Злые вихри
Шрифт:
Піанино не издавало ни одного звука, обдъ уносился ночи нетронутымъ.
Платонъ Пирожковъ сначала повсилъ носъ, шевелилъ усамъ и вздыхалъ. Потомъ онъ озлобился и, отпирая Аникеву двери, глядлъ на него съ ненавистью. Наконецъ, на шестой день, онъ не выдержалъ. Когда Аникевъ приготовился утромъ выйти изъ дому, онъ сталъ «собирать» его по обычаю, практиковавшемуся имъ съ незапамятныхъ временъ, благодаря чрезмрной разсянности Михаила Александровича.
– - Портфель съ деньгами взяли?-- спросилъ онъ глухимъ и унылымъ
Аникевъ ощупалъ карманъ.
– - Портсигаръ взяли?-- продолжалъ «дятелъ», еще уныле и глуше, неизмнные вопросы.
Портсигаръ оказался на своемъ мст.
– - Платокъ взяли?
Платка, какъ и всегда почти въ такихъ случаяхъ, не было.
«Дятелъ» принесъ платокъ; но при этомъ лицо его ясно выражало, что онъ вовсе не успокоился исполненіемъ своихъ обязанностей. Брови его поднялись, усы ощетинились. Подавая барину пальто въ передней, онъ многозначительно произнесъ:
– - Михаилъ Александровичъ!
– - Чего теб?
– - Что-жъ будетъ этому конецъ, сударь? Поглядите на себя... вдь, на васъ лица нту... вдь, вонъ на стол письма дожидаются... два письма ужъ пятый день дожидаются, а вы ихъ и не читали... Вчерась братецъ, Николай Александровичъ, прізжалъ, просилъ, чтобы вы безпремнно къ нимъ захали, а, вдь, вы то у нихъ, знаю я это, не были... Пора бы кончить, сударь... Христосъ съ вами... пожалйте себя... да и меня до грха не доводите.!.
Аникевъ разсердился.
– - Что ты тамъ мелешь!-- крикнулъ онъ.-- Оставь меня въ поко!
Онъ отворилъ дверь и сталъ спускаться съ лстницы.
– - Я запью-съ!-- мрачно и ршительно проговорилъ ему во слдъ «дятелъ», запирая дверь.
Аникевъ вернулся домой только въ обденное время, сталъ звонить и не могъ дозвониться. Пришлось ему сойти съ лстницы и искать со двора чернаго хода въ свою квартиру, о которомъ онъ до сихъ поръ не имлъ понятія. Наконецъ, онъ нашелъ его.
«Если этотъ болванъ заперъ дверь и ушелъ, что я буду длать?» -- съ новымъ ужъ волненіемъ подумалъ Аникевъ, отрываясь отъ своихъ мрачныхъ и спутанныхъ мыслей.
Но дверь въ кухню была не заперта. Печь топилась; однако, Платонъ Пирожковъ, превосходный поваръ, никогда не заставлявшій барина дожидаться обда, на этотъ разъ объ обд еще и не подумалъ. По столу была разложена сырая провизія. Тутъ же стоялъ полуштофъ съ водкой, далеко ужъ не полный.
Рядомъ со столомъ, на кухонномъ табурет, сидлъ «дятелъ», совсмъ свсивъ на грудь голову, такъ что виднъ былъ только длинный носъ его на фон желтыхъ громадныхъ усовъ, да растрепанные волосы.
При вход Аникева, онъ поднялъ было голову; но сейчасъ же опять опустилъ ее, и не трогался съ мста.
– - Что-жъ это такое? Ты и вправду напился, разбойникъ: -- крикнулъ Аникевъ.
Тогда Платонъ Пирожковъ поднялся съ табурета, пошатнулся и бокомъ, мотая носомъ, подошелъ къ барину.
– - Нтъ-съ, я еще не пьянъ,-- зашамкалъ
Аникеву такая сцена была не въ новость; но онъ всякій разъ смущался духомъ и чувствовалъ большую неловкость, когда его «дятелъ», вообще непьющій, вдругъ напивался и требовалъ разсчета. Онъ хорошо долженъ былъ знать, по прежнимъ примрамъ, что изъ этого ничего не выйдетъ; но все же пугался, какъ передъ нежданной бдою.
– - Ложись сейчасъ спать, протрезвись сначала, а ужъ потомъ и толкуй о разсчет!-- строго сказалъ онъ.
Платонъ Пирожковъ не намренъ былъ сдаться.
– - Это вы только зря лежите да спите,-- тономъ грознаго упрека вдругъ пробасилъ онъ.-- Что мн спать! Съ вами не поспишь... Измочалили вы меня всего, душу изъ меня высосали!.. Не баринъ вы, а... то есть... монстръ... кровопивецъ...
Аникевъ поспшилъ черезъ коридоръ въ переднюю.
Но «дятелъ», держась за стну, не отставалъ отъ него и убдительно басилъ:
– - Жалости въ васъ нту... что я вамъ, каторжникъ что ли достался... мало было здсь, то есть, тиранить... по заграницамъ таскали, таскали! Вдь, тамъ... у этого моря проклятаго... вдь, я, то есть, не разъ топиться собирался... Этакъ-то нельзя-съ... этакого закону нигд не написано... Я, сударь, я завтра же на васъ градоначальнику жалобу подамъ... какъ вамъ, то есть, угодно.... а живого человка... души лишать... это... что-жъ такое!.. за это самое по закону отвтить можно!...
Голосъ его оборвался. Онъ слъ на полъ и зарыдалъ.
Аникевъ поднялъ его, свелъ въ его комнату, повалилъ на постель и заперъ къ нему дверь на ключъ. Потомъ онъ прошелъ въ кухню, заперъ и тамъ дверь на лстницу, машинально переодлся въ спальн и, наконецъ, вышелъ въ свою «музыкальную» комнату, слабо освщенную, изъ-за тяжелыхъ оконныхъ занавсей, послднимъ отблескомъ дневного свта.
Чувство глубокаго унынія и омерзнія засосало ему сердце. Онъ остановился посреди комнаты.
«И это жизнь! и это жизнь!-- повторялось въ его мысляхъ,-- Но разв можно такъ жить! разв можно выносить такую отвратительную, безсмысленную гадость!!.»
Въ передней едва слышно звякнулъ колокольчикъ. Онъ вздрогнулъ, прислушался и ршилъ, что это ему только послышалось.
Но вотъ опять слабое дребезжаніе, а потомъ уже совсмъ ясный звонокъ:
Онъ зажегъ свчу и, держа ее въ рук, прошелъ въ переднюю, отперъ дверь.
Передъ нимъ маленькая, стройная женская фигура. Она подняла съ лица черную вуалетку,-- и онъ попятился, не вря глазамъ своимъ.
Это была княжна Хрепелева, хорошенькая Ninette.
XXVIII.