"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).
Шрифт:
Как видим, если приобретение политических выгод Иваном III путем женитьбы на Софье представляется летописцу делом вполне достойным, то получение Ягайло польской короны через женитьбу на Ядвиге рассматривается уже как нечто недостойное. Здесь брак по расчету осуждается, очевидно, потому, что существо расчета оценивается отрицательно.
Приходится признать, что летописи очень бедны данными о любовных отношениях. Нам известны лишь две истории, которые можно назвать романтическими.
Первая содержится в Воскресенской и Новгородской четвертой летописях и относится к 1214 — 1216 гг., когда возник конфликт между князьями Мстиславом Удалым и его зятем Ярославом Всеволодовичем. В результате этого конфликта произошла известная битва на р. Липице под Юрьевом-Польским, закончившаяся поражением Ярослава Всеволодовича. Желая наказать своего зятя, князь Мстислав послал к нему за своей дочерью, и она «вышедши» к отцу. Реакцию Ярослава Всеволодовича
Таким образом, Ярослав, признав свою вину перед тестем («по правде мя крест убил»), умолял его вернуть жену. Немногословный рассказ летописцев построен так, что создает впечатление о страданиях Ярослава не столько из-за проигранного сражения, сколько из-за потери жены, и это позволяет предполагать, что жена была любимой.
Обращает на себя внимание, что летописи не содержат ни малейшего намека на отношения к происшедшему самой жены Ярослава. Испытывала ли она страдание, подчинившись воле отца, или, может быть, наоборот, рада была покинуть нелюбимого мужа? Этого, разумеется, мы уже никогда не узнаем, но весьма показательно отношение к этому обстоятельству обоих летописцев — оно их просто не интересует.
Вторая история, зафиксированная Никоновской летописью и Московским летописным сводом, относится к 1407 г., когда князь Юрий Святославич Смоленский убил в Торжке служившего ему князя Семена Мстиславича Вяземского и его жену Ульяну. Согласно Московскому летописному своду, это произошло так: князь Юрий взял к себе Ульяну, «хотя с нею жити, она же сего не хотяще. И яко лещи восхоте с нею, она же предобрая мужелюбица мужески въспротивися ему, земши можь удари его в мыпгьцу на ложи его. Он же взъярился и вскоре уби сам князя ея, а си повели рукы и ногы отсеши и в реку въвергоша ю. И бысть ему в грех и в студ велик и с того побе-же ко Орде, не терпя горкаго своего безвренниа, и срама, и без-честия»88. В том же году Юрий Смоленский умер «не в своей
отчине, на чюжой стороне в изгнании, лишен своего княжения и жены и детей, но в Рязанской земли в пустыни, в монастыре, у некого игумена христолюбца именем Петра, и ту, несклико дний поболев, преставися и погребен бысть ту»89.
В Никоновской летописи эта история воспроизведена почти так же, как и в Московском летописном своде, но в уста Ульяны вложены слова, обращенные к Юрию: «О княже, что сие мыслиши? Како аз могу мужа своего, жива суща, оставити и к тебе пойти?»90
Таким образом, обе летописи подчеркивают верность и мужество Ульяны, защищавшейся от посягательств Юрия. Измене и бесчестью она предпочла отчаянную борьбу и мучительную смерть. Перед нами характер, заслуживающий восхищения не менее, чем Феврония Муромская. Но если в Февронии автор выделяет прежде всего мудрость и благочестие и словно стесняется прямо сказать о ее любви к Петру, то Ульяну летописец открыто называет «предоброй мужелюбицей». Молчание летописца о поведении Семена, вероятнее всего, объясняется тем, что на окружающих особенно сильное впечатление произвела Ульяна, и ей прежде всего они отдают дань удивления и восхищения.
Полагаю, что стоит присмотреться и к личности насильника и убийцы Юрия Смоленского.
