Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Сопровский Александр

Все это в ду­хе со­фис­ти­че­ско­го во­про­са Ге­ге­ля: «кто мыс­лит аб­ст­ракт­но?». Кон­крет­ность по­ня­тия, бо­гат­ст­во его оп­ре­де­ля­ет­ся спо­соб­но­стью к ло­ги­че­ско­му раз­ви­тию. Из об­ра­зов же Гос­под­ней ре­чи не раз­вить ни­ка­кой ло­ги­че­ской идеи. Они, од­на­ко, имен­но об­ра­зы (а не по­ня­тия); тут нуж­но пе­ре­клю­чить­ся в дру­гую сис­те­му ко­ор­ди­нат. С точ­ки зре­ния по­ня­тия — все рав­но, из­да­ет ли при зву­ке тру­бы конь го­лос «гу! гу!» или нет; это, в луч­шем слу­чае «спо­соб­ность одо­маш­нен­но­го жи­вот­но­го из­би­ра­тель­но реа­ги­ро­вать на внеш­ние раз­дра­жи­те­ли» ...да и то для серь­ез­ной фи­ло­соф­ской тео­ди­цеи че­рес­чур не­су­ще­ст­вен­но. С точ­ки же зре­ния об­раза как раз су­ще­ст­вен­но, ка­кой имен­ного­лос

по­да­ет конь, ко­гда «из­да­ле­ка чу­ет бит­ву». Кон­крет­ность об­раза оп­ре­де­ля­ет­ся как раз един­ст­вен­но­стью, не­по­вто­ри­мо­стью жиз­ни, кри­ста­лли­зо­ван­ной в об­ра­зе, точ­но­стью вос­при­ятия, си­лой вы­ра­же­ния. Ни­ка­ких обоб­ще­ний, ни­ка­ких идей — не вы­не­сти из бое­во­го ко­ня: их и не сто­ит вы­во­дить. Ес­ли вы­во­дить идею — то и по­лу­чит­ся, прав­да, «ан­тро­по­мор­физм». Од­на­ко речь из бу­ри цен­на не по­ня­тий­ным, не идей­ным — но сво­им соб­ст­вен­ным, об­раз­нымбо­гат­ст­вом.

Са­ма эпи­чес­кая из­бы­точ­ность ре­чи во­все не на­ив­на. Пе­ре­чис­ли­тель­ные ин­то­на­ции про­ис­те­ка­ют не из на­ме­ре­ния по­спеш­но по­де­лить­ся «зна­ния­ми эпо­хи» в наи­боль­шем объ­е­ме. Двух-трех при­ме­ров до­воль­но для обоб­ще­ния — но тут не ста­вит­ся цель: обоб­щить. Тут да­ло се­бе во­лю лю­бо­ва­ние Твор­ца Тво­ре­ни­ем. Че­ло­век при­зы­ва­ет­ся бла­го­дар­но раз­де­лить это чув­ст­во, как раз­де­ля­ли его, ли­куя, ут­рен­ние звез­ды. Под­роб­но­сти — не лиш­ни, на­про­тив: они дра­го­цен­ны, ка­ж­дая из них — но­вая грань, ко­то­рой по­во­ра­чи­ва­ет­ся со­тво­рен­ный мир к сво­ему твор­цу.

Тео­ди­цеи на­чи­на­ют­ся с во­про­са: для че­го бла­го­му Бо­гу не­об­хо­ди­мо зло? Во­прос этот уже есть оп­рав­да­ние зла, ко­то­рым и под­ме­ня­ет диа­лек­ти­че­ская хит­рость оп­рав­да­ние Бо­га. В Биб­лии нет та­ких во­про­сов (тем бо­лее — на­ду­ман­ных от­ве­тов на них, буд­то зло не­об­хо­ди­мо для осу­ще­ст­в­ле­ния сво­бо­ды и проч.). Кни­га Бы­тия рас­ска­зы­ва­ет, от­ку­да зло при­шло в мир. И кни­га Ио­ва ут­вер­жда­ет не­воз­мож­ность для че­ло­ве­ка при­ми­рить­ся со злом. Иов от­ча­ян­но ищет, как со злом по­кон­чить, а не как оп­рав­дать его. Речь же Са­мо­го Твор­ца, пе­ре­дви­гая судь­бу Ио­ва в го­ри­зон­ты все­лен­ной, ука­зы­ва­ет на твор­че­ский ис­точ­ник, из ко­то­ро­го чер­па­ют­ся си­лы, при­зван­ные не ос­та­вить мес­та злу в ми­ре.

