Жизнь Витторио Альфиери из Асти, рассказанная им самим

Альфиери Витторио

У меня есть маленькій томикъ Пиндара, гд нтъ ни одного слова, надъ которымъ бы не стояло цифры, надписанной моей рукою для того, чтобы съ помощью цифръ—-і, 2, з ит. д., иногда до сорока и выше, отмтить мсто, занимаемое каждымъ словомъ въ его возстановленномъ значеніи среди этихъ безконечныхъ, подобныхъ лабиринтамъ, періодовъ. Но я не довольствовался этимъ; въ теченіе трехъ дней, посвященныхъ данному поэту, я бралъ другое изданіе Пиндара, очень старое, очень плохое, римское изданіе Каліерджи, къ которому не были прибавлены еще схоліи. По этому текст}^т я читалъ, какъ и Гомера, переводя съ греческаго на латинскій подстрочно, и дальше продлывалъ все то же, что и съ Гомеромъ.

Потомъ я писалъ по-гречески на поляхъ поясненія того, что авторъ хотлъ сказать, иначе говоря освобождалъ его мысль отъ метафоръ. Ту же работу я совершилъ надъ Эсхиломъ и Софокломъ, когда пришло для нихъ время занять мсто Пиндара. Вс эти труды и безумное упорство въ нихъ страннымъ образомъ ослабили мою память, и тмъ не мене я долженъ признаться, что выучилъ не очень-то

много, и при первомъ чтеніи способенъ длать грубйшія ошибки. Но это изученіе стало для меня настолько дорогимъ и настолько необходимымъ, что съ 1796 года я ни разу не пропустилъ этихъ трехъ утреннихъ часовъ для занятій; и если сочи-

нялъ что-нибудь, какъ, напримръ,,Альцесту“, сатиры или стихотворенія, на это я употреблялъ другіе часы. Для собственнаго творчества я назначалъ лишь оставшееся время, отдавая изученію лучшую часть дня, и если бы передо мной поставили на выборъ: сочинительство, или изученіе, я пожертвовалъ бы сочинительствомъ.

Распредливъ такимъ образомъ жизнь, я заперъ въ сундуки вс свои книги, исключая тхъ, которыми пользовался при работ, и отослалъ ихъ въ одн}' виллз^г за чертой Флоренціи, чтобы не лишиться ихъ во второй разъ.

Это вторженіе, такъ ожидавшееся и такое ненавистное, произошло 25 марта 1799 года при обстоятельствахъ, которыя извстны каждому,—а если неизвстны, то и не заслуживаютъ того, чтобы ихъ знали; эти продлки рабовъ всегда одинаковы и во всхъ случаяхъ он одного цвта. Въ тотъ же день, черезъ нсколько часовъ посл вступленія французовъ, моя Дама и я перехали въ виллу за воротами Санъ-Галло, близъ Монтуги, предварительно отправивъ туда все изъ нашего флорентійскаго дома, предоставленнаго разорительному удлу—стать военной квартирой.

Глава XXVIII.

МОИ ДЕРЕВЕНСКІЯ ЗАНЯТІЯ. — УХОДЪ ФРАНЦУЗОВЪ.—НАШЕ ВОЗВРАЩЕНІЕ ВО ФЛОРЕНЦІЮ.— ПИСЬМА КОЛЛИ.—Я СЪ ГОРЕСТЬЮ УЗНАЮ, ЧТО ОНЪ ГОТОВИТСЯ ИЗДАТЬ ВЪ ПАРИЖЪ МОИ РАБОТЫ, НАПИСАННЫЯ ВЪ КЕЛЪ, НО НЕ ОПУБЛИКОВАННЫЯ.

12 мая 1799.

Такимъ образомъ, находясь подъ гнетомъ всеобщей тиранніи, но, тмъ не мене, не подчиняясь ей, я оставался въ этой вилл съ немногими слугами и сладостной по-

