"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Пушкарева Наталья Львовна

Разумеется, нельзя забывать о том, что «Александрия» и «Девгениево деяние» — произведения переводные и поэтому могут быть привлечены для характеристики любовных отношений на Руси лишь с большой осторожностью. Но следует обратить внимание и на то, что в переводах чувство к женщине передано словом «любовь» без обычного оттенка осуждения. В русских памятниках XIV — XV вв. под «любовью» обычно понимали привязанность, благосклонность, мир, согласие⁷³. Половая любовь чаще всего именовалась «любодеянием» или «прелюбодеянием». Если учесть, что слову «любовь» придается положительный смысл, когда она обращена к Богу или к брату, то можно заметить, что в отношении к женщине это же понятие становится отрицательным благодаря сочетанию

с «деянием». Иными словами, русские книжники осуждали в «любодеянии» не любовь, а деяние, то есть физическую близость. Отказываясь от обозначения чувства мужчины и женщины с помощью слова «любовь», книжники тем самым признавали, что это чувство требует физической близости.

Весьма примечательно, что поведение индийских женщин, которое в других русских памятниках было бы названо даже не любодеянием, а блудом, Афанасий Никитин назвал любовьк/⁴, что, впрочем, не помешало ему заметить: «женки [в Индийской земле] все б...»⁷⁵.

Сравнение оригинальных произведений литературы с переводными показывает, что русские книжники в описании любовных отношений при переводах были, так сказать, «либеральнее», чем в своих собственных сочинениях.

Можно сказать, что героям переводов позволялось больше, чем героям оригинальных памятников, а оценки поступков первых были более снисходительными, чем оценки поступков вторых.

3. Отражение любви в жанрах непосредственного отражения действительности

К указанному выше жанру относятся летописи и хронографы, представляющие собой историческое повествование. Тем не менее элементы интимных отношений оказываются вкрапленными и в исторические сочинения. Обратим внимание на сообщения летописей о заключении княжеских браков. Несмотря на то что таких сообщений множество, они очень редко содержат в себе мотивировку женитьбы того или иного князя. Вот несколько образцов подобных записей:

«Всеволод жени сына своего Святослава у Полотского князя у Василька»; Изъяслав «даст дщерь свою за Полотского князя»; «Ростислав Смоленски испроси дщерь у Святослава Ольго-вича за сына своего Романа»; «женися Ярополк Ростиславич поя за ся дщерь Всеславлю князя Витебского»; «жени князь велики Всеволод сына своего»; «князь велики Семен даст дщерь свою во Тферь за князя Михаила Васильевича»⁷⁶ и т. д.

Формулировки записей свидетельствуют о том, что вопрос о женитьбе или замужестве решался не молодыми, которые вступали в брак, а их родителями. Разумеется, в зрелом возрасте князь мог решать этот вопрос и сам (в этом случае не его женят, а он сам женится). Известны случаи, когда князья женились во второй и третий раз⁷⁷. Но сама стереотипность сообщения не позволяет предполагать, что в заключении браков какую-то роль играли чувства или даже просто взаимная симпатия, — огромное большинство браков заключалось по расчету, но изредка встречаются сообщения, которые отходят от принятой формулы.

Так, сын Владимира Мономаха Ярополк в результате похода на половцев «жену положи собе ясыню»;⁷⁸ мать «Святослава Владимировича Вщижского, наоборот, сама бежала к половцам и стала женою хана Бошкорда (1159);⁷⁹ князь Белозерский Глеб Васильевич «женився в татарах» (1257)⁸⁰. Нет никакого намека на то, что он сделал это по принуждению или расчету, как, вероятно, не было расчета у Ярополка, который легко мог превратить пленную половчанку в наложницу. Полагаю, что во всех этих случаях можно допустить брак под влиянием не расчета, а влечения, хотя бы с одной стороны. В этом же плане интересны некоторые обстоятельства конфликта между Романом Галицким и его тестем Рюриком. В 1203 г. они поссорились из-за распределения волостей. Роман сумел захватить Рюрика, отправить его в Киев и там велел тестя и тещу, а также их дочь, то есть свою жену, постричь в монастырь. Когда в 1205 г. Роман был убит ляхами,

Рюрик, «сметав с себя платье чернеческое и седе Кыеве, и хотяще жену свою розстрищи, слышавша же жена его посгрижеся в схиму»⁸¹. То обстоятельство, что Рюрик не только сам добивался возвращения к светской жизни, но после 2-летнего монашества пытался вернуть себе жену, позволяет предполагать, что он ею очень дорожил.

