Золотой шар
Шрифт:
Гортензия, средняя дочь Нильса-Анерса, получила в наследство деньги. У Пруденс она не бывает. Она нашла себе новых друзей — в доме у Анны-Кирстины, внучки старой Анны-Кирстины, дочери Малене и Нильса-Олава, сестры Мариуса, который умел шевелить ушами, — кто его знает, не разучился ли?
У Анны-Кирстины большое горе, она никак от него не оправится: муж погиб в море и на руках осталось трое малолетних детей. Анна-Кирстина обратилась было за утешением к пастору, а тот принялся рассуждать о земной юдоли и о жале смерти. Тогда она пошла к сапожнику — да, на Острове теперь расхаживают в кожаных туфлях и сапогах, а про уголья в деревянном башмаке никто и не поминает — и попросила его почитать вместе с ней Библию. У сапожника не иначе дар свыше, до того задушевно он толкует Писание. Анна-Кирстина открыла двери своего дома для всех, кто нуждается в утешении, они поют псалмы, исповедуют
Младшая дочь Нильса-Анерса Кристенс уехала в столицу и выскочила там замуж. Поговаривают, будто сперва она переспала и с тем господином, в чей дом нанялась служанкой, и с его сыном, но, как бы то ни было, теперь она состоит в законном браке. Время от времени Кристенс заявляется на Остров со своим выводком, — у нее четверо. И обязательно наведывается на Гору. «Грех забывать родственников, — говорит она, пропуская вперед детей. — Анерс, Мортен, ну-ка поклонитесь. София, убери локти со стола. Нет, Петреа, хватит с тебя печенья». Попивая кофе, она озирает горницу, словно бы прикидывая, что тут есть ценного из мебели и фарфора. Анне-Хедвиг вряд ли все это пригодится, ведь ее муж назначен в далекую страну не кем-нибудь, а консулом.
Томас недолюбливает шумные сборища. Он подал прошение об отставке и получил милостивое на то разрешение — и пенсию. Ему хочется одного — жить тихо и мирно и чтобы рядом была Майя-Стина. Он много читает. За эти годы из книг, подаренных властями и привезенных с материка, в школе составилась целая библиотечка. Книги хранятся в шкафу под замком, а ключи — у старшего учителя. Раз в неделю он отпирает шкаф и выдает книги, записывая, кто их взял. Томас читает Майе-Стине вслух, когда она усаживается с вязаньем.
Раз в неделю спускаются они в городок и заходят в школу, а один раз на неделе прогуливаются до леса. У Томаса побаливают ноги, особенно правая, где угнездилась подагра. А вот Майя-Стина ступает все так же легко. Порою ей чудится, будто деревья разговаривают с ней, как встарь. Хорошо расти, хорошо расти, шелестят они. Хорошо, когда набухают почки. Почки лопаются, распускаются листья, листья увядают, а под корой уже нарождаются новые почки. Хорошо расти, хорошо расти, впитывать влагу и ощущать, как она подымается от корневища до самой вершины. Хорошо расти…
Ясень кивает ей и невнятно бормочет. Кроной он подпирает небесный купол. Корнями оплел и удерживает земной шар. Листья его — малые дети — лепечут на ветру. Но Томас ничего этого не слышит. Впрочем, он стал туг на ухо. «Пойдем, пока не разгулялся ветер, — говорит он. — Пойдем домой».
Да, жизнь на Горе не богата событиями. Шиповниковая изгородь превратилась в густые заросли, и почтарь, — а на Острове теперь есть почтарь, — всякий раз жалуется на колючки, когда доставляет Майе-Стине письмо от дочери. Судя по всему, Анне-Хедвиг неплохо живется в чужих краях. Стать принцессой она не стала, зато сделалась женой консула, важной дамой. Майя-Стина читает письма Анны-Хедвиг и не узнает ее. Куда подевался ее звонкий смех? Но, быть может, все дело в том, что его нельзя передать словами? Может, он просто притаился за изящными буковками? Анна-Хедвиг пишет больше о детях: они говорят на двух языках, да и вообще они очень способные. Йоханна-Катрина, — здесь ее зовут Катрин, ударение на первом слоге, — рисует карандашами и красками, а маленький Мартин-Томас прекрасно считает. Анна-Хедвиг собирается привезти их к бабушке и дедушке в гости. Кстати, ей довелось тут услышать любопытную историю — она сразу вспомнила о том, что рассказывали на Острове. Много лет назад в городе, где она живет, вернее, в гавани, появилось странное судно. Сперва жители решили, что это прибилась к берегу огромная рыбина. Желая получше ее рассмотреть, они подошли поближе, и вдруг на спине у рыбины откинулась крышка и оттуда вылезла высокая женщина, а за ней мужчина с короткими ногами и мощным торсом. Денег у них было предостаточно. Они ненадолго остановились в городе, а потом двинулись в глубь страны, прихватив с собою и лодку-рыбину, — лодка оказалась складная и места в повозке заняла немного. С тех пор о них — ни слуху ни духу.
