Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Сопровский Александр

«Уход» Со­кра­та от по­этов, изо­щрен­ная цен­зу­ра в уто­пии Пла­то­на, «мно­го лгут пев­цы» Ари­сто­те­ля — вот об­ще­ст­вен­ная по­зи­ция древ­них муд­ре­цов на этот счет. И ес­ли муд­ре­цы но­вые ста­ли как буд­то от­но­сить­ся к по­этам тер­пи­мее — то де­ло лишь в том, что в бы­лой прин­ци­пи­аль­но­сти не ста­ло ну­ж­ды. Ху­до­же­ст­вен­ное твор­че­ст­во, пре­ж­де все­го по­эзия, ко вре­ме­ни за­пад­но-ев­ро­пей­ско­го ро­ман­тиз­ма уже проч­но бы­ло за­гна­но в сфе­ру пре­крас­но­го вы­мыс­ла. В этой-то сфе­ре фи­ло­со­фы от­ве­ли по­этам их, ны­не свы­со­ка при­знан­ные, пра­ва. Не толь­ко об­ще­ст­вен­ное влия­ние по­эзии бы­ло све­де­но на нет — но са­ми по­эты, со свой­ст­вен­ной ху­до­же­ст­вен­ным на­ту­рам по­вы­шен­ной вос­при­им­чи­во­стью, раз­ви­ли в се­бе до­сад­ный «ком­плекс не­пол­но­цен­но­сти» на этот счет. И го­то­вы по­рой по­чи­тать от­ве­ден­ный им угол — ка­ким-то пра­вом на вы­мы­сел... Жал­кое пра­во: вро­де пра­ва шу­та

го­во­рить прав­ду силь­ным ми­ра се­го. Прав­ды же сей ни­кто за­ве­до­мо все­рь­ез не при­мет.

По­доз­ри­тель­ность в от­но­ше­нии к по­этам и по­эзии, ши­ре — к ху­до­же­ст­вен­но­му твор­че­ст­ву, ус­пе­ла пус­тить кор­ни и внут­ри хри­сти­ан­ст­ва. Это от пла­то­ни­ков пе­ре­ня­ли хри­стиа­не ра­ди­каль­ное от­вра­ще­ние к пло­ти (сплошь и ря­дом — и не впол­не спра­вед­ли­во — ото­жде­ст­в­ляю­щее­ся с под­лин­но хри­сти­ан­ским не­при­яти­ем ми­ро­во­го зла). У пла­то­ни­ков же бы­ло, при­ме­ни­тель­но к ис­кус­ст­ву, пе­ре­ня­то по­ня­тие об «эс­те­ти­че­ском» как о плот­ском, чув­ст­вен­ном со­зер­ца­нии. Вот и го­тов со­фис­ти­че­ский сил­ло­гизм — и мно­гие хри­стиа­не стра­шат­ся «де­мо­ни­че­ской» гре­хов­но­сти, яко­бы со­дер­жа­щей­ся в ху­до­же­ст­вен­но­сти как та­ко­вой.

Ху­дож­ник мо­жет и гре­шить, и ко­щун­ст­во­вать (как и чи­нов­ник, ра­бо­чий — или фи­ло­соф). И, прав­да, прель­сти­тель­ная си­ла со­об­ща­ет ху­до­же­ст­вен­но­ вы­ра­жен­но­му ко­щун­ст­ву ду­хов­ную раз­ру­ши­тель­ность. Не столь дав­няя эпо­ха сви­де­тельс­ву­ет, как, на­при­мер, рос­сий­ск­ие по­эты-де­ка­ден­ты сво­ей «де­мо­ни­че­ской» без­от­вет­ст­вен­но­стью не толь­ко уро­до­ва­ли соб­ст­вен­ную, Бо­гом им да­ро­ван­ную жизнь,— но и спо­соб­ст­во­ва­ли сгу­ще­нию той ат­мо­сфе­ры ду­хов­но­го бес­по­ряд­ка, в ка­кой и при­шлось то­гда ре­шать­ся судь­бе Рос­сии. Но та же не­дав­няя эпо­ха со всей на­гляд­но­стью по­ка­за­ла: сам этот дух без­бо­жия и бес­че­ло­веч­но­сти про­ис­те­ка­ет не из по­эзии, не от по­этов — но от лю­дей во­все дру­гих про­фес­сий, не в по­след­нюю оче­редь — от фи­ло­со­фов-идео­ло­гов. Рав­но­ду­шие к цен­но­стям — вот суть де­ла; ще­го­ляю­щий же без­от­вет­ст­вен­но­стью де­ка­дент, об­раз ко­то­ро­го столь пу­га­ет мо­ра­ли­стов, лишь дер­жит нос по вет­ру эпо­хи. Ес­ли же его дар со­об­ща­ет амо­ра­лиз­му осо­бую при­тя­га­тель­ность,— то с тем же ус­пе­хом мож­но ви­нить и плот­ниц­кое ис­кус­ст­во в изо­бре­те­нии ви­се­ли­цы. При­ро­да ху­до­же­ст­вен­но­го твор­че­ст­ва тут ни при чем.

