Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Сопровский Александр

«Бун­тую­щий» Шес­тов по­рой ока­зы­ва­ет­ся по­ра­зи­тель­но бли­зок «по­ло­жи­тель­но­му» Дос­то­ев­ско­му. Да и сто­ит ли это­му удив­лять­ся? Ведь оба рус­ских пи­са­те­ля бо­ле­ли в сущ­но­сти од­ной и той же бо­лью.— «Ис­то­рия че­ло­ве­че­ст­ва, вер­нее, все ужа­сы ис­то­рии че­ло­ве­че­ст­ва, по сло­ву Все­выш­не­го, «от­ме­ня­ют­ся», пе­ре­ста­ют су­ще­ст­во­вать, пре­вра­ща­ют­ся в при­зра­ки и ми­ра­жи: Петр не от­ре­кал­ся, Да­вид по­ра­зил Го­лиа­фа, но не пре­лю­бо­дей­ст­во­вал, раз­бой­ник не уби­вал, Адам не вку­сил от за­прет­ных пло­дов, Со­кра­та ни­кто ни­ко­гда не от­рав­лял» /21/.— Эти­ка Шес­то­ва здесь не­ожи­дан­но смы­ка­ет­ся с эти­кой Дос­то­ев­ско­го. «От­ри­ца­тель­ное» — с «по­ло­жи­тель­ным». По­зи­ция «по ту сто­ро­ну до­б­ра и зла», от­ри­ца­ние за­слу­ги и ви­ны, от­вер­же­ние са­мой эти­ки — смы­ка­ет­ся с уче­ни­ем до­б­ра, с ве­рою, что «всяк ви­но­вен за всех и пе­ред все­ми, а я боль­ше всех»,— с ре­ли­ги­оз­ной нрав­ст­вен­но­стью. Ведь по­бу­ди­тель­ный им­пульс Дос­то­ев­ско­го — не в мрач­ном «эти­че­ском де­тер­ми­низ­ме»,

всех и вся ско­вы­ваю­щем, но — в жа­ж­де упо­до­бить­ся по­силь­но Хри­сту, взяв на се­бя гре­хи ми­ра. По­это­му«всяк ви­но­вен за всех и пе­ред все­ми, а я боль­ше всех». Но, сбыв­шись, меч­та эта при­ве­ла бы к то­му же ито­гу, что и вы­вод Шес­то­ва из Пи­са­ния: к «от­ме­не» ужа­сов ис­то­рии, к чу­ду.

...Ра­цио­на­лизм во­шел в мир как боль­шой со­блазн. И Шес­тов яс­нее мно­гих соз­на­вал это. Но боль­шой со­блазн ра­цио­на­лиз­ма стро­ит­ся из от­дель­ных ча­ст­ных со­блаз­нов. Об­щая сущ­ность, ко­рень этих со­блаз­нов — ав­то­но­мия. Ра­цио­наль­ная фи­ло­со­фия, как ут­вер­жда­ет сам Шес­тов, есть фи­ло­со­фия, «...не дер­заю­щая под­нять­ся над ав­то­ном­ным зна­ни­ем и ав­то­ном­ной эти­кой...» /22/; имен­но по­это­муона «...не при­во­дит че­ло­ве­ка к ис­ти­не, а на­ве­ки от ис­ти­ны уво­дит» /там же/.— Про­ис­те­каю­щие из этой ав­то­но­мии со­блаз­ны Шес­тов от­вер­га­ет один за дру­гим: со­блазн ав­то­ном­но­го ра­зу­ма, со­блазн ав­то­ном­ной мо­ра­ли. Од­на­ко од­но­го из со­блаз­нов Шес­тов не убе­рег­ся — ли­бо умыш­лен­но не за­хо­тел из­бег­нуть. Это — так­же со­блазн ав­то­но­мии — на этот раз ав­то­но­мии лич­но­сти. Лич­ность под­вер­га­ет­ся ав­то­но­ми­за­ции, пре­вра­тив­шись та­ким об­ра­зом в ин­ди­вид. Этот про­цесс на­хо­дит­ся в пря­мой свя­зи с об­щим про­цес­сом узур­па­ции ра­зу­мом гос­под­ства над ми­ром. Бо­лее то­го: быть мо­жет, как раз из этойав­то­но­мии вы­лу­пи­лись, как из яй­ца, все про­чие! Ко­ре­нясь в ан­тич­но­сти, про­цесс этот со всей яс­но­стью об­на­ру­жил­ся, во­пло­тил­ся и от­вер­дел в эпо­ху т. н. ре­нес­сан­са. Ко­гда ра­зум окон­ча­тель­но эман­си­пи­ро­вал­ся от ду­ши, а мо­раль от ре­ли­гии — то­гда же (а то и не­мно­го пре­ж­де) ин­ди­вид был от­чу­ж­ден от лич­но­сти. На пер­вых по­рах это ук­ре­пи­ло не­за­ви­си­мость «ча­ст­но­го ли­ца», но вме­сте с тем соз­да­ло пред­по­сыл­ку для пре­вра­ще­ния че­ло­ве­ка в мыс­ля­щую ма­ши­ну (в сис­те­мах чис­то ра­цио­на­ли­сти­че­ских), а так­же и для пре­вра­ще­ния че­ло­ве­ка в ма­ши­ну не­мыс­ля­щую, в объ­ект по­дав­ле­ния кол­лек­ти­вом (в сис­те­мах со­циа­ли­сти­че­ских)... Этот-то со­блазн и мстит ис­под­воль Шес­то­ву, про­гнав­ше­му от се­бя про­чие со­блаз­ны змея, сто­яв­ше­го на стра­же де­ре­ва в Божь­ем са­ду. От­сю­да — ни­ги­лизм, по­иск не­су­ще­ст­вую­щих про­ти­во­ре­чий, бо­язнь об­ще­го де­ла и т. п. ...В сво­ей борь­бе с «веч­ны­ми ис­ти­на­ми» Шес­тов, как вы­яс­ня­ет­ся, не­дос­та­точ­но«ра­ди­ка­лен».

