Золотой шар
Шрифт:
Пастор позволял Руфусу приходить по воскресеньям в церковь, тот сидел на мужской половине, на самой дальней скамье, покачивая черной головой в такт псалмопению. И теперь пастору пришло на ум, что это чернокожее существо, которое являло собой пример благочестивой жизни, трудилось в поте лица своего, почитало властей и воздерживалось от неумеренного пития, заслуживает того, чтобы перед смертью в нем признали человека и окрестили.
Вот почему пастор и появился в светелке в сопровождении Майи-Стины, которая несла лохань с водой. Начальные слова пастора Руфус выслушал спокойно. Сказать ничего не сказал, но Майя-Стина была уверена, что он два-три раза кивнул. Когда же пастор опустил руку в лохань, Руфус собрал последние силы, что теплились в его иссохшем теле, и, привстав,
Поняв, что сидящий в Руфусе зверь все еще сильней человека, пастор попытался укротить его взглядом, одновременно отступая к дверям. Майя-Стина застыла в растерянности посреди светелки, не зная, к кому из них броситься на помощь. Спохватившись, она подняла лохань и, выставив ее перед собою, оттеснила пастора в горницу, а из горницы на кухню, где предложила ему присесть и выпить чашечку кофе. Пастор отказался. Он был разгневан, ибо свершаемое им святое таинство было отвергнуто. Решительным шагом он проследовал в кладовую и удалился через черный ход. Вслед ему неслись крики попугая и грозные раскаты Руфусова голоса. «Кахва ти! — набатно ухало над Островом. — Кахва ти!»
Майю-Стину раздосадовало, что пастор пренебрег парадным крыльцом, но еще больше ее обеспокоило состояние Руфуса. Стряхнув с подола брызги, она позвала Анну-Хедвиг, взяла ее за руку и вернулась в светелку. Руфус сидел на кровати, уцепившись за деревянные боковинки, из горла его вырывались хрипы и стоны вперемежку с дикими воплями. Анна-Хедвиг, которой уже сровнялось двенадцать, выдернула свою руку из Майи-Стининой и, подойдя к кровати, осторожно разжала его пальцы. Руфус откинулся на подушки, а она подсела к нему и, поглаживая его лоб, стала напевать: «Сын вождя, принц черноликий, скоро настанет день великий. Ты вознесешься, другие падут. Сын вождя, принц черноликий…»
Когда Руфус уснул, Майя-Стина осведомилась, что означает сие обращение. Анна-Хедвиг сперва отвечала уклончиво, мол, это у них с Руфусом такая игра, но поскольку мать продолжала допытываться, она рассказала, захлебываясь от восторга, что на самом деле Руфус — королевский сын, а смиренный слуга — это всего-навсего маска, которую он предусмотрительно себе выбрал. Но однажды настанет великий день и Руфус начнет править Островом в короне и мантии из львиных шкур. Вот только она не знает, он ли отправится на поиски своих подданных, или же они сами приплывут сюда на корабле. Но так и так всех белых зарубят, кроме Томаса и Майи-Стины. Им отведут какой-нибудь маленький домик, но она с ними жить не сможет, потому что сделается дочерью вождя, а после, наверное, и королевой темнокожих, и у нее будет своя собственная мантия из львиных шкур.
Вспомнив, что и ее кто-то хотел сделать принцессой, Майя-Стина покачала головой и пристально посмотрела на Руфуса. Она знала со слов Йоханны, как получилось, что Руфус попал в услужение к Нильсу-Мартину, теперь же у нее появились на этот счет иные соображения.
Последние отпущенные ему дни Руфус все больше подремывал. Он перестал есть, ибо желудок его не принимал пищу, и усыхал чуть ли не на глазах. Как-то поздним вечером он начал бредить, мешая чужой язык и родной, на котором он вдобавок кричал и пел. Из его несвязных речей Майя-Стина поняла: он населил светелку людьми, коих знал прежде, и сейчас держит перед ними ответ. А то ему казалось, будто он на борту корабля. Он что-то таинственно нашептывал. Пронзительным голосом отдавал приказания. Он хотел определить место корабля по звездам, но это были чужие звезды. Они исчезали за тучами, и волны валяли корабль со стороны на сторону. «Кахва ти! — кричал он. — Руби головы! Руби головы этим белым свиньям!» Он оттолкнул Майи-Стинину руку и глянул на нее с ненавистью. Потом его опять сморила дремота. Он пролежал недвижно весь следующий день и всю ночь, а на рассвете неожиданно поднялся с кровати и ослабелыми ногами стал отпихивать одеяло. Томас хотел было уложить старика обратно, но тот отшвырнул его, сделал несколько неверных шагов к окну и с рыком упал замертво.
