Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим
Шрифт:
мой свободы. У меня къ нимъ было самое непобдимое отвращеніе, самое глубокое презрніе. Даже сегодня, когда я пишу эти строки,—а зоке четырнадцать лтъ длится эта трагикомедія,—я могу похвалиться, что по прежнему не оскверненъ ими мой языкъ, згши, глаза. Я ни разу не видлъ, не слышалъ и не говорилъ ни съ однимъ изъ этихъ французскихъ законодателей-рабовъ, и ни съ кмъ изъ подчиненныхъ имъ рабовъ.
Въ март этого года я получилъ письма отъ моей матери—они были послдними. Она въ нихъ писала съ горячей христіанской любовью о своемъ безпокойств за меня, живущаго „въ стран столькихъ смутъ, гд испо-вдываніе католичества стснено, гд каждый дрожитъ въ ожиданіи новыхъ безпорядковъ и ужасовъОна была, увы, слишкомъ права, и будущее показало это. Но когда я халъ въ Италію, этой достойной и весьма зшажаемой женщины не стало. Она покинула міръ 23 апрля 1792 г., семидесяти лтъ отъ роду.
Въ это время разгорлась война между Франціей и императоромъ, которая скоро стала всеобщей. Въ іюн попытались окончательно з'ничтожить титз'лъ короля— единственный пережитокъ стараго порядка. Заговоръ 20 іюня не задался и событія шли тихимъ шагомъ, измняя жизнь къ худшему. Такъ было
Посл этого я не хотлъ терять ни одного дня, и моей первой и единственной мыслью было избавить мою Даму отъ всякой опасности, а съ 12 я сталъ готовиться къ отъзду. Оставалось послднее затрудненіе. Нужно было достать паспорта, чтобы выхать изъ Парижа и Франціи. Мы такъ хлопотали въ продолженіе этихъ двухъ-трехъ дней, что 15 и іб мы, какъ иностранцы, получили ихъ. Я отъ венеціанскаго посланника, Дама отъ датскаго, почти единственныхъ оставшихся около этой тни королевской власти. Было значительно трудне достать необходимые паспорта отъ нашей секціи, называвшейся Монбланъ, отдльный для каж-
даго изъ насъ и для прислуги, съ точнымъ обозначеніемъ роста, цвта волосъ, пола и проч. Получивъ, наконецъ, вс эти свидтельства о рабств, мы назначили свой отъздъ на до августа, но такъ какъ вс приготовленія были сдланы заране, я, повинуясь смутному предчувствію, настоялъ, чтобы его передвинули на субботу і8. Мы выхали посл обда, и едва добравшись до заставы Бланшъ, ближайшей отъ насъ на пути въ С.-Дени и Калэ, куда мы направлялись, спша выбраться изъ этой несчастной страны, должны были остановиться для проврки паспортовъ. На посту стояло четверо солдатъ съ офицеромъ, который просмотрвъ бумаги, распорядился отворить передъ нами ршетчатыя ворота этой огромной тюрьмы, выпзтская насъ на вольный свтъ. Но въ это время изъ сосдняго кабака выскочила банда изъ тридцати бродягъ, пьяныхъ, обтрепанныхъ, яростныхъ. Згви-давъ дв наши кареты, нагруженныя сундуками, и нашу прислугу, двухъ горничныхъ и двухъ или трехъ лакеевъ, они стали кричать, что вс богатые бгутъ со своими деньгами изъ Парижа и оставляютъ бдноту въ нужд и бдствіи. Началась ссора между немногочисленными солдатами и этой толпой негодяевъ. Тогда я вышелъ изъ кареты и бросился къ нимъ. Держа въ рукахъ наши семь паспортовъ, я спорилъ, возмущался, кричалъ громче всхъ. Это было единственнымъ средствомъ подйствовать на францз’ъовъ. Они заставляли тхъ грамотныхъ, какіе нашлись межъ нами, поочередно читать описаніе нашей вншности. Вспыливъ и потерявъ терпніе, я, не взирая на опасность, три раза выхватывалъ свой паспортъ и, наконецъ, крикнулъ:—„слзчпайте: меня зовз^тъ Альфіери; я не французъ, а итальянецъ. Примты: высокій, хзтдой, рыжіе волосы. Это безусловно я, смотрите. Паспортъ у меня. Я его получилъ отъ имвшихъ право мн его дать. Мы хотимъ ухать, и, клянусь небомъ, мы удемъ".—Сз*-мятица продолжалась боле получаса. Я велъ себя разз'мно, и это спасло положеніе. Въ это время многіе подходили вплоть къ нашимъ каретамъ. Одни кричали: „подожжемъ