На про­тя­же­нии ты­ся­че­ле­тий де­лом муд­ро­сти бы­ло, пре­ж­де все­го, раз­вес­ти по сто­ро­нам ос­нов­ные со­став­ляю­щие твор­че­ст­ва в его пер­во­на­чаль­ном смыс­ле — кра­со­ту и мощь, ко­то­ры­ми ды­шит речь Гос­по­да из бу­ри. Эс­те­ти­ка ра­цио­на­лиз­ма — тот его де­пар­та­мент, ко­то­рый ве­да­ет за­гнан­ным в угол ху­до­же­ст­вен­ным твор­че­ст­вом, как ве­да­ет Цер­ко­вью осо­бый со­вет в атеи­сти­че­ском го­су­дар­ст­ве. Эта эс­те­ти­ка не­при­яз­не­нна к мо­щи, вла­ст­но­сти, лю­бым «си­ло­вым» об­раз­ам; она от­ры­ва­ет кра­со­ту от мо­щи. (На­ли­цо и про­ти­во­по­лож­ная, идео­ло­ги­че­ски ро­ко­вая край­ность: ко­гда мощь от­ры­ва­ет­ся от кра­со­ты, ве­дя к куль­ту жи­вот­ной си­лы.) Кра­со­та в ра­цио­наль­ной эс­те­ти­ке ус­той­чи­во со­пря­же­на с со­зер­ца­ни­ем. Эс­те­ти­че­ские ка­те­го­рии в луч­шем слу­чае — как у Кан­та — оп­ре­де­лен­ы че­рез «не­за­ин­те­ре­со­ван­ное удо­воль­ст­вие». Тем под­ра­зу­ме­ва­ет­ся, что ин­те­рес че­ло­ве­ка мо­жет быть лишь низ­мен­но-ма­те­ри­аль­ным. Дух, тем са­мым, ли­ша­ет­ся ка­ко­го бы то ни бы­ло соб­ст­вен­но­го ин­те­ре­са; жи­вой же, «за­ин­те­ре­со­ван­ный» че­ло­век те­ря­ет свои пра­ва как ду­хов­ное су­ще­ст­во... Лич­ность как та­ко­вая те­ря­ет су­ве­ре­ни­тет, ус­ту­пая ме­сто фик­тив­но­му «Я», то есть об­ще­му для всех лю­дей ор­га­ну по­зна­ния. По­то­му-то цен­траль­ная фи­гу­ра на­стоя­ще­го твор­че­ст­ва — тво­рец, ав­тор, ху­до­же­ст­вен­но ак­тив­ная лич­ность — ото­дви­га­ет­ся в со­вре­мен­ной эс­те­ти­ке (и во все боль­ше ори­ен­ти­ро­ван­ном на нее прак­ти­че­ском ис­кус­ст­во­ве­де­нии) на зад­ний план.

И вот, об­ра­тить­ся к раз­го­во­ру о по­эзии в Биб­лии, вер­нуть­ся к по­эзии Биб­лии — зна­чит ра­зо­рвать и от­бро­сить эту хит­ро­ум­но спле­тав­шую­ся ты­ся­че­ле­тия­ми диа­лек­ти­че­скую цепь. Эту по­сле­до­ва­тель­ную цепь от­чу­ж­де­ний и рас­чле­не­ний, ко­то­рая тя­нет­ся за со­вре­мен­ным пред­став­ле­ни­ем о по­эзии. Ина­че го­во­рить о по­эзии в Биб­лии — чре­ва­то не­до­ра­зу­ме­ния­ми. Эс­тет-ате­ист об­на­ру­жил бы в Биб­лии «толь­ко» по­эзию, и он ру­ко­пле­скал бы та­кой по­эзии. Бо­го­слов-ра­цио­на­лист на тех же ос­но­ва­ни­ях во­все от­ка­зал­ся бы го­во­рить о по­эзии в Биб­лии. Од­на­ко по­эзия Биб­лии — не «толь­ко» по­эзия. Она не ук­ра­ше­ние, не ил­лю­ст­ра­ция мыс­ли, не ино­ска­за­ние. В ее об­раз­ах, ко­то­рым от­вле­чен­ное обоб­ще­ние про­ти­во­по­ка­за­но, уже вы­ра­же­но то, что име­ют со­об­щить нам бо­го­ду­хо­вен­ные ав­то­ры. Речь

