Жнец и Воробей
Шрифт:
Когда я его отпускаю, Лаклан всё равно не может удержаться. Кладет руки по обе стороны от моей головы и прижимается свои лбом к моему.
— Ты всё такой же безбашенный засранец, — говорит Лаклан, и хоть он пытается выглядеть серьезным, искры в глазах выдают его веселье. — Но я всё равно тебя люблю.
— Я тебя тоже.
Хлопнув меня по затылку, Лаклан ухмыляется и отпускает, чтобы подхватить одну из моих сумок и бутылку самогона, рассматривая её, нахмурив брови.
— Что это ещё за хрень?
— Домашний виски, типа того
— Господи Иисусе.
— Слоан нашла это на деревенской вечеринке в Линсморе. И, судя по тому, как эти двое
— Ну, у меня тоже есть пара идей.
— Я думал, Конор не будет давать тебе подсказки. Слоан взбесится.
— Какое же ты ссыкло, — Лаклан закатывает глаза, держась подальше от девчонок, которые с бокалами идут в гостиную. Когда они уходят, мы идем на кухню, и брат открывает самогон. — Я и сам могу добыть информацию. Не буду втягивать Конора, раз уж обещал леди-паук. Тем более, я видел, как глаза удаляют. Не хочу, чтобы она на мне это пробовала, — говорит он с дрожью и наливает в стакан алкоголь, двигая его ко мне. — Поверь на слово.
Лаклан поднимает стакан в безмолвном тосте, и я делаю то же самое, а потом мы делаем глоток этой жгучей жидкости. Горло сразу жжет, и по пищеводу словно огонь льется.
— Пиздец, что за хуйня.
— Ты уверен, что это не серная кислота?
— Не уверен. Но это не помешает мне нажраться и спеть тебе серенаду.
— С таким пойлом мы сдохнем раньше, — говорит Лаклан, пока мы оба мучаемся, делая ещё один глоток.
— Так ты говорил, у тебя есть информация? — говорю я заговорщическим шепотом, наклоняясь ближе через тумбу. — Что за информация?
— Ага, мужчина-парень, — раздается голосок прямо за спиной, когда я делаю глоток, жидкость вылетает у меня изо рта и носа прямо в Лаклана. — Я тоже хочу знать, что за информация?
Оборачиваюсь, пока Лаклан говорит своё фирменное «Господи Иисуссе», а Слоан и Роуз визжат от радости. Маленькая банши ухмыляется мне, ставя на пол злого енота, и сначала я шокирован, но потом понимаю, что это в её стиле.
— Роуз, ты меня до усрачки напугала, — пытаюсь её обнять, но она отступает, поднимая руки.
— Воу, нет. Выглядишь так, будто проходишь кастинг на безумную версию «Злой», — она хлопает меня по плечу. — За старания тебе пять с плюсом. Или… что-то в этом роде.
Хотя я слышу, как Слоан фыркает, голос старшего брата эхом отдаётся в моей голове.
— Роуз…?
Мы с банши обмениваемся мимолётной улыбкой, прежде чем я поворачиваюсь к Лаклану. Никогда не видел такого выражения на его лице. Брови нахмурены, глаза слезятся.
— Привет, Лаклан.
Брат медленно идет в обход стола, ускоряется, чтобы схватить Роуз в охапку. На лице у него надежда, перемешанная с виной. Он снимает очки и вытирает глаза. Они шепчутся о чем-то своем, о чем не должен никто слышать, но я всё равно слышу. О сожалениях и ошибках. О времени и обещаниях. О том, что есть клятвы, которые нельзя давать, потому что не каждый может их исполнить.
Тихо скрипит сетчатая дверь, и Фионн заходит внутрь. Без лишних движений роняет рюкзак на пол, не отводя взгляда от Лаклана.
— Думал, врач тут не помешает. На всякий случай, — бурчит он, потирая затылок.