Пастор
Но вернемся к Томасу и Майе-Стине. Им до того хорошо живется в доме за шиповниковой изгородью, что совсем не тянет на люди. У Томаса поредели волосы, замедлилась походка. Впрочем, он никогда не отличался чрезмерной прытью. Главное — спокойно делать свое дело. Майя-Стина ему и мать, и сестра, и любимая. Она до сих пор носит муслиновые платья в цветочек. Она все такая же, по-прежнему легка на ногу, ну разве что стала немного степеннее. Майя-Стина больше ни о чем не грезит. И не предается воспоминаниям. Она нашла свое место в узоре, сотканном из свычаев и обычаев. Для каждого дня довольно своей заботы.
Изредка Томас выбирается в столицу. Майю-Стину поездки туда не прельщают. Однако она понимает, что Анне-Хедвиг придется покинуть Остров, чтобы продолжить учение и повидать свет. Анна-Хедвиг — девушка жизнерадостная и любознательная. В столице она останавливается у своей двоюродной тетки, чья мать вырастила и воспитала Томаса. Она уже успела повидать взаправдашних принцесс, они прогуливались по парку в шляпах с широкими полями и с нарядными зонтиками. Анна-Хедвиг гораздо красивее. Она тоже обзаводится зонтиком и широкополой шляпой. Она становится заправской горожанкой. Ее руки просит молодой правовед. Ах нет, она уже вышла за него замуж. Он намерен составить себе карьеру в чужих краях.
Майя-Стина тоскует по дочери, ее утешает одно: Анна-Хедвиг своей жизнью довольна, и способности ее не пропадают втуне. У Майи-Стины же остались Томас, попугай, маленький садик, бузинное дерево, что растет за домом, и желтовато-коричневая кошка, ее любимица, — она ведет свою родословную от Йоханниной. Оказывается, вскоре после блошиного нашествия та улизнула из дому, а вернувшись, окотилась. Где она бродила, никому не ведомо. Так или иначе, она принесла семерых котят, правда, ушки у них были длиннее обычного. И теперь на Острове снова водятся кошки, они двух мастей — коричневые и желтоватые — и сплошь длинноухие, только у одних уши висят, а у самых любопытных стоят топориком.
По большим праздникам Майя-Стина спускается в городок и покупает в пекарне пшеничный хлеб. Городка не узнать. Между домами проложены дорожки, а дома всё каменные, с черепичной кровлей, деревянных хибарок, крытых соломой, — раз-два и обчелся. Пооткрывалось много лавок, в них продаются товары, о надобности коих местные жители и не подозревали. Старую ратушу снесли и построили новую, вся она разгорожена на маленькие комнатки, где за окошечками сидят чиновники, ведающие делами их городка.
Служитель маяка зовется теперь смотрителем, ибо его заботам вверен уже не деревянный домишко, а башня, сложенная из камня. И школа помещается в новом отдельном здании; учителей — трое, в том числе и фрёкен, которая занимается с малышами.
Все меняется так быстро, не успеваешь и оглянуться. Жаль, почти все друзья и родственники Майи-Стины поумирали, они лежат бок о бок на кладбище, которое до того разрослось, что Руфус оказался среди праведников. Майя-Стина ухаживает за могилами близких, обносит их туевыми изгородями, сажает бегонии, хотя от морских туманов бегонии чахнут, и поливает их из зеленой леечки, что Руфус некогда подарил Анне-Хедвиг.
Здесь покоятся Йоханна, и Аксель, и Анна-Регице, и пастор, и пасторова кузина. Здесь покоится пошлинник; на старости лет он снова принялся разглядывать горизонт, иной раз забывая даже поесть. Здесь покоятся Нильс-Мартин и двое его сыновей — Нильс-Олав, который высох с тоски, и Нильс-Анерс, у которого процветали и трактир, и толстуха-жена. Трактир отошел к старшей его дочери Пруденс, похоже, скоро она станет богачкой, ведь на Острове нынче много приезжих. Люди едут сюда, чтобы подышать свежим воздухом и набраться сил. Свежего воздуха на Острове сколько угодно — ходи себе по берегу и дыши, вон и берег, где у городских барынь ветром уносит шляпы; барыни прогуливаются и набираются сил для ужина, что ожидает их в трактире у Пруденс.