ловиной себя самого, причемъ оба мы неустанно были заняты изученіемъ литературы; она была довольно сильна въ нмецкомъ и англійскомъ язык, одинаково хорошо изучила итальянскій и французскій, и превосходно знала литературу этихъ четырехъ народовъ; все лучшее изъ античной литератз'ры было ей небезызвстно по переводамъ, существующимъ на этихъ четырехъ языкахъ. Я могъ обо всемъ бесдовать съ нею, сердце и умъ были одинаково удовлетворены у меня, и никогда я не чувствовалъ себя боле счастливымъ, чмъ въ то время, когда намъ приходилось жить съ нею наедин, далеко отъ человческихъ треволненій. Такъ жили мы въ этой вилл, гд принимали очень немногихъ изъ нашихъ флорентійскихъ друзей, и то лишь изрдка, страшась попасть на подозрніе этой военной и адвокатской тиранніи, самой чудовищной изъ всхъ политическихъ амальгамъ, самой смшной, самой плачевной, самой несносной, всегда представляющейся мн въ образ тигра, заправляемаго кроликомъ. Очутившись въ деревн, я сразу принялся за вс свои работы: за переписку и исправленіе обихъ „Аль-цестъ“, причемъ утренніе часы, назначенные для изученія, я никогда не занималъ этой работой; я такъ сильно з’хо-дилъ въ свои литературныя дла, что у меня не было досзта раздз'мывать о нашихъ бдахъ и опасностяхъ. Опасности были многочисленны, и нельзя было закрывать на нихъ глаза, равно какъ и льстить себя мыслью, что дло обстоитъ не такъ з^тжъ плохо. Каждый день убждалъ меня въ этомъ; тмъ не мене, несмотря на такой шипъ въ сердц и на страхъ за насъ обоихъ, я не терялъ мз^жества и продолжалъ работать. Каждый день или, врне, каждую ночь совершались произвольные аресты по обычаю этого правленія. Такъ, были арестованы въ качеств заложниковъ многіе молодые люди самыхъ благородныхъ фамилій. Ихъ брали ночью съ постели, гд спали рядомъ ихъ жены, потомъ отправляли въ Ливорно и оттуда непосредственно на островъ св. Маргариты. Хотя я былъ иностранцемъ, но могъ разсчитывать на подоб-

нз'Ю же участь, или на еще худшую, такъ какъ, вроятно, имъ была извстна моя вражда и презрніе къ нимъ. Каждую ночь могли явиться за мной; но я принялъ вс мры, чтобы меня не застали врасплохъ и не подвергли плохому обращенію. Между тмъ, во Флоренціи провозгласилась та же самая свобода, какая царила во Франціи, и самые подлые плз^ты торжествовали. Что касается меня, я занимался греческимъ, писалъ стихи и ободрялъ свою Дамз^г. Такое печальное положеніе длъ продолжалось съ 25 мая, когда французы пришли, до 5 іюля, когда побитые и потерпвшіе уронъ во всей Ломбардіи, они, такъ сказать, ринулись изъ Флоренціи, на утренней зар, захвативъ съ собою, разз'мется, все, что только можно было унести. Ни моя Дама, ни я ни разу не ступили ногой во Флоренцію пока длилось нашествіе, не осквернили нашихъ глазъ видомъ ни одного француза. Не хватитъ словъ для описаній ликованія Флоренціи въ то утро, когда французы ушли, и въ слдующіе дни, когда открылись ворота для двухсотъ австрійскихъ гусаровъ.

Привыкнувъ къ покою деревни, мы ршили провести въ ней еще мсяцъ, прежде чмъ вернз'ться во Флоренцію и водворить туда всю мебель и книги.

По возвращенія въ городъ перемна жизни не нарз^-шила ничего въ систем моихъ занятій, наоборотъ, я продолжалъ ихъ съ большимъ рвеніемъ и съ большими надеждами. Весь конецъ 1799 года, по мр того, какъ французы терпли пораженіе на всхъ

позиціяхъ, Италія чувствовала, какъ возрождается въ ней надежда на свободу, и я съ своей стороны обрлъ надежду довести до конца вс мои работы, изъ которыхъ закончилъ больше половины. Въ этомъ году, посл сраженія при Нови, я получилъ письмо отъ маркиза Колли, моего племянника, т. е. мужа дочери моей сестры; я не зналъ его лично; онъ былъ мн извстенъ лишь какъ превосходный офицеръ, отличившійся на войн въ эти пять слишкомъ лтъ, служа сардинскому королю; онъ самъ былъ родомъ

изъ Александріи. Будучи тяжело раненъ, попавъ въ плнъ, перейдя посл отреченія сардинскаго короля, въ январ 99 г., къ французамъ, онъ написалъ мн письмо. *)

Когда я подумалъ немного о заблз^гжденіи этого человка, вдобавокъ изъ хорошаго рода, я спросилъ себя, чмъ бы я сталъ, если бы въ бдности, въ разстройств всхъ длъ, въ порок жилъ бы при такихъ же обстоятельствахъ. И вотъ какова истина: я не смю з'тверждать, чмъ бы я сталъ, но, можетъ быть, моя гордость спасла бы меня. Здсь я разскажу, междз' прочимъ, слз’чай, о которомъ забылъ разсказать. Передъ нашествіемъ французовъ я видлъ во Флоренціи сардинскаго короля и пошелъ къ нему на поклонъ. Я по двумъ основаніямъ долженъ былъ сдлать это: и потому, что это мой король, и потому, что онъ былъ тогда очень несчастенъ. Онъ принялъ меня очень хорошо. Видъ его тронз^лъ меня глубоко, и я испыталъ въ этотъ день то, чего раньше никогда не чз^гвство-валъ: неописуемое желаніе предложить емз' свои з'слуги; онъ былъ всми покинутъ, а т немногіе, кто съ нимъ остался, были ни на что неспособны. И я бы предложилъ емз' себя, если бы считалъ, что могу быть ему полезнымъ. Но что значили мои слабые таланты въ длахъ такого рода. Во всякомъ случа, было слишкомъ поздно. Онъ отправился въ Сардинію; потомъ, когда положеніе длъ измнилось, покинулъ ее и вернулся во Флоренцію, гд оставался въ теченіе нсколькихъ мсяцевъ въ Поджіо а Кайяно: австрійцы владли тогда Тосканой, отъ имени великаго герцога. Но ему плохо совтовали, и онъ ничего не сдлалъ изъ того, что могъ и долженъ былъ сдлать въ своихъ интересахъ и въ интересахъ Пьемонта. Обстоятельства снова измнились и онъ оказался окончательно на краю гибели. Я приходилъ къ нему для засвидтельствованія моихъ чувствъ, когда онъ вернз'лся изъ Сардиніи, и найдя, что онъ

