Александр Сопровский был одним из самых талантливых, серьезных и осмысленных поэтов своего поколения

Сопровский Александр

Но Кант не по­шел по пу­ти в те гро­зо­вые сфе­ры. На­про­тив: он и его фи­ло­со­фия сте­ной от­го­ро­ди­лась от «про­кля­тых во­про­сов», от Бо­га, бес­смер­тия, сво­бо­ды — от то­го, что са­мо­му Кан­ту пред­став­ля­лось ядром ме­та­фи­зи­ки. На де­ле Кант не кри­ти­ко­вал ра­зу­ма: на­обо­рот, он обе­ре­гал и спа­сал ра­зум от от­кры­тых им са­мим ан­ти­но­мий, от гро­зы бы­тия. Цен­траль­ные во­про­сы ме­та­фи­зи­ки бы­ли им де­пор­ти­ро­ва­ны в сфе­ру «умо­по­сти­гае­мую» — т. е., как иро­ни­че­ски за­ме­ча­ет Шес­тов,— «... со­всем не­дос­туп­ную, ни­чем с на­ми не свя­зан­ную и ни для че­го нам не нуж­ную об­ласть...» /30/.— И тем са­мым обе­ре­га­лись не толь­ко ус­тои ра­зу­ма, но — ус­тои це­лой эпо­хи, це­ло­го куль­тур­но­го кру­га. Ус­та­лая, пре­сы­щен­ная, ис­то­щен­ная в кро­во­про­ли­ти­ях Ев­ро­па сча­ст­ли­ва бы­ла ос­та­но­вить­ся — по глас­ной или не­глас­ной до­го­во­рен­но­сти гра­ж­дан — на ге­ге­мо­нии ра­зу­ма (пусть в ог­ра­ни­чен­ных пре­де­лах), на ав­то­ном­ной, пе­ред ра­зу­мом за­ис­ки­ваю­щей ре­ли­гии, на ав­то­ном­ной эти­ке и на «пра­во­вом об­ще­ст­ве» с его ил­лю­зор­ной ус­той­чи­во­стью. Идео­ло­ги­че­ская сте­на, до­стро­ен­ная по­сле Кан­та по­зи­ти­ви­ста­ми, до по­ры до вре­ме­ни бе­рег­ла это об­ще­ст­во и эту куль­ту­ру от не­же­ла­тель­ных бо­лез­нен­ных по­тря­се­ний, а за­од­но и от дур­но­го то­на про­кля­тых во­про­сов. Го­во­рить о Бо­ге, бес­смер­тии, сво­бо­де сде­ла­лось по­про­сту не­уме­ст­ным, а все­си­лие ра­зу­ма бы­ло сбе­ре­же­но ог­ра­ни­че­ни­ем об­лас­ти его прав­ле­ния. Вот так «...ме­та­фи­зи­ка

бы­ла вы­ве­де­на за ог­ра­ду син­те­ти­че­ских су­ж­де­ний a priori, к ко­то­рым по­сле Кан­та пе­ре­шли все пра­ва ста­рой jjAnaѕgkh/.../ и ко­то­рые вот уже пол­то­ра сто­ле­тия обес­пе­чи­ва­ют ев­ро­пей­ско­му че­ло­ве­че­ст­ву спо­кой­ный сон и ве­ру в се­бя» /30/.