Ка­ких толь­ко до­ка­за­тельств бы­тия Бо­га не соз­да­ли бо­го­сло­вы и фи­ло­со­фы! Од­на­ко твор­че­ст­во и — од­ной с ним при­ро­ды — кра­со­та и мощь — как-то все не по­па­да­ют во гла­ву уг­ла. В кни­ге Ио­ва не за­ме­ча­ют тео­ди­цеи, по­то­му что Гос­подь не оп­рав­ды­ва­ет Се­бя с по­мо­щью по­сле­до­ва­тель­ных до­во­дов. В кни­ге Ио­ва не ви­дят до­ка­за­тель­ст­ва бы­тия Бо­жия, по­то­му что это не до­ка­за­тель­ст­во в стро­гом смыс­ле сло­ва, но — де­мон­ст­ра­ция си­лы, со­зи­даю­щей без­мер­но пре­крас­ный и раз­но­об­раз­ный мир. Гос­подь не оп­рав­ды­ва­ет­ся, но под­ви­га­ет че­ло­ве­ка при­час­тить­ся кра­со­те и мо­щи Тво­ре­ния.

По инер­ции мыс­ли мож­но здесь ис­кать «кос­мо­ло­ги­че­ское» или «тео­ло­ги­че­ское» до­ка­за­тель­ст­ва: они ведь по ви­ди­мо­сти то­же об­ра­ще­ны к ми­ро­зда­нию, к его при­чин­но-след­ст­вен­ным за­ко­но­мер­но­стям или к его це­ли. Од­на­ко при­чи­на, след­ст­вие, цель на де­ле прив­но­сят­ся в мир че­ло­ве­че­ским мыш­ле­ни­ем; а ска­зан­но­го о кни­ге Ио­ва дос­та­точ­но, что­бы в ней не ис­кать то­ж­де­ст­во мыш­ле­ния и бы­тия — в ре­чах муд­ре­цов на­ли­цо да­же по­зор­ное бес­си­лие мыш­ле­ния пе­ред бы­ти­ем. В от­ли­чие от кос­мо­ло­ги­че­ско­го или тео­ло­ги­че­ско­го до­ка­за­тель­ст­ва речь идет не о по­ряд­ке и не о це­ле­со­об­раз­но­сти ми­ро­зда­ния, но о са­мом ми­ро­зда­нии, о его кра­со­те и мо­щи, твор­че­ская при­ро­да ко­то­рых ука­зы­ва­ет на их лич­ный, «за­ин­те­ре­со­ван­ный» ис­точ­ник: на Твор­ца. По­ря­док же и це­ле­со­об­раз­ность тут как раз уяз­ви­мы, на­ру­ши­мы, об­ра­ти­мы: хо­тя бы ра­ди че­ло­ве­ка, о ко­то­ром со­вер­ша­ет­ся в кни­ге Ио­ва ве­ли­кий спор.

Ми­мо та­ких до­ка­за­тельств, од­на­ко, уп­ря­мо их об­те­кая, ес­ли не вста­вая пря­мо во вра­ж­деб­ную

к ним по­зи­цию,— дви­га­лась ми­ро­вая ра­цио­на­ли­сти­че­ская мысль. И вновь не­воль­но при­хо­дят на ум «не­фи­ло­соф­ские» со­об­ра­же­ния: по­че­му... нет, го­раз­до точ­нее: кто об­хо­дил или от­вер­гал та­кие до­ка­за­тель­ст­ва? Да все то­го же скла­да лю­ди: кто в бес­силь­ной яро­сти на­вя­зы­ва­ет не­лю­би­мо­му ми­ру на­ду­ман­ный по­ря­док, зад­ним чис­лом обос­но­вы­ва­ет це­ле­­со­об­раз­ность ми­ра, не ощу­щая в ду­ше ни при­чин его, ни це­ли. Кто втай­не ни­че­го, кро­ме мер­зо­сти, раз­гля­деть в этом ми­ре не спо­со­бен. Кто ли­шен да­ра люб­ви, для ко­го твор­че­ские воз­мож­но­сти за­кры­ты — а ес­ли бы вдруг от­кры­лось их су­ще­ст­во­ва­ние, то не вы­зва­ло бы ни­че­го, кро­ме не­до­умен­ной оби­ды, чув­ст­ва обой­ден­но­сти. Для ко­го кра­со­та и мощь ми­ра — пус­тые сло­ва, в луч­шем слу­чае — де­ко­ра­ция от­вле­чен­ных по­ня­тий... Есть та­кие лю­ди — или есть та­кие со­стоя­ния ду­ши,— ко­гда и речь Гос­по­да из бу­ри не убе­ж­да­ет, ко­гда и ли­ко­ва­ние ут­рен­них звезд за­став­ля­ет лишь по­жи­мать пле­ча­ми. В та­ком слу­чае — все это, прав­да, ни­ка­кое не до­ка­за­тель­ст­во. С та­ки­ми людь­ми — или с людь­ми в та­ком со­стоя­нии — спо­рить не о чем, как не о чем бы­ло спо­рить Гиль­га­ме­шу с хо­зяй­кой бо­гов, как не­вмо­го­ту спо­рить Ио­ву с муд­ре­ца­ми.