В летописи он впервые появляется под 1387 г. в рассказе «О Смоленском побоище». В этом году Юрий, еще, вероятно, совсем молодой человек, принял участие в походе своего отца, великого князя Смоленского Святослава Ивановича, на отнятый у него Литвой город Мстиславль. Несмотря на симпатию к смолянам, летопись сообщает, что они «много зла, идуще, учи-нимша земле Литовьской... Иных литовьских мужей смоляне изымавше, мучаху различными муками и убиваху; а иных мужей, и жен, и младенцов, во избах запирающе, зажигаху». Был даже изобретен новый вид массовых казней: разводили бревна стен домов, между бревен закладывали руки людей и сжимали их бревнами от угла до угла. Вешали ярусами по всем четырем стенам дома «...и тако по многым храминам створиша, и зажига-юще огнем во мнози ярости». Младенцев натыкали на копья или вешали на жердях, «аки полти, стремглав; нечеловечьне без милости мучаху». Одиннадцать дней смоляне безуспешно осаждали Мстиславль, пока не появились литовские войска во главе с братьями Ольгердовичами. В битве на р. Вехре они одержали победу, убили великого князя Смоленского Святослава Ивановича, захватили в плен и увели в Литву его сыновей Глеба и Юрия. Последнего литовцы посадили на княжение
Вторично Юрий Святославич появляется в летописи через восемь лет, когда в 1396 г. разразилась междоусобная борьба, осложненная вмешательством не только Литвы, но и тестя Юрия — Олега Рязанского. Летописец подчеркивает, что участники схватки были между собою «в ненавести велице», причиняли «много зла», добивались корысти и богатства. Все это может быть отнесено не только к противникам Юрия, но и к нему самому, и к его сторонникам, среди которых был и Семен Мстиславович Вяземский. В то же время в изображении летописи Юрий скорбит великою печалью о судьбе своей отчизны и своих бояр, просит помощи против Литвы «с велики рыданием и плачем». В результате борьбы Юрий потерял Смоленск, захваченный Витовтом, и свою жену, уведенную в плен в Литву. В 1407 г. он получил от московского князя в наместничество Торжок, где и произошла уже известная нам трагедия?2. Судьба Юрия Смоленского представляет для нас исключительный интерес — трудно найти другую личность, в которой бы столь конкретно и зримо проявились бы социальные условия и нравы эпохи. Юрий был прямым участником княжеских усобиц, крамол, военных походов, в которых обыденными являлись массовые убийства и изощренные казни. Поскольку в летописи нет и намека на то, что все это вызывало у Юрия какое-либо осуждение, можно полагать, что виденное воспринималось им как должное.
Очень может быть, что на совести Юрия была не одна загубленная напрасно — не в бою и в поединке — человеческая жизнь. Не исключено, что среди его жертв были дети и женщины, а это психологически готовило его к страшной расправе над Ульяной.
Можно сказать, что жизнь Юрия протекала в условиях, когда, по словам летописца, «помрачись солнце и бысть тма, и потом солнце явися, кровавыя лучя изпущающе з дымом»93.
Однако личность Юрия далеко не однозначна. Захват литовцами Смоленска вызывает у него скорбь и тугу великую, горесть души, рыдания и плач. Как ни велико его стремление владеть отчизной и дединой, Юрий готов отдать Смоленск московскому князю, только бы не владела им «поганая» Литва. Летопись и ее читатель не может не сочувствовать Юрию, потерявшему не только свое княжество, но и отца, убитого на войне, брата и жену, уведенных в плен. И не всегда Юрий был жесток: летопись отмечает, что, убив в Смоленске литовского наместника Брянского князя Романа, он беспрепятственно отпустил его жену. Перед нами человек, который не только причинял страдания другим людям, но и сам их познал в полной мере. Не случайно летопись дает понять, что перед смертью Юрий испытал раскаяние за содеянное. Несомненно, Юрий не только принял жестокие условия своей жизни — он их сам активно формировал, и он же стал их жертвой. Перед нами — личность незаурядная, трагическая, способная на сильную страсть, но какую? Как утверждает летописец, к Ульяне Юрий испытывал лишь «плотское хотение», невозможность удовлетворить которое вызвала у князя приступ ничем не сдерживаемой ярости. Ярость от невозможности обладания Ульяной и составляет содержание страсти Юрия.
Если проанализировать поступок Юрия с точки зрения современных представлений о чувствах94, то окажется, что идея обладания женщиной доминировала в определенный момент в сознании Юрия над всеми остальными его интересами, мыслями и практическими действиями. Подчеркнем, что объектом страсти Юрия была не Ульяна, а физическое обладание ею, что и определило направленность тех изменений, которые произошли в его личности под влиянием страсти. Так как эта страсть не была связана с этическим чувством любви, то вступила в противоречие с общественной моралью и, быть может, даже с прежними идеалами самого Юрия. Так как трудность достижения цели страсти у Юрия оказалась благодаря стойкости Ульяны непреодолимой, уровень изменений его личности оказался особенно высок, что объясняет зверский характер его действий.
История Юрия Смоленского могла бы стать доводом в пользу низкого уровня эмоциональных отношений на Руси вообще, если бы не два обстоятельства. Это, во-первых, реакция летописца. Если в своей борьбе за Смоленск Юрий вызывает его несомненные симпатии, то оценка убийства им Ульяны прямо противоположна: «И бысть ему в грех и в сгуд велик, и с того побе-же ко Орде, не терпя горкаго своего безвренниа, и срама, и безче-стия»95. Здесь важно то обстоятельство, что осуждение Юрия не столько исходит от самого летописца, сколько имеет нравственнообщественный характер. Но особенно существенно, что низменная страсть Юрия натолкнулась на твердость Ульяны. Трудно эту твердость объяснить, если отказаться от допущения, что она также была продиктована страстью. Какой идее она была подчинена? Любви к мужу? Строго говоря, летопись не дает нам права ответить на этот вопрос утвердительно.