В су­зив­шей­ся, но уп­ро­чен­ной об­лас­ти по­зна­ния ап­ри­ор­ные син­те­ти­че­ские су­ж­де­ния дос­той­но ис­пол­ня­ли роль на­след­ни­ков. Но как мог­ла те­перь не­об­хо­ди­мость, уте­ряв­шая мис­ти­че­ский оре­ол, до­тя­нуть­ся свои­ми щу­паль­ца­ми до эти­ки? Вы­ход был най­ден: эти­ка от­ры­ва­ет­ся от ме­та­фи­зи­ки. В де­ло всту­па­ет у Кан­та прак­ти­че­ский ра­зум, ут­вер­ждаю­щий ав­то­но­мию во­ли. Ав­то­ном­ная во­ля ос­но­вы­ва­ет­ся на по­ня­тии дол­га. Долг этот ни­чем не обу­слов­лен и сва­ли­ва­ет­ся че­ло­ве­ку на го­ло­ву с по­тол­ка (не со звезд­но­го ли не­ба над го­ло­вой?). Шес­тов вспо­ми­на­ет «...мо­лит­ву рас­про­стер­то­го пе­ред дол­гом Кан­та» /70/.— «Долг! Ты воз­вы­шен­ное, ве­ли­кое сло­во...» — и т. д. Это и впрямь мо­лит­ва, за­кли­на­ние прак­ти­че­ско­го ра­зу­ма. Но с этой са­мой точ­ки уче­ние доб­ро­душ­но­го Кан­та оку­ты­ва­ет­ся ду­хом жес­то­ко­го при­ну­ж­де­ния, при­су­ще­го ра­цио­на­лиз­му в це­лом. Ес­ли в при­ве­ден­ном при­ме­ре при­ну­ж­де­ние вы­сту­па­ет в об­ли­чье бла­го­об­раз­ном, ме­до­то­чи­во-мо­лит­вен­ном,— то в дру­гом слу­чае при­ну­ди­тель­ность ис­тин ра­зу­ма об­на­ру­жи­ва­ет­ся без оби­ня­ков. Шес­тов ци­ти­ру­ет: «Пред­по­ло­жим, что нек­то ссы­ла­ет­ся на свою сла­до­ст­ра­ст­ную склон­ность, так что ес­ли ему встре­ча­ет­ся со­от­вет­ст­вую­щий пред­мет и слу­чай для это­го, то это дей­ст­ву­ет на не­го со­вер­шен­но не­от­раз­мо; но, ес­ли бы по­ста­вить ви­се­ли­цу пе­ред до­мом, где ему да­ет­ся этот слу­чай, что­бы сей­час же по­ве­сить его по удов­ле­тво­ре­нии сла­до­ст­ра­стия, он и то­гда не по­бе­дил бы сво­ей склон­но­сти? Не на­до га­дать, что он на это от­ве­тил бы».— «Ка­ков смысл этой ар­гу­мен­та­ции,— не­го­дую­ще спра­ши­ва­ет Шес­тов.— И ос­та­лась ли тут хоть тень той сво­бо­ды, о ко­то­рой Кант так мно­го и крас­но­ре­чи­во го­во­рит в этом и дру­гих мес­тах сво­их со­чи­не­ний и ко­то­рую /.../ про­воз­гла­ша­ли луч­шие пред­ста­ви­те­ли фи­ло­со­фии?» /72/ — Ви­се­ли­ца Кан­та — лишь усо­вер­шен­ст­во­ва­ние брит­вы Эпик­те­та. Шес­тов рас­кры­ва­ет не толь­ко при­ну­ж­даю­щую сущ­ность по­доб­ных ус­та­но­вок, но так­же — изо­снов­ную не­жиз­нен­ность их, их не­прав­ду. Он на­по­ми­на­ет о юно­ше из «Еги­пет­ских но­чей», со­гла­сив­шем­ся це­ною жиз­ни ку­пить ночь воз­люб­лен­ной, о Пес­ни Пес­ней, где го­во­рит­ся, что лю­бовь силь­на, как смерть... Нуж­но еще по­ду­мать, ко­го счи­тать «сла­до­ст­ра­ст­ни­ком» — да­ле­ко не вся­кий сла­до­ст­ра­ст­ник убо­ит­ся ви­се­ли­цы! Шес­тов го­во­рит по­это­му, что «... Кант счи­тал без хо­зяи­на. Ви­се­ли­ца ему не по­мо­жет, по край­ней ме­ре, не все­гда по­мо­жет» /73/.