идет не о вы­мыс­ле, не о фан­та­зии в про­ти­во­вес «на­уч­но­сти» — но о твор­че­ст­ве в про­ти­во­вес не­бы­тию. Речь идет о со­тво­ре­нии жиз­ни, на ко­то­рую в бес­силь­ной яро­сти и по­ку­ша­ет­ся «дух ра­зу­ме­ния». Речь во­об­ще идет о ми­ре Биб­лии — ми­ре, ко­то­ро­му сам слог со­вре­мен­ной нау­ки по­ка­зал­ся бы ес­ли не зло­на­ме­рен­но­стью, то сла­бо­уми­ем. Са­мо сло­во «по­эзия», впро­чем, об­ра­зо­ва­но от гла­го­ла со зна­че­ни­ем «тво­рить, де­лать» в ши­ро­ком смыс­ле. Так что го­во­рить о по­эзии в Биб­лии не зна­чит уни­жать биб­лей­ско­го по­ве­ст­во­ва­ния — ал­ле­го­ри­че­ские же и ра­цио­наль­ные тол­ко­ва­ния его уни­жа­ют. Го­во­рить о по­эзии в Биб­лии — зна­чит, на­обо­рот, ука­зы­вать на из­на­чаль­ную при­ро­ду са­мой по­эзии как на выс­ший род дея­тель­но­го бы­тия. И это же зна­чит, с дру­гой сто­ро­ны, при­кос­нуть­ся к соб­ст­вен­но­му смыс­лу биб­лей­ско­го сви­де­тель­ст­ва.

Не­из­беж­но сколь­зя­щее тут по­всю­ду упо­доб­ле­ние че­ло­ве­че­ско­го твор­че­ст­ва Бо­же­ст­вен­но­му Тво­ре­нию — на­вле­ка­ет не­ма­лую от­вет­ст­вен­ность. Соз­на­вая эту от­вет­ст­вен­ность, не сто­ит бо­ять­ся ее — и не сто­ит на­зван­ное упо­доб­ле­ние за­ту­ше­вы­вать. Да, не­со­пос­та­вим раз­мах, не­со­раз­ме­ри­ма це­на Гос­под­не­го и че­ло­ве­че­ско­го твор­че­ско­го ак­та. Но ведь Гос­подь соз­дал че­ло­ве­ка по Сво­ему об­ра­зу и по­до­бию. Упо­доб­лять — не зна­чит со­раз­ме­рять. Хо­тя, по­ду­мать толь­ко, не стес­ня­ют­ся же как раз со­раз­ме­рять че­ло­ве­че­ские по­ня­тия о при­чин­но-след­ст­вен­ном по­ряд­ке или це­ле­со­об­раз­но­сти — с Бо­же­ст­вен­ны­ми! В чем же ис­кать те об­раз и по­до­бие? В ра­зум­ном мыш­ле­нии? Ко­то­рое со­об­ща­ет «ра­зум­но­му» сча­ст­ли­вую спо­соб­ность «дос­тав­лять поль­зу се­бе са­мо­му»? Да ведь та­ко­го ума-ра­зу­ма в дос­тат­ке и у зве­рей. Так что же вы­де­ля­ет че­ло­ве­ка из жи­вот­но­го цар­ст­ва, ка­кой вла­стью на­де­лил че­ло­ве­ка Гос­подь сре­ди тва­рей зем­ных?