Привлекает внимание также сообщение о смерти Федора (1233), сына великого князя Ярослава Всеволодовича. «Преста-вися князь Федор, сын Ярославль, большим и положен бысть в Новгороде в монастыри святого Гюргиа, еще бе млад, и кто не жалует сего, свадьбе пристроена, и все уготовано, и невеста приведена, и князи созваны. И бысть в веселиа место плач велик»⁸².

Необычная для летописи лиричность этой записи рождает образы двух любящих молодых людей, соединению которых помешала смерть.

Было бы, разумеется, весьма опрометчивым настаивать на том, что за всеми описанными случаями стояла любовь, но вряд ли возможно игнорировать их особенность, индивидуальность, которая означала несомненное нарушение принятого этикета. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить этикетную женитьбу Ивана III. Согласно Московскому летописному своду 1468 г. кардинал Виссарион сообщил великому князю, что в Риме находится дочь деспота Аморейского православная христианка Софья. «Аще восхощеши понята ея, то аз учиню ея во твоем государстве». В ответ Иван Ш послал в Рим своего посла Ивана Фрязина. «Царевна же, слышав, что князь великы и вся земля его в православней вере христианьской, всхоте за него». «Тое же зимы (1472) князь великы, обмыслив о отцем своим митрополитом и с матерью своею великой княгинею Марьею, и з братиею, и з бояры своими, и послаша Фрязина в Рим по царевну Софью...»

Двенадцатого ноября 1473 г. Софья въехала в Москву, митрополит возложил на нее в церкви ризы, осенил крестом и пошел с нею к великой княгине Марье. В тот же день после обедни митрополит венчал «благоверного великого князя Ивана Васильевича со православною царевною Софьею, со дщерью Фоминою деспота Аморейского»; на венчании были мать и сын великого князя, его братья, князья и бояре, множество народа, панский легат с римлянами и греками⁸³.

Женитьба Ивана Ш может служить ярким примером брака по политическому расчету, в котором личные симпатии никакого значения не имели.

В полном соответствии с этим Никоновская летопись помещает повесть «О чюдесном зачатии и рождении великого князя Василия Ивановича...». В ней говорится, что, хотя Бог даровал великому князю Иван Васильевичу «чадородие довольно» (от первой жены, дочери великого князя Тверского, у него родился сын Иван Молодой, а от Софьи — три дочери), он молил Бога о даровании ему от Софьи сына. И однажды, когда великая княгиня пошла пешком в Троице-Сертев монастырь, ее встретил «свяще-нолепный инок», в котором она узнала Сергия. Сергий «вверже в недра великой княгини» младенца мужского пола и исчез. Когда княгиня стала искать руками в пазухе «вверженного ей отрока», то ничего не нашла. Но с этого чудесного времени «зачатся во чреве ея Богом дарованный наследник Русскому царствию»⁸⁴.

Эта версия «беспорочного зачатия» Василия Ш очень хорошо дополняет подчеркнутую официальность женитьбы Ивана Ш. Благодаря тому, что женитьба действительно имела немаловажное политическое значение, летописец дал ее подробное описание с несомненным одобрением. Но известен случай, когда брак по расчету вызвал у летописца несколько иную реакцию.

В 1386 г. великий князь Литовский Ягайло Ольгердович женился на польской королеве Ядвиге. Свое отношение к этому факту Никоновская летопись высказала так: Ягайло «оженился в Лятцкой земли, взял за себя некоторую королицу, не имуще отца, ни матери, ея же ради досталося ему королевство в Лятцкой земле; и тако Ягайло жены своей ради наречен был король Лятцкой земли и оттуда бысть король»⁸⁵.