Cпи­ноза рас­тво­рял бы­тие в не­об­хо­ди­мо­сти, Кант от­го­ра­жи­вал цар­ст­во не­об­хо­ди­мо­сти от опас­ных для нее ок­ра­ин бы­тия. По­зи­ти­визм и склон­ные к не­му гра­ж­да­не «за­кат­ной» Ев­ро­пы сле­до­ва­ли ско­рее за Кан­том. Но что ка­са­ет­ся Ге­ге­ля, то имен­но к не­му в пер­вую оче­редь от­но­сят­ся сло­ва Шес­то­ва, со­глас­но ко­то­рым лож­ное мне­ние, буд­то в по­сле­кан­тов­ской фи­ло­со­фии со­дер­жит­ся пре­одо­ле­ние спи­но­зиз­ма. Ибо «...как раз то, что Кан­та наи­бо­лее от­ли­ча­ло от Спи­но­зы, бы­ло под­верг­ну­то са­мой бес­по­щад­ной кри­ти­ке в по­сле­кан­тов­ской фи­ло­со­фии» /82/.

«Кан­та счи­та­ют раз­ру­ши­те­лем ме­та­фи­зи­ки, а в Ге­ге­ле ви­дят фи­ло­со­фа, вер­нув­ше­го ме­та­фи­зи­ке от­ня­тые у нее Кан­том пра­ва» /62/.— Но это «воз­вра­ще­ние прав» ме­та­фи­зи­ке бы­ло, по су­ще­ст­ву, про­дол­же­ни­ем и за­вер­ше­ни­ем де­ла Спи­но­зы. Ме­та­фи­зи­ка эта об­ра­ще­на к ми­ру и не к ду­ху, но — к по­ня­тий­но­му сур­ро­га­ту то­го и дру­го­го. Бы­тие Ге­ге­ля — умер­щв­лен­ное, рас­чле­нен­ное, чрез­вы­чай­но урод­ли­вое бы­тие. Урод­ли­вость эта столь ма­ло сму­ща­ет Ге­ге­ля, что да­же умыш­лен­но под­чер­ки­ва­ет­ся им. Жаль, Шес­тов не упо­мя­нул по­тря­саю­ще­го от­кро­ве­ния из «фи­ло­со­фии при­ро­ды». Ес­ли Кан­та еще мог­ло вос­хи­щать звезд­ное не­бо, то для Ге­ге­ля звез­ды столь же ма­ло дос­той­ны удив­ле­ния, «...как сыпь на те­ле че­ло­ве­ка или как мно­го­чис­лен­ный рой мух» /§ 268 Эн­цик­ло­пе­дии/.— То­ж­де­ст­во с ра­зу­мом — удел ге­ге­лев­ско­го бы­тия. Во­об­ще, в дей­ст­ви­тель­но­сти нет ни­че­го, кро­ме ра­зум­но­го по­ня­тия (не­ра­зум­ное же не дос­той­но звать­ся дей­ст­ви­тель­ным, и — ес­ли фак­ты не ук­ла­ды­ва­ют­ся в тео­рию, то тем ху­же для фак­тов). Ог­ра­ни­че­ние Кан­том об­лас­ти вла­ст­во­ва­ния ра­зу­ма (ра­ди уп­ро­че­ния вла­сти) — ни­как не мог­ло уст­ро­ить Ге­ге­ля. Его ра­зум буд­то и не ну­ж­дал­ся в ог­ра­дах, не бо­ит­ся от­кры­то­го столк­но­ве­ния с тай­на­ми бы­тия: он не за­щи­ща­ет­ся от этих тайн, он на­па­да­ет, от­кры­то стре­мясь унич­то­жить их. И «воз­вра­ще­ние» к ме­та­фи­зи­ке — на де­ле экс­пан­сио­ни­ст­ский про­рыв ра­зу­ма за ук­ре­п­лен­ный Кан­том кор­дон. И, как уже го­во­ри­лось, ко­гда пе­ред Ге­ге­лем под­нял­ся веч­ный боль­ной во­прос фи­ло­со­фии — о не­со­от­вет­ст­вии мыш­ле­ния бы­тию,— Ге­гель ужас­нул­ся са­мой воз­мож­но­сти за­по­доз­рить ра­зум, да­же пред­по­ло­жи­тель­но!