Я смотрю на Лаклана. Его сердце разбито так давно, что боль въелась в каждую черту лица. В глазах блестят слезы. И я вижу, как дрожит его
— Фионн, — выдыхает Лаклан и идет к нему. Они обнимаются. Долго. Вспоминаются другие моменты. Выпуск Фионна из медицинской школы. Приезд из Слайго в Бостон, в нашу первую собственную квартиру, в безопасное место. Или то смутное воспоминание, как мы впервые увидели нашего младшего братишку в больнице после рождения. Тогда я, конечно, был мал, но чувствовал эту невыносимую боль. Смерть матери давила на Лаклана тяжелым грузом. Но была и любовь. Она была в том, как Лаклан держал младенца на руках. И сейчас, когда он обнимает Фионна, я вижу ту же любовь.
— Прости, — шепчет он. За все наши годы вместе я никогда не видел, чтобы плечи брата дрожали так сильно. Я никогда не видел, чтобы он плакал, даже когда мы были маленькими. Он быстро повзрослел. Вел нас сквозь тьму, был нашим маяком в ночи, которая казалась бесконечной. — Я не знаю, как всё исправить. Мне очень жаль, Фионн.
— Это не твоя вина, — говорит Фионн, отстраняясь и глядя Лаклану в глаза. И тут я понимаю, что младший брат изменился. Больше нет того Фионна, который был одержим карьерой и соответствием чьим-то ожиданиям. Он… умиротворенный. Он спокоен. — Ты никогда не был виноват, Лаклан. И я бы связался или вернулся домой раньше, если бы мог. Мне просто… нужно было время. Чтобы перезагрузиться, наверное. Время, чтобы во всем разобраться, не полагаясь на вас обоих. Ну, или только на тебя, — он кивает в мою сторону. — Этот всё равно выглядит как помойный гоблин.
Лаклан издаёт какой-то жалкий смешок и поворачивается, смотря на меня покрасневшими глазами.
— Кажется, мы только что официально заменили твою кличку Говноед. Помойный Гоблин тебе подходит.
— Тем более, он теперь навсегда зелёный, — поддакивает Ларк. Когда я бросаю взгляд в её сторону, она стирает слёзы со щёк тыльной стороной ладони.
— Слушайте, это что, правда навсегда? — спрашиваю я, отдирая чешуйку, приклеенную к щеке. Фионн чешет свою небритую челюсть, наблюдая за мной из-под руки Лаклана. — Она отвалится вообще?
— Ты что, её вытатуировал, дебил?
— Конечно, нет, гений хренов.
— Да успокойся, скорее всего, всё будет нормально.
— «Скорее всего» как-то не очень успокаивает, — говорю я, но Фионн просто пожимает плечам.
— Ну, тебе, скорее всего, придётся подождать, пока клетки кожи не обновятся.
— И долго ждать?
— Пару недель.
— Пару недель?! — повторяю я за ним, а Слоан хохочет где-то рядом.
— Ну, если будешь тереть два раза в день. А так, может, и месяц, — говорит Фионн. Я смотрю на Слоан, но она только головой мотает. Я делаю всё возможное, чтобы выглядеть расстроенным, что, если честно, не так уж и сложно, и иду к своим братьям.
— Срочные обнимашки. Даже помойным гоблинам нужна любовь, — с распростёртыми руками я хватаю своих братьев, и, хотя они протестуют, но обнимают меня в ответ.
— Ты идиот, — шепчет мне Фионн, пока мы прижимаемся лбами.
— А ты — придурок, который ест птичий корм, — заступается Лаклан за меня.
— А ты — вечно задумчивый засранец, — говорю я, он ухмыляется, и в его глазах снова появляется блеск. Я сглатываю, чтобы тоже не заплакать. Кажется, как будто смещённая кость наконец встала на место, как будто я не мог дышать без боли, и вдруг, всё исчезает. И, судя по тому, как братья смотрят на меня, они чувствуют то же самое. — Вы бы не были такими красивыми драконами, как я. Но я всё равно люблю вас.