Золотой шар
Шрифт:
Олав хоть и беден, а смирения в нем ни на грош. Он собирает вокруг себя молодых рыбаков, он внушает им, что доходы делить надо поровну, а рыбу продавать сообща и по твердым ценам. На материке он узнал от крестьян о товариществах, где каждый трудится в меру сил и твердо знает, что наживаться на нем никто не станет.
«Так что ж нам теперь, брать пример с крестьян? — презрительно вопрошает Мариус — Они что, будут нам указывать, как зарабатывать деньги? Мелких скупщиков жаль, конечно. Они разоряются. Ну да мы найдем таких, кто берет рыбу оптом».
Смена кадра. Крупным планом. Мариус стоит на молу и смотрит в сторону гавани — гавань расположена в Западной бухте, как он того и хотел. Мариус состарился. У него обвис живот, правда, его скрадывает сшитый по фигуре костюм — раньше-то штаны носили свободные. Полуприкрытые красными голыми веками, помаргивают
По правую его руку — набережная с домиками рыбаков. Крайний он откупил у Рыбацкого Товарищества, когда то распалось. Они слишком много переняли у крестьян. Связали его по рукам и ногам. Все-то у них было поровну, они даже не прикидывали, кто сколько наловил. А Мариус твердил: «Разделяй и властвуй». Вернее, твердил себе мысленно. Он подбил скупщиков из столицы послать на Остров своих людей, чтобы те поговорили как надо с лучшими рыбаками. Зачем держаться твердых расценок, если скупщики предлагают больше? Неужто своя рубашка не ближе к телу? Зачем себя приневоливать, если можно принести в дом побольше денег? И товарищество, которое сколотил Олав, поредело, а вскоре и вовсе распалось. Теперь каждое утро и каждый вечер на берегу устраивается торг. Цены скачут. Фогт надзирает. Олав ходит по улицам с опущенной головой. Он потерпел поражение.
По левую руку Мариуса — верфь и рыбная фабрика с небольшой коптильней. Фабрика принадлежит его внуку Фредерику Второму, который сообразил, что рыбу можно разделывать на месте и отправлять на материк в бочонках. Как вы уже догадались, Мариус в свое время женился, но о жене его рассказывать, собственно, нечего: она вела дом, и все. Мы упоминаем о ней постольку, поскольку она родила Мариусу детей, а те нарожали ему внуков. Это для них Мариус растит деньги, ну а они в свой черед будут растить деньги для своего потомства. В кармане зимнего пальто Мариус нащупывает металлический кругляшок. Когда-то он думал, что кругляшок может увеличиваться и уменьшаться, но это ему только казалось. Всякий раз, когда закладывали киль корабля, он забивал в носовой штевень гвоздь, который пристукивал напоследок этим вот кругляшком. Люди говорили, что Мариусу везет — ни один корабль его не разбился. Теперь на верфи заправляет его сын Фредерик, отец Фредерика Второго. Он строит большие суда. На взгляд Мариуса, даже слишком большие. Они не очень остойчивы. Да и вообще все складывается не совсем так, как он представлял себе. Суда уже не те, и погоды не те, а еще вошло в моду строить дома в несколько ярусов, — понагромоздят друг на друга коробок и запихивают туда людей. Отсюда, с мола, дома эти хорошо просматриваются. В одном из них живет Педер, внук его двоюродной сестры Кристенс. Фредерик Второй говорит, что Педер сеет среди рабочих смуту. Прискорбно. Тем более что он им родня. Правда, родни у них хоть отбавляй, — тут тебе и тетки по материнской и отцовской линии, и дядья, и двоюродные братья и сестры, — поди разберись, кто кем кому доводится. Кристенс он помнит маленькой толстенькой девочкой, которая без конца упрашивала его подвигать ушами. И что она в этом находила?..
Мариус вынимает руку из кармана, поворачивается спиной к берегу и облокачивается о перила. Сощурив воспаленные веки, он глядит на море. В голове его белыми червячками слабо копошатся мысли. Дернутся и замрут. Замрут и дернутся. Мариус втягивает индюшиную шею поглубже в подбитые ватой плечи. Я смотрю на него сзади, — если бы не уши, можно было бы подумать, что к черному пальто приставили череп.
Но не будем задерживаться на молу, нас поджимает время. Так что там с этим Педером, который сеет среди рабочих смуту?
Педер — сын Петреа, внук Кристенс, младшей дочери Нильса-Анерса. Кристенс досталось в наследство куда меньше, чем сестрам, к тому же деньги эти быстро разошлись, ибо муж ее не желал честно трудиться и исполнять свой долг: с какой стати, если под долгом подразумевался изнурительный труд, а взамен получаешь гроши и еле-еле сводишь концы с концами. Из маленькой толстенькой девочки Кристенс выросла в толстую завидущую женщину, помните, как она рыскала глазами по Майи-Стининой горнице? Ей так ничего и не перепало, и сама она давным-давно уже покоится на кладбище, но не здесь — в столице. Зато трое из ее детей выбились в люди: у них постоянная работа, дома в окнах красуются фарфоровые фигурки, а на диване — расшитые крестиками подушечки. Не преуспела одна лишь Петреа, добродушная,
Самое примечательное в судьбе Петреа — ее кончина. О ней мы сейчас и поведаем.
