Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Альфиери Витторио

Такъ или иначе почтенный литераторъ, посланникъ Жэнгенэ, письма котораго я привелъ выше, и которомз^т передалъ устно черезъ аббата Калузо, что если онъ хочетъ дйствительно сдлать что-нибудь для меня, я не прош}^г о возвращеніи моихъ книгъ и другихъ вещей, но очень хотлъ бы вернуть шесть тюковъ моихъ неопубликованныхъ изданій, чтобы помшать ихъ выходу въ свтъ,— такъ или иначе, говорю я (по крайней мр, я такъ дз>--маю), Жэнгенэ, вернз’ыпись въ Парижъ, рылся снова въ моихъ книгахъ, и найдя среди нихъ маленькую связкз', всего четыре экземпляра моихъ сочиненій, оставилъ ихъ у себя; можетъ быть, онъ продалъ одинъ экземпляръ Молини для перепечатанія. Остальное удержалъ з' себя и переведя

прозаическую часть ихъ для продажи, оставшіеся

ЖИЗНЬ ВИТТОРІО АЛЬФІБРИ.

21

экземпляры, не принадлежащіе ему, передалъ въ національную библіотек}⁷, какъ написано объ этомъ въ предисловіи къ четвертомз' то м3', переизданному Молини: что отъ перваго изданія уцлло только четыре экземпляра, по его описанію именно тхъ, о которыхъ я только что упоминалъ, несомннно, имющихъ отношеніе къ той маленькой связк, которз'Ю я оставилъ среди моихъ книгъ.

Какая участь постигла шесть тюковъ, заключавшихъ въ себ боле пятисотъ экземпляровъ каждаго изъ моихъ произведеній, я не знаю ничего врнаго. Если они были найдены и распакованы, то книги, которыя тамъ были, вроятно, постз'пили въ обращеніе и продавались вмсто тхъ, которыя должны были выйти въ новомъ изданіи. Изданіе, бумага, шрифтъ у меня были великолпные, и текстъ набранъ безъ опечатокъ. Если он не появились нигд, это значитъ, что он погребены въ одной изъ книжныхъ гробницъ Парижа, въ которыхъ гніетъ столько книгъ, обреченныхъ на гибель, и, можетъ быть, тюки и не развязывались, потому что я написалъ на нихъ: „Итальянскія трагедіи”. Что бы тамъ ни было, въ результат для меня получилось двойное несчастіе — потеря денегъ и труда вмст съ этимъ изданіемъ, которое было моимъ имуществомъ и—не скажу позоръ,—но упреки въ томъ, что я дйствую за одно съ этими плз'тами.

Глава XXIX.

ВТОРОЕ НАШЕСТВІЕ. — СКУЧНЫЯ ДОМОГАТЕЛЬСТВА ГЕНЕРАЛА-ЛИТЕРАТОРА.—МИРЪ, СМЯГЧИВШІЙ НЕМНОГО НАШИ БДСТВІЯ,—Я ЗАДУМЫВАЮ ОДНОВРЕМЕННО ШЕСТЬ КОМЕДІЙ.

13 мая 1800 года.

Рщва Италія успла оправиться на нсколько мсяцевъ отъ гнета и грабежей францз'зовъ, какъ з'дивитель-ная битва при Маренго сдлала всю ее снова добычей

Франціи, и, кто знаетъ, на сколько лтъ. Я былъ подавленъ этимъ на ряду съ другими, и больше другихъ; но, склонивъ голову передъ необходимостью, занялся приведеніемъ къ концу своихъ работъ и не заботился больше объ опасностяхъ, къ которымъ уже привыкъ, и, вроятно, не отвыкну, такъ какъ гнусности политики заставляютъ постоянно жить среди нихъ.

Поглощенный задачей собрать и пересмотрть свои четыре перевода съ греческаго, я проводилъ время лишь въ изз^ченіяхъ того, къ чемз^? приступилъ такъ поздно.

Наступилъ октябрь мсяцъ, и 15 числа, въ моментъ, когда этого по договору, заключенному съ императоромъ, меньше всего можно было ожидать, францз’зы снова бросились на Тосканз% находившзчося, какъ они это знали, подъ покровительствомъ великаго герцога, съ которымъ они не вели войны. На этотъ разъ у меня не было времени выхать въ деревню, и я долженъ былъ видть и слышать ихъ, само собой разз^мется, только на улиц Въ конц концовъ, самымъ досаднымъ и труднымъ обстоятельствомъ при этомъ была повинность военнаго постоя, но флорентійской коммзш пришла въ голову счастливая мысль освободить меня отъ нея, какъ иностранца и обладателя тснаго и неудобнаго для этой цли дома.

Освобожденный отъ этой непріятности, для меня самой жестокой изъ всхъ другихъ и самой тягостной, я примирился со всмъ остальнымъ, что еще могло случиться. Я, такъ сказать, затворился въ своемъ дом, и за исключеніемъ двухчасовой прогулки, которую совершалъ каждое утро для здоровья въ наиболе зщаленныхъ и пустынныхъ мстахъ, всецло погрузился въ запорную работз^г, и не видлся ни съ кмъ.