Муд­ре­цы — та­ко­вы же и в Но­вом За­ве­те: «книж­ни­ки», в про­ти­во­вес ко­то­рым Ии­сус учил как власть имею­щий. Та же борь­ба и во всей хри­сти­ан­ской куль­ту­ре. Для Ге­ге­ля звез­ды на не­бе столь же ма­ло дос­той­ны удив­ле­ния, как сыпь на те­ле че­ло­ве­ка или как бес­чис­лен­ный рой мух. И он же про­из­не­сет как не­что са­мо со­бой ра­зу­мею­щее­ся, буд­то «...в хри­сти­ан­ст­ве ме­нее все­го (! — А.С.) над­ле­жит нам знать Бо­га толь­ко (? — А.С.) как твор­че­скую дея­тель­ность, а не как дух...» (3-я лек­ция о до­ка­за­тель­ст­ве бы­тия Бо­га. Фи­ло­со­фия ре­ли­гии, т. 2. М., 1977, c. 355). — «Дух» же на жар­го­не гер­ман­ских ра­цио­на­ли­стов оз­на­ча­ет по­знаю­щий ра­зум; ему-то Ге­гель и жерт­ву­ет так ре­ши­тель­но твор­че­ст­вом...

Муд­ре­цы кни­ги Ио­ва, ос­корб­ляя Твор­ца — тут же, по не­из­беж­ной внут­рен­ней свя­зи, яро­ст­но чер­ни­ли тво­ре­ние. Те­перь по­ра ска­зать — пусть не­сколь­ко от­сту­пая в сто­ро­ну: муд­ре­цы всех вре­мен, хит­ро­ум­но об­хо­дя твор­че­ское на­ча­ло в Св. Пи­са­нии, да­же в бо­го­сло­вии де­ла­ли упор на по­зна­ва­тель­ную дея­тель­ность в ущерб твор­че­ст­ву. И они — по столь же не­из­беж­ной внут­рен­ней свя­зи — вы­тес­ня­ли твор­че­ское на­ча­ло, вслед за из­гна­ни­ем его из сфе­ры бо­же­ст­вен­ной,— уже пря­мо из жиз­не­дея­тель­но­сти че­ло­ве­че­ской.

Дух твор­че­ст­ва по­сле­до­ва­тель­но из­го­нял­ся «ду­хом ра­зу­ме­ния» из ду­хов­ной, хо­зяй­ст­вен­ной, об­ще­ст­вен­ной жиз­ни лю­дей. По ме­ре от­чу­ж­де­ния ка­ж­дой из этих об­лас­тей от их еди­но­го твор­че­ско­го пер­во­ис­точ­ни­ка, от­да­ле­ния друг от дру­га и за­мы­ка­ния в са­мих се­бя,— твор­че­ское на­ча­ло в них по­сте­пен­но гас­ло. В ито­ге се­го­дня са­мо сло­во «твор­че­ст­во» ас­со­ции­ру­ет­ся ед­ва ли не ис­клю­чи­тель­но с твор­че­ст­вом ху­до­же­ст­вен­ным. И ес­ли од­ни ра­ды здесь уви­деть до­ка­за­тель­ст­во «не­серь­ез­но­сти», по­верх­но­стности, ущерб­но­сти са­мо­го твор­че­ско­го на­ча­ла,— то дру­гие, на­про­тив, раз­гля­дят про­ро­че­ст­во о на­зна­че­нии ху­до­же­ст­вен­но­сти («кра­со­та мир спа­сет» Дос­то­ев­ско­го), раз­гля­дят в ху­до­же­ст­вен­но­сти по­след­ние ук­ре­п­ле­ния твор­че­ско­го на­ча­ла.

Так или ина­че, в этой — ху­до­же­ст­вен­ной — об­лас­ти по­зи­ции твор­че­ст­ва наи­бо­лее при­зна­ны и проч­ны, да­же по сей день. По­то­му-то из ты­ся­че­ле­тия в ты­ся­че­ле­тие на­рас­таю­щей кле­ве­те под­вер­же­но ху­до­же­ст­вен­ное твор­че­ст­во со сто­ро­ны «ду­ха ра­зу­ме­ния». В осо­бен­но­сти — по­эзия, чей не­по­сред­ст­вен­но-лич­но­ст­ный ли­ри­че­ский им­пульс ко­ре­нит­ся во всех ро­дах ху­до­же­ст­вен­но­сти — и ко­то­рая по­то­му, воз­мож­но, все­го бли­же пер­во­на­чаль­ной при­ро­де твор­че­ст­ва как та­ко­во­го.