Вот что написала Анна-Хедвиг в одном из писем. Йоханна-Катрина приложила к письму два своих рисунка. На первом она изобразила покрытую чешуей рыбину, которую разделывала женщина в белом, а на другом —
Майя-Стина всплакнула на похоронах Томаса. Майя-Стина зарыдала, получив от консула, мужа Анны-Хедвиг, известие о том, что жену его поразила болезнь, свирепствовавшая в их краях после засушливого лета и дождливой осени, от коей та и скончалась, к прискорбию всех, кто ее любил, и неутешному горю близких. Отошла она тихо, без мук. Чему быть, того не минуешь. Ноги сами привели Майю-Стину в лес, под сень могучего ясеня, где она снова всплакнула. Ясень простер над ней свои ветви, в которых играли золотистые блики, и прошелестел ей песнь утешения. Там, в лесу под ясенем, мы ее пока и оставим.
Ну что же, мы обежали глазами немалый отрезок времени, понастроили и расставили дома, упомянули всех, кого следовало. Ой, мы забыли про Мариуса!
Глава восемнадцатая
О взлетах и падениях
Итак, Мариус. Дадим-ка его крупным планом. Узкое бледное личико. Светлые волосы дыбом. Красные уши, как два крыла. Он умеет шевелить ими. А бывает, они шевелятся сами собой — когда он сидит и задумчиво морщит лоб. Сейчас Мариус разглядывает сложенные на животе руки. Между пальцами поблескивает металлический кругляшок, который может и увеличиваться, и уменьшаться, стоит лишь его потереть. Об этом кругляше Мариус никому не рассказывал — ни отцу, ни даже деду, который частенько гуляет с ним по берегу моря и рассуждает о будущем их городка. «Смотри, Мариус, не упусти своего, — наставляет внука Нильс-Мартин. — Дорога для тебя проложена. Теперь твой черед».
Смена кадра. Крупным планом. На берегу стоит худощавый, сутуловатый молодой человек в огромной шляпе, — если бы уши не подпирали ее поля, она бы съехала ему на глаза. Лицо у него невыразительное: нос как нос, рот как рот, — ни одной яркой черточки. Молодой человек поворачивается к нам спиной и закидывает в лодку ковровый саквояж. Остров стал для него тесен. Он едет учиться, будет строить большие торговые суда. Ум у него живой, цепкий. Он завоюет мир.
Малене машет вслед лодке и утирает слезы краем передника. У Малене много детей. Одни останутся на Острове, другие вот так же скроются из виду.
Смотри-ка, Мариус уже вернулся. На Острове растут цветы, а он будет растить деньги, он переплюнет Нильса-Мартина с его господами Хокбиен. Причал устремляется в море и становится молом. Южнее сооружается верфь. Да-да, верфь. Поначалу там был всего лишь один навес и один-единственный стапель. Ну, а теперь она разрослась. Мариус нанимает уйму народу. В ратуше он ведет переговоры с фогтом. Насчет строительства гавани.
Остров, Остров… Он уже потихоньку наступает на море. Он гудит, как растревоженный улей. Берега его сотрясают яростные возгласы. Одни — за то, чтобы Мариус строил гавань в Западной бухте, раз там уже есть мол. Другие ратуют за Восточную — самое подходящее место для набережной и складов. Однако Мариус намеревается выстроить здесь гостиницу для худосочных горожан, что приезжают на Остров подышать свежим воздухом, — в столице-то его нет. В трактире у Пруденс мужчины грохают кружками о стол. Возвращаясь из церкви, люди останавливаются и затевают споры. Сперва говорят спокойно, потом возвышают голос, потом орут, а под конец вцепляются друг другу в бороды. Сыновья порывают с отцами, дочери отворачиваются от матерей. Нужно ли строить гавань? И если да, то где? Неужто рыбу нельзя уже ловить по старинке? На чем жарить рыбу — на масле или привозном жиру? Надо ли перенимать у благородных господ их манеры? И ходить в церковь в соломенных шляпках заместо платков? Не перевернулся ли мир? Не слишком ли все быстро меняется? Конечно, быстро, но ведь поначалу так всегда и бывает.
А в доме у Анны-Кирстины время остановилось. Сапожник по-прежнему толкует о божественной сущности, о том, что в чертогах небесных ближнего принимают с любовью, — так жених принимает возлюбленную невесту. На земле безбожникам живется не хуже, чем набожным. Нечестивцы забирают власть и громко смеются. Но от души смеются лишь бедные и смиренные. Им дано прозреть Царствие Небесное, постичь божественную сущность, пройти узким путем туда, где далекое и близкое сливаются воедино.
Мариус к сестре — ни ногой. Не потому, что он настроен против Анны-Кирстины, они с сапожником никому не мешают. Но вот ее младший сын Олав стал ему поперек дороги.