Золотой шар
Шрифт:
Петреа лежала посреди площади, на лице ее застыло умиротворенное, даже горделивое выражение. Доктор, который ее освидетельствовал, заметил: упала она на редкость удачно, если, конечно, не считать того, что у нее остановилось сердце.
Люди на площади тут же скинулись на похороны. Похороны устроили пышные. Так как сестра и братья покойной не одобряли всей этой шумихи, гроб несли восьмеро пожарных в мундирах, шлемы они держали в руке.
Майя-Стина сложила газету и сказала, что умерла Петреа красиво. Педера в столице, видимо, теперь ничего не удерживало. Он производил приятное впечатление: воспитанный, скромный молодой человек. И Майя-Стина предложила ему пожить пока у нее, — он их с попугаем ничуть не стеснит. А наняться он может к Фредерику Второму, который только-только
Как бы мне получше описать вам Педера? Он из породы завоевателей-чудаков, что живут улиточной жизнью. Изредка он выбирается из своего улиточного домика и озирает с его крыши мир. А потом уходит в себя и думает думу, которая объемлет весь земной шар. В доме у Анны-Кирстины поют псалмы о том, что справедливость восторжествует на небесах. Педер же хочет, чтобы она восторжествовала здесь, на земле, причем везде и повсюду. Па меньшее он не согласен.
Таких, как он, Остров еще не видывал, хотя завоевателей там хватало. В отличие от Педера, они жаждали покорить то, что могли охватить глазом. Им было проще, ибо мир был тогда невелик. Люди боролись за выживание, отвоевывали место под солнцем и власть — для себя и тех, кто их окружал. Бедняки тоже боролись за выживание, но помыслы их не простирались дальше вожделенной миски с похлебкой. Пошлинник пялился на горизонт, а пастор то устремлял свой взор к небесам, то заглядывал в адскую бездну. Ну а в общем-то каждый был занят собой. И надо всем царил Господь Бог, который требовал, чтобы люди по возможности одевались опрятно и не пропускали службы. Если же кто-то начинал задумываться о своем предназначении, он мог излить эти мысли Господу.
Теперь мир стал куда многообъятнее, противоречивее. Рушатся былые устои. Обломки их, невидимые глазу, погромыхивают, а на поверхности все спокойно. Власти управляют Островом, не допуская сомнений в своих полномочиях. Богачи уповают в семью и собственность. Бедняки, к коим можно причислить и Олава, раз он уже не возглавляет товарищество, уповают на то, что детям выпадет лучшая доля. Ну а распоследние голодранцы давно махнули на все рукой, они паясничают перед благородными господами и пускаются на всякие плутни.
«Да уж, чему быть, того не минуешь», — говорит Майя-Стина, разбрасывая птицам корм. Почему ей вдруг вспало на ум старое это присловье, она и сама не знает. Может, потому, что Педер-завоеватель, Педер-чудак ходит взад-вперед по горнице, не в силах успокоиться.
Педер сызмалу был предоставлен самому себе. Смешливая Петреа любила его всем своим материнским сердцем — когда вспоминала о том, что он существует. Педер с пеленок был заморышем: что ж поделать, если тело Петреа отсасывало все самое питательное из молока, которым она кормила сына. Другие мальчишки дрались за высшие места в дворовой иерархии, а потом лезли вон из кожи, чтобы укрепить свой авторитет, — тискали девчонок, предъявляли прочие доказательства возмужалости. Когда пора созревания оказывалась позади, они настолько уже выдыхались, что безропотно впрягались в работу и тянули лямку добытчиков и кормильцев. А Педер был хилым и растрачивать попусту свои силы не мог. Он прилежно учился, старательно исполнял обязанности посыльного. Заработанные деньги он отдавал Петреа. Всякий раз, обнаружив присутствие сына, Петреа взирала на него с радостным удивлением, словно он был нежданным, но желанным гостем. Отца своего Педер не знал, зато, устроившись работать в гавань, он отыскал своего деда, отца Петреа. Тот обитал в лачуге в заброшенной части гавани и занимался тем, что собирал тряпье и железный лом. Каждый божий день он осушал бутылку. В мусорных кучах, что высились возле его лачуги, Педер раскопал немало книг, где рассказывалось об устройстве общества и распределении благ. Когда он заговорил об этом с товарищами по работе, один из них подсказал, какие книги ему стоит еще прочесть, и свел с людьми, которые обсуждали на сходках интересующие его вопросы. С тех пор Педер впал в раздумья. Им завладела идея Великого Восстания.