«Рав­няй­те пу­ти Гос­по­ду! Как рав­нять? Со­блю­дать по­сты, празд­ни­ки? От­да­вать де­ся­ти­ну или да­же все иму­ще­ст­во бед­ным? Умер­щв­лять свою плоть? Лю­бить ближ­не­го? Чи­тать но­чи на­про­лет ста­рые кни­ги? Все это нуж­но, все это хо­ро­шо(курсив мой — А.С.), ко­неч­но. Но это не глав­ное» /269/.

Не глав­ное, по­ло­жим. Но ес­ли пре­ды­ду­щая фра­за не есть пус­тая ого­вор­ка, ес­ли вправ­ду «все это нуж­но, все это хо­ро­шо» — то к че­му столь яро­ст­ные на­пад­ки на со­бор­ность, на ав­то­ри­тет, на во­пло­ще­ние твор­че­ст­ва? К че­му от­ри­ца­ние Зо­си­мы во имя под­поль­но­го че­ло­ве­ка? К че­му все это на­ду­ман­ное вы­ис­ки­ва­ние про­ти­во­ре­чий?

«Все это нуж­но, все это хо­ро­шо» — и твор­че­ская ве­ра не про­ти­во­ре­чит ни ав­то­ри­те­ту, ни со­бор­но­сти, ни во­пло­ще­нию. Бо­лее то­го: твор­че­ская ве­ра под­ра­зу­ме­ва­етэто все на из­вест­ных уров­нях соб­ст­вен­ной ие­рар­хии. При­чем уров­ни эти, как и са­ма ие­рар­хия, нуж­ны во­все не ра­ди оп­рав­да­ния пе­ред ра­зу­мом и тем бо­лее не для при­ну­ж­де­ния. Нуж­ны они ра­ди то­го, что­бы строй­ней воз­вы­сить хор бла­го­да­ре­ния Гос­по­ду за Его де­ла. И это — так­же доб­ро зе­ло.

Что же, спро­сят, не бы­ва­ло здесь и не бы­ва­ет ни­ка­кой под­ме­ны? Спро­сят: раз­ве нет обы­чая ис­поль­зо­ватьав­то­ри­тет, ие­рар­хию, куль­тур­ные цен­но­сти — имен­но ра­ди оп­рав­да­ния пе­ред ра­зу­мом (это в луч­шем слу­чае), ли­бо — и для об­ще­ст­вен­но­го при­ну­ж­де­ния (в худ­шем)? Не су­ще­ст­ву­ет раз­ве ре­аль­ной опас­но­сти «все­мства»?

