заставившій меня дв недли неподвижно, въ сильныхъ мукахъ, пролежать въ кровати, и такъ жестоко прервавшій мои занятія, за которыя я было хотлъ съ жаромъ вновь взяться. Было чрезвычайно трудно жить въ одиночеств и въ то же время напряженно работать. Я бы не вынесъ такой жизни, если бы не мои лошади, благодаря которымъ я дышалъ свжимъ воздухомъ и не

отвыкалъ отъ движенія. Но все же постоянная напряженность мозга до того изнурила меня, что если бы на этотъ разъ не пришла благодтельная подагра, я бы сошелъ съ з'ма или потерялъ остатокъ силъ. Я очень мало спалъ и почти ничего не лъ. Однако, въ ма, благодаря отдыху и строгой діэт, я началъ поправляться. Но моя Дама по личнымъ обстоятельствамъ не могла вернуться ко мн и мысль о томъ, что мн придется еще томиться по ней, моей единственной радости, повергла меня въ отчаяніе, которое, боле чмъ на три мсяца, притупило мои творческія способности. Я работалъ мало и плохо до конца августа, когда столь желанное присутствіе моей Дамы утшило, наконецъ, печаль моей безпокойной и пламенной души.

Какъ только я исцлился физически и духовно, я забылъ страданія этой долгой разлуки, бывшей, къ счастью, послдней, и страстно принялся за работу. Къ середин декабря, когда мы вмст жили въ Париж, я переложилъ въ стихи „Агиса", „Софонисбу", „Мирру“, изложилъ въ проз обоихъ Брутовъ и написалъ свою пер-в}’іо сатирз¹.

26 мая.

Уже девять лтъ том}' назадъ во Флоренціи пришла мн мысль объ этомъ новомъ род поэзіи. Я задумалъ сюжеты и даже пытался писать, но, не владя въ достаточной степени языкомъ и рифмой, потерплъ неудачу. Потерявъ надежду когда-либо сдлать успхъ въ стил и стих, я забросилъ эту свою первоначальную мысль. Но живительные глаза моей Дамы вернули мн необходимую смлость и энергію, и я ршился

вновь попытать свои силы въ этой области; кажется, мн задалось кое-что сдлать, хотя, быть можетъ, и не дано бз^тдетъ усовершенствоваться. Передъ отъздомъ въ Парижъ, я также пересмотрлъ свои стихотворенія, въ большинств законченныя. Ихъ было много, пожалуй, даже слишкомъ много.

Глава XVII.

ПУТЕШЕСТВІЕ ВЪ ПАРИЖЪ.—СОГЛАШЕНІЕ СЪ ДИДО ВЪ ПАРИЖЪ ПО ПОВОДУ ПЕЧАТАНІЯ МОИХЪ ДЕВЯТНАДЦАТИ ТРАГЕДІЙ. — ВОЗВРАЩЕНІЕ ВЪ ЭЛЬЗАСЪ.—ТЯЖКАЯ БОЛЪЗНЬ.—АББАТЪ КАЛУЗО ПРІЪЗЖАЕТЪ КЪ НАМЪ НА ЛЪТО.

1787.

Посл непрерывнаго четырнадцати-мсячнаго пребыванія въ Эльзас мы ухали въ Парижъ, самый непріятный и чуждый для меня городъ; но присутствіе моей Дамы превращало его въ рай. Не зная, сколько времени придется провести въ Париж, я оставилъ въ Эльзас, на вилл, любимыхъ лошадей и привезъ съ собой всего лишь нсколько книгъ и вс свои рукописи.

Сначала, посл долгаго пребыванія въ деревн, шумъ и зловоніе этого хаоса навели на меня уныніе.

Къ тому же мн пришлось жить очень далеко отъ моей Дамы. Эта непріятность и многое другое, невыносимое для меня въ этомъ Вавилон, заставили бы меняг ухать, если бы я жилъ только въ себ и для себя. Но уже много лтъ я не принадлежалъ себ, и съ грустью смирился теперь передъ необходимостью, стараясь, по крайней мр, извлечь отсюда нкоторую пользу для своего образованія.