Цель была предельно проста и ясна. Во имя справедливости разрушить дворцы, до основания, и поделить между всеми работу и хлеб.
Вскоре, как мы знаем, умерла его мать. Спустя короткое время он пошел навестить деда и застал его уже окоченевшим: в раззявленном рту торчали два гнилых коричневых зуба. Тогда Педер увязал свои жалкие пожитки в узел и поехал на Остров, где его и приютила Майя-Стина.
Я вижу их, Педера и Майю-Стину, они сидят на скамеечке под бузинным деревом в садике, что разбит за домом. Красавцем Педера не назовешь: весь какой-то бескостный, худющий и уже начал горбиться. Хотя работал он не в доках, а на причале, лицо его нисколько не задубело. Цветом оно напоминает вываренную телятину. «Ешь давай», — говорит Майя-Стина, протягивая ему тарелку с жареной — на масле! — рыбой. Как же ей о нем не печься, ведь он правнук Нильса-Анерса, ее единокровного брата.
До чего же быстро летит время, думает Майя-Стина. Только-только отцвела бузина, осыпавшая ее волосы белыми звездочками, а на ветвях уже вызрели черные ягоды, — надо бы их собрать и настоять на зиму.
«Да ты сперва поешь», — уговаривает она Педера, который, позабыв о рыбе, принимается излагать ей свои воззрения. Майя-Стина живет за глухой изгородью из шиповника, о многом она слышит впервые. И все равно ей кажется, что Педер неправ. Конечно, люди обязаны делиться друг с другом, но тот, кто больше работает, должен и больше получать.
«В новом обществе каждый будет трудиться в меру своих возможностей, — объясняет Педер. — Положим, кто-то и способнее других, но кичиться этим не следует. Если бы все имели доступ к образованию, то и различий было бы меньше. Все, кто трудятся, должны получать одинаково. А во имя справедливости люди захотят работать как можно лучше. Но сначала надо разрушить дворцы, отобрать у богатеев золото и серебро и разделить его поровну».
«Ты переоцениваешь своих ближних, — говорит Майя-Стина, похлопывая его по впалой, серой щеке. — Я-то знаю их куда лучше. Они до того ленивы, что и пальцем не пошевельнут, даже во имя справедливости».
Что же касается Великого Восстания, тут она и вовсе с ним не согласна. Она рассказывает ему о Руфусе. Руфус восстал против рабской доли, а кончилось тем, что он обрек соплеменников на ужасную смерть, во всяком случае, жизнь, которая их ожидала, и то была предпочтительнее. Ради того, чтобы выжить, Руфус принудил себя к смирению. Он даже деревья сажал на пустоши. Так и влачил свой век. Впрочем, она выбрала неудачный пример. Ведь Руфус был королевским сыном. Если бы он привел корабль к родным берегам, он бы по-прежнему правил своими подданными. Но из всего этого можно извлечь урок: бороться с несправедливостью нужно обдуманно, ибо во имя справедливости люди могут совершать и неправедные деяния.
Педер возражает: это уже казуистика. Он прочел уйму книг. Он знает, мысли его новизной не блещут, ему известны и противные доводы. Но народ уже пробуждается от спячки. Педер верит, в массах дремлют могучие силы, при слове «народ» ему представляется широкое, сияющее лицо и развевающиеся на ветру волосы.
Ну а пока что он спускается с Горы и идет наниматься к Фредерику Второму, внуку Мариуса, который продает сельдь в бочонках и перерабатывает мелкую и порченую рыбешку на корм скоту.
Глава девятнадцатая
Цветы злонравные и цветы смиренные
А теперь я, пожалуй, расскажу о Мартине, жене Фредерика Второго. По-твоему, Майя-Стина, я перескакиваю с пятого на десятое, да? Беда в том, что я вижу всех разом, а рассказывать должна по порядку, подбирая слова. Слова ведут счет. Тик-так, тик-так. Они отсчитывают время. Когда наступил черед Педера, слова потускнели. И мне захотелось красок поярче. А их в Сказание привносит Мартина.