Золотой шар
Шрифт:
Нильс-Мартин намерился было выбросить кости, да так с кожаной стопкой на весу и застыл. Лицо его каменеет. Глаза сердито посверкивают. Изелина принадлежит ему и без его дозволения извиваться не смеет. «Поди-ка сюда! — кричит он ей с торца стола. — Покажи, на что ты способна. Давай, показывай!»
Изелина машет Нильсу-Мартину, оправляет корсаж и, улыбнувшись кузнецу, подает знак, чтобы он поставил ее на пол. Отпустив шелковистую талию, кузнецовы руки повисают плетьми. Изелина медленно подходит к столу, упирается ладонями, вспрыгивает. И снова она смотрит на всех сверху вниз и кружится, изгибая свой тонкий стан, а скрипка вторит ей, выпевая мелодию, что
Кузнец и сам не заметил, как очутился возле стола. За его спиной сбились в кучку танцующие. Мужчины за столом сидят, стискивая в руках трубки. «Показать, на что я способна?»
Изелина улыбается. Заводя руку за голову, она ловит пристальный взгляд Нильса-Мартина. Тогда она подбирает юбку и, танцуя, идет на него. Вот она уже стоит на краешке стола и покачивается. Потом поворачивается спиной к Нильсу-Мартину, свивается кольцом, развивается и, стремительно пройдясь в колесе, опирается на Кузнецовы плечи и спрыгивает. Она смотрит на Нильса-Мартина — на губах ее змеится усмешка. Она достаточно красноречива, эта усмешка. Нильс-Мартин понимает, что за ней кроется, да и остальные мужчины — тоже: «Ты-то сам способен на многое, но не в постели».
Вот что означает усмешка Изелины. Нильс-Мартин сник. Кто эта женщина, что стоит сейчас перед ним и надменно ему улыбается, — Изелина? А может быть, Элле? Он карабкается на высокую гору. Издали ему казалось, что она изрыгает огонь, но, взобравшись, он видит туман и пепел. Вечно его подстерегают разочарования, а может, таким уж он уродился? Вечно желаемое ускользает из его рук. Он осчастливил немало женщин, но даже когда они изо всех сил старались угодить ему, он прозревал в уголках их губ надменную улыбку Элле. Да, он способен на многое. Он расшевелил весь Остров. Но самого себя не обманешь. Он знает свою слабину. Раньше он над этим как-то не задумывался. Если женщина выказывала свой норов, он быстро находил ей замену. Он почувствовал вдруг, что состарился.
Но пока что Нильс-Мартин — хозяин и у себя в доме, и на Острове. И насмехаться над собой никому не позволит. Он расправляет плечи и ударяет кулаком о стол: «Эй, кузнец! Хочешь, чтобы она стала твоей? Тогда поди сюда и давай на нее сыграем!»
Овальный стол приумолк. Все глаза обращены к Нильсу-Мартину. О чашку тенькнула ложечка. Пошлинник привстал, пальцы его комкают кромку скатерти.
«Идет!» — отвечает кузнец. Изелина переменилась в лице, побледнела, повисла у него на руке. А он усмехнулся и стал пробираться за спинами сидящих к торцу стола. Вот он уже усаживается на скамью рядом с Нильсом-Мартином. Изелина отшатывается к дверям. Гости отшатываются от Изелины.
«Бросим кости», — предлагает Нильс-Мартин. Он хватает стопку, яростно встряхивает и опрокидывает на стол. Кто-то из девушек ахает. «Две шестерки! — выкрикивает Нильс-Анерс, который невольно повторил все движенья отца. — Две шестерки не перешибешь!»
Стопку берет кузнец. Он трясет ее обеими руками, под холщовой рубахой у него вздуваются мышцы. Он обрушивает стопку на столешницу с такой силой, что дерево дает трещину: «Смотри!»
Нильс-Мартин протягивает руку и снимает стопку. Перед ним три кубика: шестерка, шестерка — и единица, ибо один кубик раскололся надвое.
Зала всколыхнулась. Нильс-Анерс влез на скамью, он размахивает руками и пихает ногой Нильса-Олава, — тот спит, уронив голову на стол. Люди повскакивали со своих мест, вытягивают шеи, таращатся. Пастор, отлучившийся по нужде, натыкается в дверях на кузнеца с Изелиной. Из-за овального стола выходят пасторова
Йоханна задремала, сидючи в кресле, она даже не поняла толком, из-за чего загорелся сыр-бор. А молодые давным-давно отправились домой, прихватив попугая.
Майя-Стина уже и не помнила, когда в последний раз видела такое ясное ночное небо и такие крупные звезды. «Это к северному ветру. К холодам», — сказала она Томасу и приклонилась головою к его плечу. Пока они рука об руку поднимались на Гору, Майя-Стина напевала: «На небе звезды большие сияют — северный ветер они предвещают. Маленьких звездочек высыпет много — южному ветру открыта дорога».
Попугай вздумал было подпевать, да вот незадача: петь-то он не умел.
Наутро Нильс-Мартин хватился, а Изелины и след простыл. И кузнеца след простыл, вдобавок он разорил свою кузницу. Кое-кто считал, что кузнец втайне довел-таки свое изобретенье до ума. Ну а что касаемо затей Нильса-Олава, кузнец и не думал брать их в соображение, у него у самого голова на плечах. Очень ему было нужно, чтобы кто-то мешался, когда он выделывал лодку, которая плавает под водой, или что он там еще мастерил. Нильс-Анерс уверял, будто раным-рано, выйдя по малой нужде на двор, он видел, как на берег спускалась по воздуху чудная махина, она напоминала не то здоровущую камбалу, не то макрель. Из-под нее будто бы торчали Кузнецовы ноги. Жалко, за туманом не удалось разглядеть. Всерьез эти россказни никто не принял. Дело-то было после свадьбы, — видать, у Нильса-Анерса у самого еще не прошел туман в голове.
Мариус хранил молчание. Как раз в ту пору он обнаружил, что умеет двигать ушами, и самозабвенно предавался этому занятию. Забравшись в местечко поукромнее, он шевелил ушами и забавлялся металлическим кругляшом, который достался ему от кузнеца. Кругляш этот был непростой: то он вырастал с чайную чашку и оттопыривал карман, то ужимался и делался таким малюсеньким, что Мариус зажимал его между большим и указательным пальцами. Мариус шевелил ушами, ковырял в носу и размышлял: а ну как и люди могут становиться карликами да исполинами?
Нильс-Олав был глубоко уязвлен. Кузнец, правда, оставил ему кой-какой инструмент, но на что он ему сдался? Главное ведь — воспарить духом! Когда они сидели у кузнеца и тот потчевал его водкой, Нильсу-Олаву мнилось, что он вырастает в исполина, пробивает головою крышу и вот уже стоит, попирая ногами Остров, и дотягивается до звезд. А теперь силы у него поиссякли, весь он как-то умалился, усох. Малене же, напротив, раздалась еще больше. Она по-прежнему учила мужа уму-разуму и шугала его почем зря.