Все это, ра­зу­ме­ет­ся же, су­ще­ст­ву­ет. Но, ес­ли не го­ря­чить­ся, не­труд­но раз­гля­деть ме­ру не­про­хо­ди­мо­го раз­ли­чия ме­ж­ду «все­мством» и со­бор­но­стью. Обы­ва­тель (бес­соз­на­тель­но) и его идео­лог-ра­цио­на­лист (соз­на­тель­но) упо­ва­ют на мо­ралькак ав­то­ном­ное, от­вле­чен­ное, без­лич­ное на­ча­ло, про­ис­те­каю­щее из «не­об­хо­ди­мо­сти, не слу­шаю­щей убе­ж­де­ний». На той же поч­ве спе­ку­ли­ру­ет и де­ма­гог. Со­во­куп­ность их уси­лий ро­ж­да­ла во все вре­ме­на при­ну­ж­де­ние

и на­си­лие, ос­вя­щае­мые рав­но­душ­ной фи­ло­со­фи­ей и лю­без­ные серд­цу «все­мства» как «по­ря­док».— Об­ще­ние же ве­рую­ще­го че­ло­ве­ка с Бо­гом во­все не по­хо­же на от­но­ше­ние обы­ва­те­ля или фи­ло­со­фа к мо­ра­ли. По­то­му что Бог — не ав­то­но­мен, но вез­де­сущ, не от­вле­чен­ный, но жи­вой, по­то­му что Он — не без­лич­ный, но лич­ный. По­то­му что Ему слыш­ны убе­ж­де­ния мо­лит­вы, и Он мо­жет да­же ме­нять ре­ше­ния Свои. По­то­му что «для Не­го нет ни­че­го не­воз­мож­но­го». От­но­ше­ние ве­рую­ще­го к Бо­гу есть по­это­му ин­тим­но-лич­но­ст­ное от­но­ше­ние. По­ра­зи­тель­ны сло­ва Ио­ва /7.17/ о том, как Бог по­се­ща­ет его «ка­ж­дое ут­ро» — при­чем го­во­рит­ся это в дни са­мо­го чер­но­го от­чая­ния. Знак ин­тим­но­сти этой и есть знак раз­ли­чия ме­ж­ду «все­мством» и со­бор­но­стью. Со­бор­ность же и есть воль­ный со­юз ин­тим­но об­щаю­щих­ся с Бо­гом лю­дей. Имен­но этим от­ли­ча­ет­ся ис­крен­не со­блю­дае­мый мо­на­стыр­ский ус­тав от са­мо­го что ни на есть доб­ро­со­ве­ст­но­го со­блю­де­ния гра­ж­дан­ской дис­ци­п­ли­ны, вдох­но­вен­но чи­ни­мая цер­ков­ная служ­ба от са­мо­го кра­си­во­го во­ен­но­го па­ра­да.

Не по­то­му ли Цер­ковь (не­смот­ря на худ­шие свои гре­хи) скра­ши­ва­ла сво­ей дея­тель­но­стью (что при­зна­ют и вра­ги Церк­ви) са­мую ди­кую по­ру сред­них ве­ков? И не по­то­му ли (в ХХ ве­ке) совпало отстранение Церкви с арены всемироной исто­рии — с жерт­ва­ми и раз­ру­ше­ния­ми, ос­та­вив­ши­ми да­ле­ко по­за­ди все жес­то­ко­сти древ­но­сти?

Вот по­че­му «все это нуж­но, все это хо­ро­шо»... Шес­тов не раз за­да­вал­ся во­про­сом: ко­гда прав Иов — го­во­ря в сми­ре­нии «Бог дал, Бог взял», или же дерз­ко взы­скуя Гос­по­да в от­чая­нии. Иов прав и то­гда, ко­гда го­во­рит «Бог дал, Бог взял» — и то­гда, ко­гда раз­ди­ра­ет оде­ж­ды, во­пя на пе­пе­ли­ще. Страх Бо­жий, бо­го­бо­яз­нен­ность (ни в ко­ем слу­чае не пу­тать с аб­ст­ракт­ной мо­ра­лью — в этом суть!) так же спа­са­ли Ио­ва в без­об­лач­ные дни, как дер­за­ние спас­ло его в дни от­чая­ния; то и дру­гоеока­за­лось угод­ным Бо­гу. Вот по­че­му и об­раз Зо­си­мы не про­ти­во­ре­чит ло­ги­ке под­поль­но­го че­ло­ве­ка у Дос­то­ев­ско­го.