Ме­ж­ду тем под­няв­ший меч — от ме­ча по­гиб­нет. Жи­вое бы­тие не бо­ит­ся экс­пан­сии ра­зу­ма. По­это­му Ге­ге­лю пре­ж­де и при­шлось мыс­лен­но изу­ро­до­вать бы­тие. По той же при­чи­не экс­пан­сия на по­вер­ку ока­за­лась фик­ци­ей, от­ча­ян­ным бле­фом. По­то­му-то она и потер­пе­ла про­вал. От­сю­да же — и та лег­кость, то удоб­ст­во, с ка­ким «пре­одо­лел» ге­гель­ян­ст­во Маркс. И с пер­вых дней это­го «пре­одо­ле­ния» ста­ло яс­но, что ос­то­рож­ность Кан­та в обес­пе­че­нии все­вла­стия ра­зу­ма — даль­но­вид­нее ге­ге­лев­ско­го шап­ко­за­ки­да­тель­ст­ва, что кан­тов­ский путь есть един­ст­вен­но воз­мож­ный — по­не­во­ле — вы­ход из по­ло­же­ния для ра­зу­ма. С тех пор — и по­ны­не — ра­цио­на­ли­сти­че­ски ори­ен­ти­ро­ван­ная за­пад­но­ев­ро­пей­ская ци­ви­ли­за­ция тем толь­ко и за­ня­та, что обо­ро­ня­ет­ся.

Ме­ж­ду тем Ге­ге­ля и Кан­та род­нит об­щая мысль — по­бе­да ра­зу­ма; род­нят их и сред­ст­ва — сред­ст­ва при­ну­ж­де­ния; род­нит и то, что при­ну­ж­де­ние у обо­их с осо­бой от­чет­ли­во­стью вы­сту­па­ет в сфе­ре мо­ра­ли. В этом смыс­ле Шес­тов и го­во­рит о том, что Ге­гель не толь­ко воз­вра­ща­ет фи­ло­со­фию на путь Спи­но­зы, но за­вер­ша­ет и де­ло са­мо­го Кан­та.— «Ме­та­фи­зи­ка Ге­ге­ля и прак­ти­че­ский ра­зум Кан­та пи­та­ют­ся из од­но­го ис­точ­ни­ка и ле­жат в од­ной и той же плос­ко­сти» /67/.

Ге­гель осо­бен­но рез­ко на­па­дал на Кан­та за идею дол­га в ос­но­ве эти­ки. Ему ка­за­лось, что должное, про­ти­во­пос­тав­ляе­мое то­му, что есть, уни­жа­ет ра­зум. Ибо все ра­зум­ное не «долж­но быть», но естьдей­ст­ви­тель­но, бо­лее то­го: лишь ра­зум­ное и дей­ст­ви­тель­но. Ме­ж­ду тем Шес­тов пе­ре­во­дит из Ге­ге­ля: «Че­ло­век дол­жен в сво­ем на­строе­нии воз­вы­сит­ься до той от­вле­чен­ной общ­но­сти, при ко­то­рой ему дей­ст­ви­тель­но все рав­но, су­ще­ст­ву­ет он сам или нет, т. е. су­ще­ст­ву­ет или нет в ко­неч­ной жиз­ни...» — Рус­ский пе­ре­вод осо­бен­но об­на­жа­ет курь­ез: по­лу­ча­ет­ся, что че­ло­век долженне