кареты*, другіе:—„забросаемъ ихъ камнями*, третьи: — „это дворяне и богачи, отведемъ ихъ въ мэрію на расправу*. Но постепенно сопротивленіе, хотя и слабое, со стороны четырехъ солдатъ, высказывавшихся время отъ времени въ нашу пользу, мой крикъ, паспорта, которые я читалъ громогласно, и больше всего усталость отъ получасового возбужденія способствовали замиренію этихъ полу-обезьянъ, полу-тигровъ. Солдаты сдлали мн знакъ прыгнз^ть въ карету, гд я оставилъ Даму въ з'жасномъ состояніи. Форейторы вскочили на лошадей, ршетчатыя ворота открылись, и мы помчались галопомъ, сопровождаемые свистомъ, ругательствами и проклятіями этихъ каналій. Слава Богу, что мнніе хотвшихъ отвести насъ въ мэрію не восторжествовало. Было бы очень опасно очутиться среди городской черни, заподозрннымя въ бгств, съ нагруженными каретами. Эти разбойники изъ м}тниципалитета не отпз'стили бы насъ. Мы были бы посажены въ тюрьму, и если бы пробыли тамъ дв недли, т. е. до 2 сентября, то насъ зврски зарзали бы тамъ вмст со многими знатными людьми. Избгнз7въ этого ада, мы въ два съ половиной дня достигли Калэ, предъявивъ по дорог свои паспорта боле сорока разъ. Впослдствіи мы узнали, что были первыми иностранцами, покинувшими Парижъ и страну посл іо августа. Во всхъ муниципалитетахъ, гд мы должны были показывать паспорта, ихъ читали съ глубокимъ изз'мленіемъ. На печатныхъ паспортахъ было зачеркнз^то имя короля. Парижскія событія смутно доходили сюда, и теперь, з'зна-вая о нихъ, вс трепетали. Вотъ каковы были мои послднія впечатлнія отъ Франціи. Я покидалъ ее съ твердымъ намреніемъ никогда больше не возвращаться. Отъ Калэ можно было безпрепятственно добраться до Фландріи черезъ Гравелинъ, и мы предпочли вмсто того, чтобы тотчасъ ссть на пакеботъ, похать сначала въ Брюссель. Мы избрали путь на Калэ, думая, что будетъ легче переправиться въ Англію, не воевавшую съ Франціей, чмъ во Фландрію, гд война быстро разгоралась.
Въ Брюссел моя Дама хотла отдохнуть отъ всхъ пережитыхъ ужасовъ и провести мсяцъ въ деревн съ сестрой и ея почтеннымъ мужемъ. Тамъ мы получити письма отъ нашихъ слугъ, оставшихся въ Париж. Они писали, что въ понедльникъ 20 авгзтста, въ день, когда мы предполагали захать и къ счастью ухали раньше, къ намъ явилась секція, въ полномъ состав, та самая секція, что выдала намъ паспорта; теперь она постановила арестовать мою Даму и посадить ее въ тюрьмз^. Безуміе и глупость этихъ людей, какъ видно, достигли крайнихъ предловъ. Все это было наказаньемъ за ея происхожденіе, богатство, безз'пречнз'ю репзттацію. Мн, всегда недостойномз' ея, они не оказали этой чести. Они въ нашемъ отсутствіи конфисковали нашихъ лошадей, наши книги, доходы и вписали наши имена въ эмиграціонные списки. Изъ слдующихъ писемъ мы узнали объ ужасахъ и кровопролитіяхъ 2 сентября въ Париж, и благословили Провидніе, позволившее намъ бжать.
Видя, какъ все
Глава XXIII.
МАЛО-ПО-МАЛУ Я ВОЗВРАЩАЮСЬ КЪ ЗАНЯТІЯМЪ,—КОНЧАЮ ПЕРЕВОДЫ.—ПРИНИМАЮСЬ ЗА ОРИГИНАЛЬНОЕ ПРОИЗВЕДЕНІЕ.—НАХОЖУ ХОРОШІЙ ДОМЪ ВО ФЛОРЕНЦІИ И НАЧИНАЮ ЗАНИМАТЬСЯ ДЕКЛАМАЦІЕЙ.
По возвращеніи во Флоренцію мы больше года потратили на поиски подходящаго дома. Въ это время вновь пробзщилась во мн заглохнувшая было за послдніе годы страсть къ литератз^р. Этомз7 способствовали раздававшійся вокрзтъ меня столь милый моему сердцз7 прекрасный итальянскій языкъ, радостныя встрчи съ людьми, говорившими со мной о моихъ трагедіяхъ, и возможность часто видть ихъ, хотя и въ плохой постановк, на сцен нсколькихъ театровъ. Первая самостоятельная маленькая веіць, которую я задумалъ (за послдніе три года я написалъ всего нсколько стихотвореній), была „Апологія короля Людовика XVI я написалъ ее въ декабр того же года. Я также горячо продолжалъ переводы Теренція и Энеиды, и въ теченіе 1793 г. закончилъ ихъ; однако, они не были вполн отдланы. Саллюстія, единственную вещь, надъ которой я боле или мене работалъ во время путешествія по Англіи и Голландіи (наряду съ Цицерономъ, прочитаннымъ и перечитаннымъ мною цликомъ), Саллюстія, исправленнаго и старательно отшлифованнаго, я собирался переписать въ 1793 г. и тмъ самымъ завершить его окончательно. Затмъ я написалъ еще сатиру въ проз на событія во Франціи, въ вид компендіз7ма; такъ какъ у меня было еще много сонетовъ и эпиграммъ на этотъ трагикомическій переворотъ, и я хотлъ собрать все во-едино, то и ршилъ, что эта проза бзтдетъ предисловіемъ къ сборнику подъ названіемъ „Мизогаллъ"; она должна была и объяснить значеніе всей книги.
