Змеевы земли: Слово о Мечиславе и брате его
Шрифт:
— Сразу нельзя было догадаться? Решили весь холм скопать?
С заставы раздался новый звон. Мечислав оглянулся, посмотрел на разряженный кортеж, даже попытался привстать. Рипей чуть нажал на плечо, усадил. Бродский раздул ноздри, задышал часто, беспокойно.
— Это что? Рипей? Что ты приволок? Ты же клятву давал, будто ноги твоей…
Договорить не получилось, воздуха в груди не хватило.
— А я и не заходил в те земли, — от Мечислава не укрылось, что Блотинский старательно не именует «те земли». Сожаление о новой мечиславовой беде сквозило
Глядя на приближающихся, Мечислав шумно выдохнул.
Коловорот дерьма в природе.
***
Труднее всего было волхву: лекарь должен врачевать всех. С Миланой не ссорился, вызвался посредником: Мечислав наотрез отказался говорить с ней лицо в лицо.
Милана затребовала лучшую избу.
Мечислав поселил её в недостроенном тереме: печка есть, а лучше в Бродах ещё ничего не построено.
Милана потребовала лучшей еды.
Мечислав велел прикатить ей бочку лошадиных пельменей и выделил мешок зерна. Руки есть, остальное приложится.
Милана велела оставить подружек.
Подружек Мечислав отправил на работы. У него слуг нет, значит, и ей не по чину.
Милана вызвала князя Мечислава на разговор. Тот передал с Втораком кукиш. Когда князь Бродский изволит, тогда и примет княгиню Кряжицкую. У него дела: город строить. Он — боярин этого града и пойдёт на всё, ради его безопасности.
Милана расколотила весь фарфар, что ей выделили, как почётной гостье.
Мечислав пожал плечами и прислал короб деревянных мисок: кто ж знал, что княгине привычнее есть по-кряжицки.
Князь рассказывал волхву, как ночами прижимался к слабому, еле живущему телу Улады, шептал ей на ухо всё, что думал по поводу Миланы. Синие губы жены что-то пытались говорить, но слов так и не разобрал — просто воздух выходит и всё.
На четвёртое утро Улька отстранила волхва, встала, будто и не болела совсем. Молча покормила Ждана, отпустила от печи мальчика-помощника, выгнала девочку-уборщицу и принялась за домашние дела. Мечислав пытался возразить, но наткнулся на такой отпор, что Вторак даже позавидовал.
— Нет слуг, говоришь? Нет, значит — нет, ясно?! Она уже больше трёх дней здесь: гостевой покон выполнен. Либо ты узнаёшь, что ей надо, либо отправляешь домой! У неё — город без князя!
Обессиленно села на лавку перед печкой и разревелась.
Мечислав подошёл к жене, присел на корточки, обхватил её колени. Весь как-то сгорбился, уменьшился.
— Как же так, Уленька?
Княгиня подняла заплаканное лицо, посмотрела в глаза мужа. Вторак едва расслышал слова княгини:
— Вы воюете, вам славно. А того, как вы мне сердце рвёте — не видите?
Мечислав уселся на земляной пол, положил голову жене на колени, посмотрел на волхва. Тому захотелось стать невидимым. Губы князя разомкнулись с трудом, словно сшиты.
— Так, значит? Так значит, Уленька? Ты права. Пора всё это скоморохство заканчивать. Вторак!
Волхв не ожидал, что ответит по-холопьи:
— Слушаю, князь!
— Ты,
Вторак опешил:
— Где же у нас главная площадь?
Мечислав сложил руки на груди, посмотрел на Уладу снизу вверх. Та пожала плечами и вздёрнула соломенные брови. А где в Бродах главная площадь? Князь махнул рукой:
— Где скажешь, там и заложим! Назовём…
Князь перглянулся с княгиней, та пожала плечами:
— Может, Базарной?
— Слыхал, волхв? Встреча князей на Базарной площади!
Волхв вышел из горницы, прикрыл дверь, и расслышал серебристый смех Улады. Подождал ещё немного и к серебру добавилась гулкая бронза Мечислава.
***
Солнце пригрело Броды. На небе — ни облачка. Сразу видно — весна победила.
Парчовая юбка намокла и нахваталась грязи. Будто нарочно бродичи очистили от снега и льда дорожку от «терема» до «главной площади». Всё сделали торжественно, как могли. Нет тут мощёных улиц, да и улиц ещё нет. Но холопьё посталалось — не поскользнётся княгиня! Такое рвение вызвало желание всех придушить. Хоть песком бы посыпали, что ли.
Милана не собиралась терять лицо, не для того приехала. Оборванцы вдоль дорожки стоят на снегу, лаптей грязью не мажут, ломают шапки, словно в Бродах собрались одни скоморохи. В конце дорожки на лавке с высокой спинкой сидели Мечислав и Улада, окружённые детьми, что дули в глиняные сопилки. Лица покраснели от натуги, глаза выпучены, в движениях — старательность и доброславие.
Мечислав — в обносках, словно специально резал холстину одежд. У Улады, сидящей по правую руку — одно плечо голое, юбка прорвалась, вызывающе торчит колено. Сама босая, ступни на дощатом помосте. Милана присмотрелась внимательнее. Князь Бродский светит пальцем из левого сапога. Правая нога вообще босая.
В десяти шагах учуяла такой тугой запах тухлятины, что впору споткнуться. Проснись мухи, решили бы, что попали в рай.
Каблуки сафьяновых сапог погружаются всё глубже, словно бродичи выкопали ямку и залили гнилыми объедками. Не глубокую — чуть выше щиколотки. Не сдавайся, княгиня, не они к тебе приехали, наставляла в голове вечная собеседница. Задушу, отравлю, унижу и уничтожу, добавила её подруга.
Мечислав встал, сделал шаг вперёд, ничуть не переживая, погрузился в грязь. Поклонился в пояс, отчего изгваздал плащ и рукав.
— Добро ли княгине Кряжинской было в дороге?
— Добро, князь. Последние вершки тяжелы. А сам путь — добро.
— Подать княгине кресло!
Четыре оборванца с трудом притащили огромный коренастый пень, спинкой которому служила грубая щепа. Погрузили в нечистоты, набрызгав сзади на юбку. Пятый дурак бросил на пень шолковую подушку, шестой — тащил помост. Милана уселась на «трон», подняла ноги для помоста, но тот шлёпнулся с такими брызгами, что те попали даже на лицо.