ис­пол­нять долг, но осу­ще­ст­в­лять дей­ст­ви­тель­ность! Об­на­жа­ет­ся мни­мость, поч­ти про­па­ган­ди­ст­ский ка­муф­ляж то­го пре­вос­ход­ст­ва, ко­то­рое «дей­ст­ви­тель­ность» ге­ге­лев­ско­го ду­ха яко­бы име­ет над «дол­гом» Кан­та. Дей­ст­ви­тель­ность эта — лишь пус­тая бес­со­дер­жа­тель­ная дек­ла­ра­ция; сущ­ность же, крою­щая­ся за ней — как две ка­п­ли во­ды по­хо­жа на сущ­ность кан­тов­ской эти­ки.— «Все зна­ют эти сло­ва Ге­ге­ля,— го­во­рит Шес­тов,— он их не пря­тал, они у не­го в крас­ном уг­лу вы­став­ле­ны,— но са­мо­уве­рен­ность Ге­ге­ля так обез­о­ру­жи­ва­ет, что ни­ко­му и на ум не при­хо­дит, что ге­ге­лев­ский дух есть тот же кан­тов­ский долг, о ко­то­ром у нас сей­час шла речь. Все уве­ре­ны, что Ге­гель пре­одо­лел кан­тов­ский фор­ма­лизм, и не за­ме­ча­ют, что его он­то­ло­ги­че­ское до­ка­за­тель­ст­во бы­тия Бо­жия (от­ку­да и взят сей­час при­ве­ден­ный от­ры­вок) ни­чем, ре­ши­тель­но ни­чем, от кан­тов­ско­го «по­сту­ла­та Бо­га» не от­ли­ча­ет­ся, как не от­ли­ча­ет­ся ге­ге­лев­ский «дух» от кан­тов­ско­го «дол­га». За по­след­ней ис­ти­ной и Кант, и Ге­гель шли в од­но и то же ме­сто» /69/.— Есть на эту те­му у Ге­ге­ля и еще бо­лее ко­мич­ные фор­му­ли­ров­ки. Че­ло­век, по мыс­ли Ге­ге­ля, «...дол­жен быть для са­мо­го се­бя тем, что он есть в се­бе...» /Фи­ло­со­фия ре­ли­гии, т. 2.— М., 1977, с. 256/.— И /см. там же/: «Че­ло­век, по­сколь­ку он есть дух, дол­жен стать дей­ст­ви­тель­но для се­бя тем, что он есть по­ис­ти­не...».

