Злобный леший, выйди вон!
Шрифт:
Хозяин, дремавший на своей руке, что-то пробурчал в ответ, не открывая глаз.
– Целовальник, а скажи-ка мне, пожалуйста, Лысовка то, в той стороне аль как? – указал он рукой, полагая, что в той стороне находится искомая деревня.
Хозяин вновь что-то буркнул сквозь сон.
– А ты, для чего туда скачешь?
– Что?
– Зачем ты, говорою, в Лысовку стремишься?
Это к Еремею обратился мужчина, сидящий подальше от света последней свечи, но кое-что Еремей все-таки разглядел в незнакомце. Жидкие темные волосы, осанка горбатого волка, руки, поджатые
– А по делу, батюшка.
– По какому это делу?
– Не гневись, но говорить я об нем не могу.
– Тайное что ль?
– Ох, еще какое.
Глаза мужчины сверкнули в темноте.
– Я просто сам оттуда. Человек я там не последний. Так что можешь и мне доложить, коли дело такое тайное.
Еремей сделал шаг назад.
– А ты случайно не беглый, а? – спросил «не последний человек».
Еремей открыл дверь на улицу, и вновь впустил зиму внутрь. Последняя свеча погасла, погрузив комнату во мрак.
– А ну стой, – крикнул мужчина. – Держи его!
Еремей сдёрнул шубу с крючка, оставив на нем тонкую черную полоску, и выбежал прочь.
– Держи шубу, - сказал он брату, прыгая в телегу.
– Но откуда?
– После скажу, надо мчать отсюда. Пошли! – скомандовал он, и телега покатила дальше.
Как только изба скрылась за холмами, Еремей притормозил лошадей и они пошли спокойней.
– Так что там было? – спросил Гаврил.
– Мужик какой-то. Может господский, может дворовой. Кто ж его знает? Он как сказал, что я может быть беглый, так я шубу дернул да и выбежал оттуда.
– Как он прознал?
– А кто ж его знает. Прознал как-то. Ты как там, племяша? – спросил Еремей девочку, которая утонула в подаренной ей шубе вместе с братом. Девочка застенчиво засмеялась и зарылась поглубже в теплые меха.
– Вот и славно, - сказал Еремей, подмигнув девочке.
– И все-таки, как думаешь, кто он таков?
– Кто?
– Да тот, что тебя беглым назвал?
– Ну, имени я не спросил, ты уж извини. Хотя, - сказал Еремей, немного подумав, - он сказал, что человек в Лысовке не последний.
– Так а чего же ты деру дал, если мы к ним в Лысовку едем?
– А что человек из Лысовки будет делать ночью в кабаке в такой дали от деревни, а?
– Может нужда привела.
– Какая нужда? Люди там о нужде забыли.
– Ох, Еремей, а если это не так?
– Гаврила, доверься мне. Хуже нам там точно не будет. Иди подреми лучше. Потом сменишь меня, и я покимарю.
Так Гаврил и сделал. Он перебрался к семье, укутался в старые одежды потуже, и, поглядев на звездную россыпь над головой, уснул. Сменил он Еремея, когда стало светать. Когда же бледно серый диск светила, скрытый за суровым полотном облачного неба приблизился к зениту, он разбудил старшего брата.
– Ерем. Ерема.
– А? Чего?
– Гляди.
Дорога последнюю версту виляла меж холмами и вывела к лесу.
– Куда? На что?
– Вон там, - указал он пальцем. – Видишь?
– Лес как лес. Раз дорога ведет туда, то и езжай
– Да нет. Вон под деревьями. Люди.
– Ну-ка подъедь.
– Да ты что?
– Подъедь, говорю. Никакой опричник или стрелец или приказчик не стал бы в такую погоду без кареты, или на худой конец саней, передвигаться, а эти вон, пешком идут. Наши это, родственные крестьянские души. Подъезжай.
– Хэй! – крикнул Еремей небольшой группе людей, что попыталась скрыться за деревьями при их приближении. – Куда путь держите?
Те испугано переглянулись, но как только разглядели, что перед ними такой же бедняк, как и они сами, посмелели и выглянули из-за деревьев.
– А тебе это почем надо знать? – спросил крепкий мужик, в тулупе, от воротника которого осталась только плешь.
– Ты тут за главного?
– Допустим.
– А я у себя тут за главного.
– Стало быть, оба мы тут главные.
– Стало быть. Скажи мне, а Лысовка в той стороне?
– В той, - кивнул мужик, чуть приободрившись.
– Вы тоже, как и мы? – спросил Еремей, многозначительно посмотрев на мужика.
– Быть может, что и как вы.
– А долго до Лысовки то?
– Вашим ходом, не долго. Нашим подольше.
Среди встретившихся им крестьян оказалось несколько детей, совсем еще маленьких.
– Тебя как зовут-то? – обратился Еремей.
Тот насупился, губы его под бородой зашевелились, но звука так и не издали. Тогда Еремей спрыгнул с телеги и протянул покрасневшую на холоде руку.
– Еремей, - сказал он.
– Куприян, - ответил мужик и пожал руку. Лапа его едва ли уступал в обхвате медвежьей.
– Куприян, чую я, что цель у нас одна, а потому хочу тебе помочь. Давай своих деток, пусть едут с нами. Остальных принять не смогу, уж прости.
– Да мы и сами… - забурчал было Куприян, но к нему сзади подошла женщина, укутанная в три платка. Из-под платков показалось удивительное лицо. Удивительное оно было оттого, что при всей жесткости и грубости ее черт - лицо ее было словно вытесано из камня - глаза ее казались теплыми и нежными. Голубизна спокойного неба в летний зной не была такой безмятежной как ее глаза. Женщина прошептала что-то на ухо Куприяну, выдыхая пар изо рта, а как закончила речь, отошла назад, и робко поклонилась Еремею.
– Ладно, - решил Куприян и махнул мохнатой лапой.
Бабы вывели вперед пятерых детей, напоследок крепко обняв. Кто-то из мужиков неодобрительно высказался об этой затее, но под грозным взглядом главного, отступил. Куприян поднял детей в телегу и вернулся назад.
– Спасибо, Еремей. Я тебя еще отблагодарю.
– А, пустое, мы простой люд, не благородный, добро делаем не ради наживы.
– Отблагодарю, так и знай.
– Твое дело. До встречи, Куприян.
Телега двинулась дальше, оставив позади Куприяна с бабами и мужиками. Те махали рваными рукавицами деткам, а они махали крохотными ручками в ответ. У мальчишки, что выглядел крупнее других, рука уже покрылась грубыми темными волосами, прям как у Куприяна, но он спрятал ее в рукав и больше не доставал.