*} Въ письм этомъ Луиджи Колли пытается защититься отъ упрека въ измн Пьемонту. Отвтъ Альфіери сдержанъ, но суровъ, П р и м. р е д.

больше вритъ въ будущее, испытывалъ меньше сожалній, что ничмъ не могу быть ему полезнымъ.

Побды защитниковъ порядка и собственности влили немного бальзама въ мою кровь; передъ этимъ же мн пришлось пережить очень живую непріятность, которой_; впрочемъ, я долженъ былъ ожидать. Въ руки мои какъ-то попалъ проспектъ Молини, итальянскаго книгопродавца въ Париж, гд онъ извщалъ о томъ, что предпринялъ изданіе всхъ моихъ философскихъ сочиненій (слово изъ его каталога), какъ въ проз, такъ и въ стихахъ. Онъ прилагалъ перечень ихъ, и вс мои работы, напечатанныя въ Кел, какъ я уже говорилъ, ни разу мной не опз^бликованныя, находились тамъ іп ехіепзо. Это былъ ударъ грома, я ходилъ, какъ пришибленный, въ теченіе нсколькихъ дней, и не потому, что льстилъ себя надеждой, что сз'ндз'ки, гд хранились изданія этихъ четырехъ вещей,—сборникъ различныхъ стихотвореній, „Этрз^грія‘^;, „О Тиранніи" и „Государь",—могли избжать руки тхъ, кто воспользовался моими книгами и всмъ, что я оставилъ въ Париж; но прошло уже столько лтъ, что я могъ разсчитывать на новую отсрочу. Во Флоренціи, съ 1793 г., убдившись окончательно, что мои книги погибли, я сдлалъ пз'бликацію во всхъ газетахъ Италіи, гд говорилось, что мои книги конфискованы и проданы такъ же, какъ и мои бумаги; и я предлагалъ считать за мои только такія-то и такія-то работы, з^тже раньше опз'бли-кованныя. Другихъ я не могъ признать, имя въ видз^т возможныя измненія, подлоги и всякаго рода неожиданности. Когда въ 1799 году я познакомился съ этимъ проспектомъ Молини, общавшимъ въ будущемъ году перепечатку работъ, о которыхъ я говорилъ сейчасъ, лз^чшимъ средствомъ облить себя въ глазахъ порядочныхъ людей было бы составить отвтъ на этотъ проспектъ, гд я признался бы, что эти книги принадлежали мн, разсказалъ бы подробно, какъ он были у меня з’крадены и опз^тбликовалъ бы въ вид послдней апологіи моихъ чувствъ и моего образа мыслей „Мизогалла“, котораго,

конечно, достаточно было бы для этой цли. Но я не былъ свободенъ тогда, какъ и теперь, потому что живу въ Италіи, потому что люблю и боюсь за другого больше, чмъ за себя. И я не сдлалъ того, что долженъ былъ бы сдлать въ другихъ обстоятельствахъ, чтобы избавиться разомъ отъ этой своры рабовъ минуты, которая, не будучи въ силахъ облить себя, довольствовалась очерн-ніемъ другихъ, стараясь, чтобы тхъ приняли за подобныхъ имъ, завербованныхъ ими въ ихъ лагерь.

Я говорилъ о свобод, этого было достаточно, чтобы они пожелали включить меня въ число своихъ союзниковъ; но я разсчитывалъ на „Мизогалла", чтобы оправдаться окончательно, хотя бы въ глазахъ глупцовъ и тхъ злобныхъ, которые могли бы смшать меня съ такого рода людьми. Но глупости и злоб принадлежитъ боле двухъ третей міра. Лишенный возможности длать то, что долженъ былъ длать и что считалъ нужнымъ, я ограничился лишь возможнымъ. Я помстилъ во второй разъ во всхъ газетахъ Италіи мое заявленіе отъ 1793 года, прибавивъ къ нему въ постскриптум, что услышавъ о готовящемся въ Париж отъ моего имени изданіи моей прозы и стиховъ, я снова протестую противъ этого, какъ и шесть лтъ тому назадъ.