Но хотя я бжалъ францз^тзовъ, французы не хотли оставить меня въ поко, и на горе мое одинъ изъ ихъ генераловъ, причастный литератур, пожелалъ познакомиться со мной

и два раза появлялся у моихъ дверей, не заставая меня дома, такъ какъ я позаботился о томъ, чтобы меня никогда нельзя было застать. Я не хотлъ

даже отплатить ему вжливостью за вжливость и послать свою карточку. Нсколько дней спустя, онъ прислалъ сказать черезъ посланнаго, въ которомъ часу онъ можетъ быть у меня. Видя его настойчивость и не желая доврять устнаго отвта слуг, который могъ переиначить мои слова, я написалъ на клочк бумаги, что Витторіо-Альфіери во избжаніе какого-либо недоразумнія въ отвт господину генералу, сообщаетъ его письменно черезъ слугу; что если бы господинъ генералъ, въ качеств коменданта Флоренціи, прислалъ ему приказъ ждать его у себя въ дом, Альфіери немедленно подчинился бы этому, не умя противиться сил правителей, какова бы она ни была; но если генералъ желаетъ лишь удовлетворить личному любопытству, Витторіо Альфіери, нелюдимый по своей природ, не желаетъ больше заводить знакомствъ ни съ кмъ, и проситъ вслдствіе этого з'волить его отъ необходимости знакомиться.

Генералъ отвтилъ мн въ двухъ словахъ, гд говорилъ, что мои произведенія внушили ему желаніе со мною познакомиться, но что узнавъ о моемъ нелюдимомъ настроеніи, онъ больше не будетъ безпокоить меня. Онъ сдержалъ свое слово и такимъ образомъ я спасся отъ непріятности, боле тяжкой и боле отвратительной, чмъ всякое другое наказаніе.

Между тмъ, Пьемонтъ, мое бывшее отечество, уже кельтизовавшійся по-своему и желавшій обезьянничать во всемъ со своихъ господъ, преобразилъ Академію Наукъ, до этого бывшую королевской, въ національный институтъ по образцу парижскаго, гд были собраны произведенія изящной словесности и искусствъ.

Этимъ господамъ,—я не сумю привести ихъ имена, (Калузо сложилъ съ себя должность секретаря Академіи), вздумалось избрать меня членомъ института, о чемъ я былъ извщенъ письмомъ. Предупрежденный объ этомъ аббатомъ, я отослалъ имъ письмо, не читая, и поручилъ другу моему передать зютно, что я не вступлю въ это собраніе, какъ и ни въ какое другое, и меньше чмъ во

всякое другое, въ Академію, которая недавно исключила съ такой небрежностью и несправедливостью трехъ столь почтенныхъ людей, какъ графъ Бальбо, кардиналъ Жер-диль и кавалеръ Мороццо, не выставивъ другихъ мотивовъ, кром того, что они были слишкомъ роялисты. Я не роялистъ и никогда имъ не былъ. Но это не основаніе еще присоединять меня къ этой клик. Моя республика не похожа на ихъ. И моей задачей было во всемъ постз'пить иначе, чмъ они.

Разгнванный нанесеннымъ мн оскорбленіемъ, я измнилъ своему слову и, набросавъ четырнадцать рифмован-ныхъ строчекъ на эту тему, послалъ ихъ моему друг}'. Но я не сохранилъ копіи съ нихъ, и это стихотвореніе, также какъ и дрз'гія, выхваченныя негодованіемъ у моего пера, никогда не попадутъ въ собраніе моихъ стиховъ, и безъ того слишкомъ многочисленныхъ.

Въ сентябр мсяц предшествующаго года у меня не хватило силъ противостоять новому или, лучше сказать, обновившемз'ся порывз' моей природы, на этотъ разъ слишкомъ могущественной}', взволновавшему меня на нсколько дней и повиноваться которому было необходимо, потому что нельзя было его преодолть. Я задумалъ и набросалъ шесть комедій, зародившихся во мн, можно сказать, одновременно. У меня всегда было намреніе испробовать себя на этомъ поприщ. Я ршилъ даже написать двнадцать пьесъ.

Но различнаго рода помхи, безпокойство душевное и больше всего изсз'шающій, упорный трудъ изученія необъятно обширнаго языка, какъ греческій, отвлекли меня отъ этого; истощивъ мой мозгъ, и убдившись, что отнын для меня невозможно никакое творчество, я уже не думалъ о немъ. Но не знаю, какимъ образомъ въ самые печальные моменты моего рабства, когда обстоятельства не оставляли никакой надежды на благополучный исходъ, и когда у меня не было ни времени, ни средствъ воплотить свои замыслы, мой духъ выпрямлялся, и я ЧЗ'ВСТВО-валъ, какъ зажигаются во мн искры творческаго огня. Че-