Что касаетси поэзіи, то въ Париж не было ни одного литератора, хорошо знающаго нашъ языкъ, и потому въ этой области я ничему не могъ научиться.

Мой взглядъ на трагедію, въ которой французы отводятъ себ первое мсто, былъ, однако, въ основ отличенъ отъ ихъ воззрній. У меня не было достаточной флегмы, чтобы, подобно имъ, вчно изрекать торжественныя сентенціи, большей частью врныя, но плохо сказанныя. Однако, такъ какъ я привыкъ никому не возражать, ни съ кмъ не спорить, слушать много и многихъ почти никому не вря, то я научился у всхъ этихъ говорз^тновъ великому искзюству молчанія.

Эти шесть-семь мсяцевъ пребыванія въ Париж были, по крайней мр, очень полезны для моего здоровья. Къ половин іюня мы вернулись въ Эльзасъ. Въ Париж я кончилъ перваго „Брута“ и, благодаря одному довольно комическому происшествію, совсмъ передлалъ „Софо-нисбу“. Мн захотлось прочесть ее одному фракцузз', котораго я зналъ въ Турин, гд онъ жилъ много лтъ. Это былъ человкъ хорошо понимающій драматическое искусство; нсколько лтъ томз⁷ назадъ, когда я ему читалъ „Филиппа ІІ“, онъ далъ мн прекрасную мысль перенести совтъ изъ четвертаго акта въ третій, гд я его и оставилъ, такъ какъ онъ тамъ мене стсняетъ развитіе дйствія. Пока я читалъ „Софонисбу“ этомз⁷ компетентному сз^гдь, я пытался по возможности отожествиться съ нимъ и старался угадать по его общему видз' больше, чмъ по словамъ, его истинное впечатлніе. Онъ слушалъ не моргая, но я, также слушавшій за двоихъ, съ середины второго дйствія почувствовалъ, что холодю. Къ третьему дйствію холодъ настолько увеличился, что я не смогъ боле читать и внезапно, повинуясь непреодолимому чувствз', бросилъ рз^ткопись въ огонь. Мы сидли совершенно одни по обимъ сторонамъ камина и огонь, казалось, тайно призывалъ меня къ этому быстромз⁷ и строгому суду надъ своимъ произведеніемъ. Немного удивленный этой странной и неожиданной выходкой (у меня не вырвалось ни одного слова, которое могло бы вызвать предчувствіе такой развязки), мой дрз'гъ сдлалъ попытку спасти рукопись. Но я схватилъ щипцы и, засз^г– нувъ бдную „Софонисбу" между двумя пылающими полньями, какъ опытный палачъ держалъ ее щипцами до тхъ поръ, пока она не запылала и не исчезла въ трз'б. Эта выходка была того же свойства, какъ и происшедшая въ Мадрид, жертвой которой сталъ бдный Илья, но только гораздо мене постыдная и принесшая мн пользз⁷. Я з'твердился во мнніи, которое уже нсколько разъ мелькало у меня по поводу сюжета этой трагедіи: о его неблагодарности и могущей съ перваго

взгляда казаться фальшивости основного положенія. По-этомз’ я ршилъ оставить ее. Но ршенія поэта подобны гнву матери. Черезъ два мсяца несчастная проза „Со-фонисбы“, такъ жестоко покаранная мною, попалась мн подъ руку. Я перечелъ ее и мн показалось, что она не лишена нсколькихъ удачныхъ мстъ. Я переиначилъ ее въ стихахъ, сильно сокращая и стараясь красотой стиля скрыть недостатки содержанія. Хотя я былъ убжденъ въ томъ, что мн не удастся сдлать изъ нея порядочную трагедію, у меня не было храбрости окончательно оставить ее, такъ какъ это былъ единственный сюжетъ, въ которомъ высокій духъ Карагена и Рима получалъ такое полное развитіе. Это слабая трагедія, но въ ней есть мста, которыми я горжусь.