Ра­зу­ме­ет­ся, ис­то­рия ки­шит ко­ры­ст­ны­ми сме­ше­ния­ми со­бор­но­сти со «все­мством». Ра­зу­ме­ет­ся, на­зван­ное не­пре­мен­ное ус­ло­вие — ин­тим­ная ис­крен­ность — не мог­ло не при­вес­ти к то­му, что идея со­бор­но­сти в боль­шин­ст­ве слу­ча­ев так и ос­та­ва­лась «иде­ей», а осу­ще­ст­в­ле­ние ее ос­та­ва­лось не­бла­го­дар­ной за­да­чей оди­но­чек или мень­шинств. Но при­ме­ры по­бед — ча­ще и убе­ди­тель­ней, не­же­ли пред­став­ля­лось Шес­то­ву. Клю­ний­ское дви­же­ние, мо­на­стыр­ская дея­тель­ность Св. Фран­ци­ска Ас­сиз­ско­го, по­рой и ус­пе­хи в ми­ру — хо­тя бы пре­вра­ще­ние не­оте­сан­ных муж­ла­нов во вдох­но­вен­ных ры­ца­рей, со­вер­шив­ше­еся в Ев­ро­пе на про­тя­же­нии XII сто­ле­тия... А рус­ский Пра­во­слав­ный Вос­ток — не по пра­ву ли гор­дит­ся преп. Сер­ги­ем Ра­до­неж­ским и Ку­ли­ков­ской бит­вой?.. Ос­во­бо­див­шись из-под ига не­об­хо­ди­мо­сти, че­ло­век учит­ся не толь­ко сво­бод­но мыс­лить, но и сво­бод­но об­ра­щать­ся с се­бе по­доб­ны­ми. А ина­че — не вы­ро­дит­ся ли вла­ст­ное твор­че­ское iubere в со­кра­то­во бла­жен­ное сми­ре­ние пе­ред не­об­хо­ди­мо­стью?

* * *

«С м ы с л и с ­т о ­р и и. Ищут смыс­ла ис­то­рии и на­хо­дят смысл ис­то­рии. Но по­че­му та­кая ис­то­рия долж­на иметь смысл? Об этом не спра­ши­ва­ют. А ведь ес­ли бы кто спро­сил, мо­жет, он спер­ва бы усом­нил­ся в том, что ис­то­рия долж­на иметь смысл, а по­том убе­дил­ся бы, что во­все ис­то­рии и не по­ла­га­ет­ся иметь смысл, что ис­то­рия са­ма по се­бе, а смысл сам по се­бе. От ко­пе­еч­ной свеч­ки Мо­ск­ва сго­ре­ла, а Рас­пу­тин и Ле­нин — то­же ко­пе­еч­ные све­чи — со­жгли всю Рос­сию» /242/.

Шес­тов ис­клю­чи­тель­но не­до­вер­чив на­счет воз­мож­но­стей фи­ло­со­фии ис­то­рии. Ра­зу­ме­ет­ся, ес­ли под смыс­лом по­ни­мать не­пре­мен­но смысл по­ло­жи­тель­ный, а под фи­ло­со­фи­ей ис­то­рии — по­знан­ную «не­об­хо­ди­мую» взаи­мо­связь «за­ко­но­мер­но­стей»,— то Шес­тов ре­ши­тель­но прав. А так имен­но и по­ни­ма­лась фи­ло­со­фия ис­то­рии поч­ти на всем пу­ти ее раз­ви­тия. Бер­дя­ев не на­хо­дил в ис­то­рии про­грес­са (речь идет о его кни­ге «Смысл ис­то­рии»); боль­ше то­го — он не на­хо­дил и ну­ж­ды в про­грес­се; он по­до­шел к по­ни­ма­нию ис­то­рии как ве­ли­ко­го уро­каи по­ста­рал­ся раз­гля­деть в ис­то­рии — тра­ге­дию. Но за­то — тра­ге­дия с за­ра­нее рас­пи­сан­ны­ми ро­ля­ми — тра­ге­дия эта че­рес­чур уж изящ­на, по­ня­та она, ес­ли мож­но так вы­ра­зить­ся, че­рес­чур уж те­ат­раль­но. Бер­дя­ев­ская тра­ге­дия со­дер­жит те же «за­ко­но­мер­но­сти», лишь вы­вер­ну­тые на­из­нан­ку, что и «про­гресс» ра­цио­на­ли­стов... Па­фос Шес­то­ва по­это­му впол­не по­ня­тен.

Но ес­ли пред­ста­вить се­бе, что в ис­то­рии дей­ст­ву­ют не «за­ко­но­мер­но­сти», но сво­бод­но бо­рю­щие­ся ме­ж­ду со­бой лю­ди и тен­ден­ции? ( Тен­ден­цияведь ро­ж­да­ет­ся не «по не­об­хо­ди­мо­сти», как «за­ко­но­мер­ность», но — по при­стра­стию, срод­ст­ву, тра­ди­ции!). Ес­ли «смысл ис­то­рии» не есть не­что раз на­все­гда за­дан­ное, но — что-то жи­вое, от­ча­ян­но бью­щее­ся в на­ших соб­ст­вен­ных ру­ках? То­гда — уди­ви­тель­ное де­ло! — шес­тов­ская фи­ло­со­фия пред­ста­ет ед­ва ли не бо­га­тей­шей поч­вой об­нов­лен­нойфи­ло­со­фии ис­то­рии.