Твор­че­ст­во да­ет че­ло­ве­ку ни с чем не срав­ни­мую в при­ро­де воз­мож­ность. Че­ло­ве­ку да­но бла­го­да­рить Твор­ца за Тво­ре­ние — а не дос­тав­лять лишь, как скот, поль­зу се­бе са­мо­му. Воз­мож­ность эта, воз­мож­ность бес­ко­ры­ст­ной бла­го­дар­но­сти, пре­ж­де и пря­мее все­го осу­ще­ст­в­ля­ет­ся имен­но в твор­че­ст­ве. На­де­лив Ада­ма да­ром на­ре­кать име­на все­му зем­но­му, Гос­подь тем са­мым при­звал его при­нять по­силь­ное уча­стие в Тво­ре­нии. Че­ло­ве­че­ское твор­че­ст­во, при всей не­со­из­ме­ри­мо­сти бы­ло бла­го­дар­ным со­про­во­ж­де­ни­ем Бо­же­ст­вен­но­го Тво­ре­ния, бы­ло со­при­род­но ему. На ка­ких же еще пу­тях ис­кать об­раз и по­до­бие Бо­га в нас?

Че­ло­век мо­жет ру­ко­во­дство­вать­ся ка­ки­ми угод­но соб­ст­вен­ны­ми це­ля­ми, чу­ж­ды­ми та­ин­ст­вен­ным це­лям Гос­по­да. Сколь угод­но су­ет­ные мо­ти­вы мо­гут, осо­бен­но по­на­ча­лу, тол­кать че­ло­ве­ка на твор­че­ский путь. Но во всем том лишь да­ет знать не­ис­по­ве­ди­мость Гос­под­них пу­тей. И сам твор­че­ский миг, бес­поч­вен­ный вос­торг за­хле­сты­ва­ет че­ло­ве­ка, на­ме­кая на то, что чер­пать ему да­но все из то­го же еди­но­го пер­во­ис­точ­ни­ка — ина­че же он бес­си­лен что-ли­бо соз­дать. Бес­ко­ры­ст­ная бла­го­дар­ность ос­та­ет­ся серд­це­ви­ной твор­че­ско­го ак­та.

Ес­ли же по­рой и в бла­го­дар­но­сти оби­ход­ной, в при­зна­тель­но­сти за ус­лу­гу — че­ло­век ус­ту­па­ет жи­вот­но­му; ес­ли пре­вра­ща­ет­ся в жи­вот­ное «на двух но­гах и не­бла­го­дар­ное» (оп­ре­де­ле­ние Дос­то­ев­ско­го в «За­пис­ках из под­по­лья»),— так это лишь од­но из след­ст­вий то­го же рас­па­да, ут­ра­ты еди­но­го твор­че­ско­го на­ча­ла, в ко­неч­ном сче­те — пер­во­род­но­го гре­ха. Адам сам пре­дал дан­ную ему Гос­по­дом чу­дес­ную власть.

Од­на­ко и по сей день твор­че­ская ме­ра дос­та­ет да­ле­ко за пре­де­лы ав­то­ном­ной эс­те­ти­ки. Сло­во­упот­реб­ле­ние — не пус­тяк, и в кор­нях слов пуль­си­ру­ет их древ­нее зна­че­ние. Так вот, в оби­хо­де и фор­ма­лист-эс­тет на­зо­вет не­удав­шее­ся ху­до­же­ст­вен­ное про­из­ве­де­ние сла­бым; но и су­хой мо­ра­лист от­зо­вет­ся о дур­ном по­ступ­ке: не­кра­си­во. Кра­со­та и мощь ос­та­ют­ся еди­ным су­дом, и в них пе­чать то­го же пер­во­род­ст­ва.

Спор об Ио­ве на не­бе­сах был за­те­ян по пра­ву Твор­ца. «Твор­че­ское до­ка­за­тель­ст­во» за­клю­че­но не в ка­ком-то су­ж­де­нии или от­рыв­ке кни­ги: всякни­га Ио­ва це­ли­коместь та­кое до­ка­за­тель­ст­во. По­это­мувся об­ста­нов­ка и все «точ­ки зре­ния» в кни­ге — по­эзия. Су­хим жа­ром ды­шит она в «уте­ше­ни­ях» муд­ре­цов, а в «воз­вы­шен­ных ре­чах» Ио­ва — све­жей го­ре­чью. Ме­та­фо­рами, в ко­то­рых то страш­но, то тро­га­тель­но да­ют о се­бе знать за­бо­ты дня и дви­же­ния при­ро­ды,— пе­ст­ро про­вя­за­ны все ре­чи кни­ги. Го­ло­во­кру­жи­тель­ный об­зор ми­ро­зда­ния в ре­чи Твор­ца вы­дви­га­ет эту мно­го­ярус­ную по­эти­че­скую по­строй­ку в пре­де­лы все­лен­ной.