Здесь хо­те­лось бы кое-что до­ба­вить. Ге­гель ведь не про­сто под­ме­нял «дей­ст­ви­тель­ность» — кан­тов­ским дол­гом. Из вы­ше­ска­зан­но­го сле­ду­ет как буд­то, что рас­хо­ж­де­ние в эти­ке ме­ж­ду Ге­ге­лем и Кан­том — лишь пус­тые сло­ва. На са­мом де­ле это — ху­же, не­же­ли пус­тые сло­ва. За­мы­сел Ге­ге­ля пред­ста­ет еще бо­лее жут­ким. Ведь на­встре­чу кан­тов­ско­му им­пе­ра­ти­ву, об­ра­щен­но­му к че­ло­ве­ку, Ге­гель вы­пус­ка­ет — по­доб­но стре­ле — но­вый им­пе­ра­тив, об­ра­щен­ный к Бо­гу и ми­ру! Ведь «...мир дол­жен дать воз­мож­ность осу­ще­ст­вить­ся в нем су­ще­ст­вен­но­му, доб­ро­му по­ступ­ку, как он дол­жен так­же обес­пе­чить доб­ро­му субъ­ек­ту удов­ле­тво­ре­ние его осо­бен­но­го ин­те­ре­са, а зло­му, на­про­тив, от­ка­зать в этом и так­же унич­то­жить са­мое зло». /Эн­цик­ло­пе­дия фи­ло­соф­ских на­ук, т. 3. Фи­ло­со­фия ду­ха, 510.— М., 1977, с. 338/.— Это бы еще пол­бе­ды, это мо­жет по­ка­зать­ся при­вле­ка­тель­ным. Но вот — им­пе­ра­тив Бо­гу: Ге­гель, на­при­мер, вос­тор­жен­но со­гла­ша­ет­ся с Бёме, что не толь­ко долг че­ло­ве­ка — ве­ра в Трои­цу, но — са­мо Трие­дин­ст­во долж­норо­дить­ся в серд­це че­ло­ве­ка /Фи­ло­со­фия ре­ли­гии, т. 2.— М., 1977, с. 246/! — Но что же та­кое Бог за­дол­жал ра­зу­му, что ра­зум­ный мыс­ли­тель по­зво­ля­ет се­бе го­во­рить о Бо­ге, как о не­ис­прав­ном долж­ни­ке, о но­си­те­ле тай­но­го по­ро­ка? Ока­зы­ва­ет­ся, Ге­ге­ля не уст­раи­ва­ет вся сис­те­ма цен­но­стей, дос­туп­ная ве­ре в та­ко­го Бо­га, Ко­то­ро­му ни­кто не по­смел бы при­ка­зы­вать, с Ко­то­ро­го по­смел бы кто взы­ски­вать дол­ги. И Ге­гель вер­шит мыс­лен­но на­стоя­щую ре­во­лю­цию в сис­те­ме цен­но­стей. Ге­гель бу­к­валь­но дек­ре­ти­ру­ет /см. Фи­ло­со­фию ду­ха, § 552, при­ме­ча­ние.— Указ. изд., с. 376/: от­ны­не вме­сто свя­то­сти — нрав­ст­вен­ность, вме­сто обе­та це­ло­муд­рия — брак и се­мья, вме­сто бед­но­сти — «дея­тель­ность при­об­ре­те­ния благ» и доб­ро­со­ве­ст­ность, вме­сто по­слу­ша­ния Бо­гу — «по­ви­но­ве­ние за­ко­ну» /!/, а так­же — «ос­но­ван­ным на за­ко­не го­су­дар­ст­вен­ным уч­ре­ж­де­ни­ем». Ес­ли ка­кой-то фи­ло­соф и за­слу­жи­ва­ет на­зва­ния «бур­жу­аз­но­го», так это, бес­спор­но, Ге­гель! И вот со­ци­аль­ное при­ло­же­ние: «Бе­зу­ми­ем но­вей­ше­го вре­ме­ни сле­ду­ет счи­тать стрем­ле­ние из­ме­нить при­шед­шую в упа­док сис­те­му нрав­ст­вен­но­сти, го­су­дар­ст­вен­но­го уст­рой­ст­ва и за­ко­но­да­тель­ст­ва без од­но­вре­мен­но­го из­ме­не­ния ре­ли­гии...» /там же, с. 377/.— Та­ко­ва гран­ди­оз­ная ре­во­лю­ция, за­мыш­лен­ная Ге­ге­лем. Вид­но, что упот­реб­ле­ние вы­ше сло­ва «экс­пан­сия» — не ме­та­фо­ра... По­сле то­го, как Ге­гель ос­ме­лил­ся ука­зы­вать Бо­гу и ми­ру, ка­ки­ми им над­ле­жит быть, не­уди­ви­тель­но оп­рав­да­ние им... дья­во­ла, как «не­об­хо­ди­мо­го мо­мен­та» в ми­ро­зда­нии /«...дья­вол то­ж­де­ст­вен с со­бой и по­это­му дол­жен так­же по­лу­чить ут­вер­жде­ние, как у Миль­то­на, где он со всей сво­ей осо­бен­ной энер­ги­ей луч­ше ино­го ан­ге­ла». /Фи­ло­со­фия ре­ли­гии, т. 2.— Указ. изд., с. 258/. И вот — по­тря­саю­щее при­зна­ние Ге­ге­ля, ко­то­рый со сме­ло­стью не мень­шей, не­же­ли шес­тов­ская, рас­кры­ва­ет «ис­точ­ник ме­та­фи­зи­че­ских ис­тин»: «При этом нуж­но ска­зать, что по­зна­ние дей­ст­ви­тель­но яв­ля­ет­ся ис­точ­ни­ком вся­ко­го зла /.../. При­ро­да че­ло­ве­ка не та­ко­ва, ка­кой она долж­на быть; по­зна­ние от­кры­ва­ет ему это и по­ро­ж­да­ет (! — А.С.) то бы­тие, ка­ким оно не долж­но быть» /там же, с. 260/.— Это­го уж, ка­жет­ся, до­воль­но... Fiat Satanas!