Такъ мало по малу я втягивался въ занятія. Наши доходы сильно з'меньшились, но ихъ все же хватало на скромнзчо жизнь. Я любилъ свою Даму съ каждымъ днемъ
все боле и боле, и чмъ безпощаднй обрушивались на нее удары сзщьбы, тмъ дороже и священне становилась она для меня. Моя душа успокаивалась, и все ярче разгоралась въ ней жажда знанія. Но для серьезныхъ занятій, о которыхъ я мечталъ, мн недоставало книгъ. Вся моя библіотека въ Париж погибла безвозвратно, и я почти не пытался вернуть изъ нея хоть что-либо. Только разъ въ вид шутки въ 1795 г. я написалъ одному знакомому итальянцу, находившемуся въ Париж, эпиграмму, въ которой было требованіе возвратить мои книги. Моя эпиграмма и отвтъ на нее помщены въ длинномъ примчаніи къ концу второго отрывка прозы въ „Мизогалл“. Что касается настоящаго творчества, то мн не хватало силъ на него. Планъ пяти родственныхъ „Авелю“ тра-мелогедій былъ у меня готовъ, но прошлыя и настоящія страданія притупили мою творческую способность. Мое воображеніе ослабло, и кипучая живость послднихъ лтъ молодости заглохла подъ вліяніемъ горя и тяжелыхъ впечатлній этихъ пяти лтъ. Такимъ образомъ я долженъ былъ отказаться отъ своихъ замысловъ за недостаткомъ необходимой для ихъ исполненія энергіи.
Разставшись съ этой дорогой для меня идеей, я взялся за сатиры, изъ которыхъ была готова лишь первая, служившая прологомъ къ остальнымъ. Я достаточно упражнялся въ сатир въ различныхъ отрывкахъ „Ми-зогалла“, и не отчаявался въ успх. Я написалъ вторзтю сатиру и часть третьей, но еще не могъ сосредоточиться-Къ тому же неудобства квартиры и недостатокъ книгъ мшали моей работ.
Въ это время я началъ заниматься декламаціей, что было только напрасной тратой времени. Вотъ какъ я пришелъ къ этому: во Флоренціи жила одна дама и нсколько молодыхъ людей, у которыхъ были способности и вкусъ къ сценическому искусству. Мы разучили „Са}'ла“ и поставили его весной 1793 г. въ частномъ дом; спектакль имлъ большой успхъ у присутствовавшей немногочисленной публики. Въ томъ же самомъ году мы нашли пріятный,
хотя и маленькій домъ Джіанфильяцци на Лунгарно, близъ моста 8.-ТгіпИа. Мы перехали туда въ ноябр. Я но сейчасъ нахожусь въ немъ, тутъ надюсь и умереть, если только судьба не заброситъ меня слишкомъ далеко. Мягкій воздухъ, далекій видъ, удобство дома освжили мои умственныя и творческія силы. Но до трамелогедій мн такъ и не удалось подняться. Въ прошломъ годзт меня очень увлекло пустое занятіе—декламація; я и въ 1794 г. потратилъ на нее три весеннихъ мсяца.
Въ этомъ дом возобновились представленія „Саз– ла“ и „Брута“, въ которыхъ я игралъ главныя роли. Вс меня увряли, и я самъ былъ склоненъ врить, что длаю замтные успхи въ этомъ трудномъ искусств. Будь я моложе, я бы могъ вполн усовершенствоваться въ немъ, такъ какъ чувствовалъ, какъ съ каждымъ разомъ все боле и боле развиваются мои способности, смлость, врность передачи. Всего лучше удавались мн переходы тона, многообразіе движеній—медленныхъ и быстрыхъ, мягкихъ и сильныхъ, спокойныхъ и страстныхъ. Они придавали красочность и скульптурность вншнему облику героя, игра остальныхъ улучшалась по моему примру, и это дало мн увренность въ томъ, что если бы у меня были деньги, время и избытокъ здоровья, я могъ въ три-четыре года сгруппировать вокругъ себя трзшпу драматическихъ актеровъ. Возможно, что она не была бы образцовой, но, во всякомъ слз’ча, отличалась бы отъ обычныхъ итальянскихъ трз’ппъ и дйствовала бы на путяхъ красоты и правды.