Наружностью Петреа выдалась в мать и с каждым годом все больше тучнела. В последний раз, когда она была на Горе, Педеру, что превратился тем временем в худющего юношу, пришлось подталкивать ее сзади, иначе бы она не одолела подъем. Майя-Стина немедля ее усадила. Не успев отдышаться, Петреа расхохоталась, да так, что у нее заколыхались щеки, и принялась рассказывать, где она теперь работает. Это круглая будочка с куполом, который поддерживают четыре бронзовые змеи, наверху их головы сходятся. Стоит будочка на площади, обсаженной большими деревьями. Петреа сидит там с утра дотемна и продает леденцы, журналы, газеты. Каждый день в мире что-то да происходит. Люди хотят узнать новости. Они покупают газеты, присаживаются с ними на скамейки под деревьями и читают, а после выкидывают в мусорные корзинки, которые подвешены к каждой скамейке. Работа у Петреа легче легкого, от нее только и требуется, что взять нужную газету, протянуть в окошечко и получить деньги.
Майя-Стина слушала со вниманием. Она представила себе окошечко, а в окошечке — круглое лицо Петреа в обрамлении зачесанных на валик волос и подумала, что все это так и просится на картину.
Год спустя худющий Педер пришел к Майе-Стине один, без матери: Петреа умерла. При столь невероятных обстоятельствах, что о ней даже написали в газете. Он привез Майе-Стине эту заметку. Вот, пожалуйста.
Весенним утром Петреа заперлась по обыкновению в круглой будочке, а в сумке у нее лежал увесистый пакет с едой. Собравшись вечером домой, она обнаружила, что не проходит в дверь. Она пыталась протиснуться и передом, и боком, и задом, придерживала дыхание, но все без толку. Окликнуть кого-нибудь из мимохожих, что спешили по своим надобностям — кто на званый обед, кто в концерт или театр, — она постеснялась. Так всю ночь в будочке и просидела. Стало светать. Завидев первых прохожих, — это были рабочие и уборщицы, — Петреа позвала на помощь. У будочки столпился народ. Подошел и Педер — и узнал, в каком переплете оказалась мать. Как ее ни тащили, — чуть даже не оторвали руку, — наружу вытащить не могли.
Кто-то сгоряча предложил выпилить дверную коробку. Но поскольку она была обшита железом, да и вся будочка была скреплена металлическим каркасом, это предложение тут же отвергли. Наконец какой-то находчивый человек вызвал пожарную часть. И вот на площадь въехали запряженные лошадьми повозки, где восседали пожарные в сверкающих шлемах. В одной повозке у них была лестница, они раздвинули ее и прислонили к куполу будочки. По лестнице взобрался пожарный. Он вывернул болты, которыми крепился купол, после чего вперед выехала повозка, где была установлена стрела с ручною лебедкой; со стрелы на двух железных цепях свешивался крюк. Пожарный, стоявший на куполе, поймал крюк и аккуратно подвел под змеиные головы. Потом слез, встал у лебедки и вместе с другими принялся вертеть здоровенную рукоятку. Купол медленно отделился и опустился на землю — как будто сняли крышку с большущей коробки. Освободив крюк, пожарные вновь подняли его наверх и спустили в будочку, и Петреа было велено зацепить им корсет. Сперва она думала, у нее ничего не выйдет, уж больно тряслись руки, но с крюком она все-таки сладила.
И вдруг невесть по какой причине, а может быть, сказался немалый вес, стрела заартачилась. Вместо того чтобы переправить Петреа по эту сторону будочки, она стала торчмя, и Петреа повисла на крюке, что оттягивал лиф ее платья. Люди запрокинули головы. Они видели, как Петреа расплылась в улыбке и слабо взмахнула руками. Поприветствовав их таким образом, она начала раскачиваться. Лошади, впряженные в повозку с лебедкой, захрапели, попятились, замотали мордами. Несколько пожарных бросились их распрягать, другие же отчаянно вертели рукоятку, пытаясь наклонить стрелу. Неожиданно корсет треснул, крюк соскользнул, и Петреа ухнула вниз. Вся площадь к тому времени была запружена зеваками. Петреа шмякнулась туда, где стояли четыре моложавых господина в цилиндрах — они едва успели отпрыгнуть. Все четверо звались Хокбиен и тоже попали в газету. Дело в том, что от корсета отлетела пластинка и угодила одному из них прямо в глаз. Его хотели отправить в больницу, но он наотрез отказался: ерунда, его дядя запросто с этим справится.