Шес­тов за­клю­ча­ет: «Не ху­же Кан­та он (Ге­гель.— А.С.) зна­ет, что ме­та­фи­зи­ка не­воз­мож­на, ме­та­фи­зи­ка, ко­то­рая ищет Бо­га, бес­смер­тия ду­ши и сво­бо­ды во­ли, но она не­воз­мож­на не по­то­му, что ра­зу­му по­ло­же­ны ка­кие-то пре­де­лы, что ка­те­го­рии на­ше­го мыш­ле­ния при­ме­ни­мы толь­ко к чув­ст­вен­но дан­но­му. Ге­ге­ля раз­дра­жа­ла да­же са­мая по­ста­нов­ка во­про­са о пре­де­лах че­ло­ве­че­ско­го ра­зу­ма /.../. Ме­та­фи­зи­ка, ко­то­рая от­кры­ла бы лю­дям Бо­га, бес­смер­тие ду­ши и сво­бо­ду, не­воз­мож­на по­то­му, что ни Бо­га, ни бес­смер­тия, ни сво­бо­ды нет: все это дур­ные сны, ко­то­рые снят­ся лю­дям, не умею­щим воз­вы­сить­ся над от­дель­ным и слу­чай­ным и не же­лаю­щим по­кло­нять­ся в ду­хе и ис­ти­не» /71.— Опо­сре­до­ван­ное ин­тел­лек­том по­кло­не­ние Бо­гу «в ду­хе и ис­ти­не» про­ти­во­пос­тав­ле­но са­мим Ге­ге­лем не­по­сред­ст­вен­ной — и по­то­му не­со­вер­шен­ной — ве­ре/.

Шес­тов вы­яс­ня­ет един­ст­во раз­лич­ных на­прав­ле­ний ра­цио­на­лиз­ма и об­ру­ши­ва­ет­ся на об­щую поч­ву всех ра­цио­на­ли­сти­че­ских уче­ний. Но вме­сте с тем он — и это за­слу­жи­ва­ет осо­бо­го вни­ма­ния — вскры­ва­ет и еще од­но чрез­вы­чай­но су­ще­ст­вен­ное един­ст­во. Это — един­ст­во философа– ра­цио­на­ли­ста с обы­ва­те­лем, ко­то­рое тем важ­нее вскрыть, что оно обык­но­вен­но за­мал­чи­ва­ет­ся, и весь во­прос пе­ре­во­ра­чи­ва­ет­ся с ног на го­ло­ву. Из­вест­но тра­ди­ци­он­ное пре­зре­ние фи­ло­со­фа к «тол­пе».— «Но, вид­но,— го­во­рит Шес­тов,— обы­ва­тель не так да­лек от фи­ло­со­фа: где-то, в ка­ких-то на­ча­лах или кон­цах, на ка­ких-то глу­би­нах или по­верх­но­стях обы­ва­тель с фи­ло­со­фом встре­ча­ют­ся» /34/.— Да, ес­ли на од­ном по­лю­се ра­зум­ное по­зна­ние смы­ка­ет­ся с ре­ча­ми змея-ис­ку­си­те­ля, то на дру­гом оно об­ра­ще­но к «мне­нию» тол­пы. И вправ­ду: раз­ве при­зна­ние все­об­ще-обя­за­тель­но­го ха­рак­те­ра объ­ек­тив­ных ис­тин с эти­кой по­кор­но­сти — не сма­хи­ва­ет весь­ма на ком­плекс обы­ва­тель­ских «по­ня­тий» о ми­ре и о мес­те че­ло­ве­ке в нем? А кро­ме то­го, при­ну­ди­тель­ный ха­рак­тер «веч­ных ис­тин» ра­зу­ма за­став­ля­ет — ра­но или позд­но — фи­ло­со­фию опи­рать­ся при вы­не­се­нии при­го­во­ров на санк­цию люд­ско­го боль­шин­ст­ва.— «И тот же прак­ти­че­ский ра­зум под­ска­зал Ари­сто­те­лю, что обыч­ное пре­зре­ние фи­ло­со­фов к тол­пе, к oiJ polloiv/.../ — при­твор­но. Фи­ло­со­фия не мо­жет обой­тись без все­об­ще­го при­зна­ния и, в этом смыс­ле, она яв­ля­ет­ся captatio benevolentiae (сни­ска­ние бла­го­во­ле­ния) как раз тех мно­гих, ко­то­рых она на сло­вах чу­ж­да­ет­ся» /93/.— Ра­цио­на­лизм есть обы­ва­тель­ская идео­ло­гияв ее воз­вы­шен­ном, утон­чен­ном и ус­лож­нен­ном ва­ри­ан­те.