Звезда Альтаир
Шрифт:
Вечером, вернувшись с вокзала, где провожал гостей, Вяткин написал своему другу В. В. Бартольду:
«Истории Средней Азии никто из американцев, с которыми я познакомился, совершенно не знает. По части же археологии, то старик (он слегка знает русский язык) как будто обладает некоторыми знаниями. И меньше другой — назвавшийся хранителем музея в Риме. Никаких приобретений древностей, насколько мне известно, в Самарканде ими не сделано, за исключением десятка бактрийских монет».
Часть вторая
ВАЗИР
Глава I
Василий
«Многоуважаемый Василий Лаврентьевич! Имею к вам просьбу. Не сочтите за труд взять из моего самаркандского дома библиотеку. Книг там немного, но они хорошо пополнят неширокий фонд вашей городской Публичной библиотеки. Во всяком случае, я уверен, что вы распорядитесь книгами наилучшим образом. Видимо, я в Туркестан больше не вернусь и, стало быть, книги эти нечего держать под спудом?
Мой земной поклон вашей супруге.
Засим с совершеннейшим к Вам почтением,
За завтраком следующего дня Василий Лаврентьевич обратился к жене:
— Я хочу тебя попросить, Лизанька, об одном деле, для меня важном.
— Пожалуйста, я всегда рада тебе помочь, мой друг.
— Я тут письмо получил из Италии, от генерала Арендаренко, он просит меня забрать его домашнюю библиотеку, здесь оставленную.
Елизавета Афанасьевна побледнела, ничего не сказала. Василий Лаврентьевич, словно ничего не замечая, продолжал:
— Дело для музея важное, но справиться с ним, пожалуй, теперь, при моей занятости, не смогу. На холме обсерватории накопилось столько работы, что впору самому звать помощников. Разберись, пожалуйста, с книгами, — благо, ты в них лучше меня понимаешь.
— Хорошо, я схожу.
Василий Лаврентьевич увлекался другими книгами.
«После изучения и усовершенствования инструментов для проведения астрономических наблюдений Улугбек приказал приступить к исправлению астрономических таблиц. — Так писал в своем сочинении «Место восхода двух счастливых созвездий и место соединения двух морей» историк Абдураззак Самарканди. — К северу от Самарканда, с отклонением к востоку, — продолжает историк, — было назначено подходящее место. По выбору прославленных астрологов была определена счастливая звезда, соответствующая этому делу. Здание было заложено так же прочно, как основы могущества и базис величия. Укрепление фундамента и воздвигание опор было уподоблено основанию гор, которые до обусловленного дня Страшного суда обеспечены от падения и предохранены от смещения. Образ девяти небес и изображение семи небесных кругов с градусами, минутами, секундами и десятыми долями секунд, небесный свод с кругами семи подвижных светил, изображения неподвижных звезд, климаты, горы, моря, пустыни и все, что к этому относится, было изображено в рисунках восхитительных и начертаниях несравненных внутри помещения возвышенного здания, высоко воздвигнутого.
Так воздвигнут был высокий круглый замок с семью мухарнасами, затем было приказано приступить к регистрации и записям и производить наблюдения за движением солнца и планет. Были произведены исправления в новых астрономических таблицах Ильхани, составленных высокоученым господином Ходжой Насируддином Туси, чем увеличились их полезность и достоинства. После того было начато составление нового календаря движения солнца и звезд, отличающегося ясностью и точностью. Помощниками в этом важном
Все отлично описано, кроме того, что требовалось Василию Лаврентьевичу, чтобы ясно себе представить: что от обсерватории с ее мухарнасами и семью сводами небес могло остаться неразрушенным и продержаться в земле до сегодняшнего дня. Он раскрыл сочинение другого автора, такого же любителя цветистых подробностей, Мирхонда.
В книге «Сад чистоты, о жизни пророков, царей и халифов» Мирхонд говорит:
«А также был издан великий приказ, чтобы искусные мастера приступили к постройке обсерватории…
В короткое время это здание было закончено благодаря стараниям, тщательности и настойчивости, и результатом деятельности обсерватории явилось урегулирование астрономических таблиц. Исправленные таблицы называют «Новыми гураганскими таблицами», в настоящее время большинство мунаджимов делают ссылки на извлечение из этих таблиц».
Ничем не помог и Мирхонд!
Отец Абу-Саида Магзума Абу-Каюм Магзум посоветовал обратиться к автору XII века, которым широко пользовался его дед, историк Абу-Тахир Ходжа, когда создавал свою «Самарию», — Саиду Ракиму. У Василия Лаврентьевича нашлась какая-то его рукопись без первых страниц и неважной сохранности, но, перелистав ее, он нашел нужное место.
Саид Раким был краток:
«В таком-то году в Самарканде была заложена обсерватория. Говорят, что первый, кто приступил к ее сооружению, был предрассветный ветер учености, покойный Казы-Заде Руми… Это последняя обсерватория. Говорят, что никто после этого не будет покровительствовать астрономическим наблюдениям. В таком-то году были окончены астрономические таблицы. Но в это время дневник его, Улугбека, жизни подошел к концу; созвездие его судьбы с зенита постоянства направилось к закату».
И этот не лучше! Вот и полагайся на «свидетельства» подобных горе-историков. «Возвышенное здание, высоко воздвигнутое»… Тьфу! Сколько же ему еще предстоит работать для того, чтобы выяснить до раскопок, где, что и как нужно копать?
И все-таки он продолжал корпеть над подготовкой к раскопкам. Если бы его спросили, что подвигает его на этот научный подвиг, что приковывает к исследованиям, ради которых он поступается и средствами, и временем, и энергией души, он бы ответил не сразу: у Вяткина нет привычки анализировать причины своих поступков, копаться в мотивах своего поведения. Время научного поиска заложено в его существе, иначе он жить не может. В науке его гордость и его мука, его счастье и его страдание, он весь выражается в своих делах.
Временами приходилось очень трудно. Если четырехклассная учительская семинария в какой-то мере давала представление о восточных языках, — хотя и они преподавались утилитарно, а не филологически, — то ни в области истории астрономии, ни в области истории естествознания, ни в технике, ни даже просто в математике выпускники Туркестанской учительской семинарии никаких знаний не получали. Их готовили для преподавания в начальных классах элементарной грамоты. Один бог ведает, как Вяткин ухитрялся читать математические работы астрономов Улугбековской школы. Это требовало не только упорного труда, не только терпения, но и колоссальной любви к предмету и гордости своим делом. Гордость двигала Василием Лаврентьевичем.
Видя его затруднения, друзья охотно помогали ему чем только могли. Работая над трактатом об астрономических инструментах, он не раз обращался к Кастальскому.
— Трудно вам, Василий Лаврентьевич? — бывало, спрашивал он Вяткина.
— Что же, что трудно, — отвечал тот, — хоть и трудно, а надо. Я непременно должен знать точно: чем занимались, какие работы вели в обсерватории Улугбека. Я убеждаюсь все больше и больше, что «Зидж» было не единственным направлением в их исследованиях.
— Что же вас убеждает в этом?