69. Русские геи, лесбиянки, бисексуалы и транссексуалы
Шрифт:
Ошеломительные полеты Нуреева над сценой и новаторские, каких мир балета не знал со времен Нижинского, эксперименты и нововведения в технике танца и костюме в значительной степени определили основные направления развития балета на десятки лет вперед. Они показали возможность взаимодействия классического танца и танца-модерн.
Нуреев, благодаря природной экспрессии, безумной работоспособности, конечно, таланту и особенной сексуальной привлекательности, которая может быть только у гомосексуала, положил конец восприятию танцовщика как вспомогательной фигуры на сцене.
А еще его жизнь была борьбой – за свободу танца, за свободу творческой мысли, за
Он умер от СПИДа 6 января 1993 года в возрасте 54 лет.
Свое многомиллионное состояние Нуреев оставил двум фондам – Европейскому и Американскому. И почти ничего – родственникам и любовникам. Гей-сообщество было особенно недовольно: ни доллара на исследования в области СПИДа и гроши на поддержку ВИЧ-инфицированных танцоров. Даже в американских некрологах сквозила некоторая неприязнь к противоречивому Нурееву, которому и после смерти пресса не преминула напомнить его «антисемитские выходки» и дебоши на сцене и за кулисами…
«Изнеженный ангел падения». Евгений Харитонов (11 июня 1941 – 29 июня 1981)
Евгений Харитонов - человек широкого дарования: поэт, прозаик, драматург, переводчик, актер и режиссер. Поэт Дмитрий Пригов в своем некрологе, опубликованном в эмигрантской прессе после внезапной кончины Харитонова, назвал его «одним из талантливейших прозаиков в нынешней русской литературе». Но он был не просто талантлив - он был потрясающе талантлив… Харитонов не только сделал предметом литературы свой гомосексуальный быт… Гейскость стала тем узором, орнаментом жизни, который выделял его среди других, превращая в неповторимого художника.
Родился Евгений Харитонов в Новосибирске за десять дней до начала Великой Отечественной войны. Он рос «добрым мальчиком с мягким сердцем», его воспитанием занимались две женщины – мама, Ксения Ивановна, и бабушка. Как раз во время войны в Новосибирске завершалось строительство грандиозного здания театра оперы и балета. Маленького Женю привели туда, когда ему еще не исполнилось и десяти. Опера с ее преувеличенной эстетикой – колоссальными перепадами от вычурных условностей до естественного выражения самых тонких чувств – произвела на мальчика великое впечатление. Необычный метаязык, который определит его литературную индивидуальность, запрограммирован был уже теми невероятными эмоциями, что вызвали в сознании ребенка оперные спектакли в Новосибирском театре.
После Новосибирска жизнь Харитонова в Москве внешне складывалась вполне благополучно. В 1972 году, вскоре после окончания актерского факультета во ВГИКе, он блестяще защитил кандидатскую диссертацию «Пантомима в обучении киноактера» под руководством Михаила Ивановича Ромма.
У него была своя студия пантомимы – «Школа нетрадиционного сценического поведения» во Дворце культуры «Москворечье». В театральной Москве много шума наделал спектакль «Очарованный остров», поставленный Харитоновым в Театре мимики и жеста с участием глухонемых.
Еще Харитонов ставил шоу для группы (в начале 1970-х это называлось «эстрадно-театральный коллектив») «Последний шанс», существующей до сих пор и вошедшей в историю раннего советского рока.
На полставки работал на кафедре психологии Московского государственного университета: его интересовала тема исправления дефектов речи...
Жил Евгений довольно легко и просто, вел необычные кружки в самых разных клубах
Харитонов словно сознательно распылял свой талант и силы. Для него это был способ уйти от активного сотрудничества с режимом. Он не стремился сосредотачивать свой дар на одной профессии, признание и известность в которой обернулись бы необходимостью пойти на сделку с властью. Такой статус потребовал бы от него конкретной моральной маски, отказа от многих проявлений гомосексуальности, которые он себе позволял…
В литературу Харитонов пришел через стихопись в традиции, по его собственным словам, «позднего Пастернака и Заболоцкого». Но уже в стихах середины 1960-х годов он словно осознает свою поэтическую и одновременно почти физиологическую избранность.
Вам – книги мнимая раскрытость,
Мертва печатная листва.
Спасет – двусмысленность и скрытность
От большинства…
…Спасение от большинства для Харитонова с его художественным миром и оригинальной сексуальностью означало естественную возможность жить и творить.
И дальше…
Условленный огонь из ставни
Приотворенной – гений жжет.
С того, кто ждал, – намека станет.
Глаз начеку – того, кто ждет.
Для полуночников с томами
Моргнет из-за стеллажных стекол;
Язык, который за зубами,
Вот так красноречив и тепл…
Все эти образы - отворенное в сад окно, огонь мысли… – банальные трафареты советской поэзии 1960-х годов. Но Харитонов уже обращается к себе и себе подобным на ином языке, понятном лишь избранным. Остальным он обещает молчание, в котором услышат витийства лишь только «бесплодные гибельные цветы». Так он называл братьев геев в своем единственном декларативном тексте, озаглавленном соответствующим образом – «Листовка». «…И как цветы, – продолжает Харитонов, – нас надо собирать в букеты и ставить в вазу для красоты. Наш вопрос кое в чем похож на еврейский. Как, например, их гений, по общему антисемитскому мнению, расцветает чаще всего в коммерции, мимикрии, в фельетоне, в художестве без пафоса, в житейском такте, в искусстве выживания, и есть, можно сказать, какие-то сферы деятельности, нарочно созданные ими и для них – так и наш гений процвел, например, в самом пустом кисейном искусстве – балете. Ясно, что нами он и создан. Танец ли это буквально и всякий шлягер, или любое другое художество, когда в основе лежит услада...»
«Листовка» – своеобразный гей-манифест эпохи брежневского застоя как любая декларация упрощает проблемы, но очень точно расставляет акценты, важные для Харитонова, не избежавшего влияния склонной к категоричным выводам всякой советской идеологии. И первый акцент падает, словно по созвучию, на… евреев. Об антисемитизме Харитонова сказано достаточно много. Он не был воинствующим антисемитом, но, кажется, не переносил жидов на физиологическом уровне. Во-первых, с детства был слишком пресыщен жиденятами – с ними «было легче сходиться на почве того, что не будут с тобой прямо и грубо…» Во-вторых, они сверх меры напоминали ему самого себя – правильно благовоспитанного интеллигентного мальчика, от чего всю свою жизнь он стремился избавиться.