Алкиной
Шрифт:
Однажды пришел к нашей двери посланец с письмом; отшельник прочел и задумался. Я спросил, не случилось ли беды; он отвечал, что нет, а пишут вот что. У императора Констанция был кандидат, алеманнского племени, рыжеволосый, статный, но с младенчества удручаемый бесом, который заставлял его по ночам выть, стонать и скрежетать зубами. Этот кандидат просил у императора подорожную, открыв, почему хочет добраться до каппадокийских монастырей. Получив письмо к Ампелию, правителю Каппадокии, он был отпущен с великою честью и свитой. Шествие его было самое пышное. Подошед к реке Лику, он нашел на ней убогий челн со стариком перевозчиком. Бес в кандидате завозился и сказал официальным голосом, что надобно построить мост. Созваны были окрестных мест испуганные декурионы; нагнали крестьян; строительство началось и за месяц завершилось. Кандидат к тому времени давно пребывал в славном монастыре, получая от иноков наставления и облегчения в своей тяготе. По завершении работ разошлась молва, кто таков был императорский чиновник, проезжавший этой дорогой, и кто в нем разговаривает. Все смутились; иные не хотели ходить этим мостом, сказывая, что бес под ним засел и каждого четвертого ловит; еще-де во время строительства были голоса, а одна девица родила в Фаустиане тройню; иные пытались его сжечь или иным способом разорить. Начались споры, как рассматривать работу по такому приказанию. Одни говорили, что все, исходящее от нечистого духа, должно быть отметаемо, как клонящееся к нашему вреду; что кандидат значит не более, чем кукла на пальцах ярмарочного гаера, а даже если бы эти распоряжения в точном смысле принадлежали ему, не имели бы силы, так как провинциальные строительные работы не находятся в ведении императорских кандидатов, при самой расширительной трактовке их власти. Другие указывали, что кандидата с письмом к местным властям, в котором велено удовлетворять его прошения,
И теперь, прибавил отшельник, его просят явиться и унять смуту, ибо для этого надобен человек, опытный с духами и такой, которого послушают. Я спросил, неужели он пойдет. Он отвечал, что нет ему ничего тягостней, нежели бросить уединение и пуститься за три дня пути с кем-то разговаривать, однако пишет ему и просит старый друг, которому отказать нельзя, человек великих дарований, стяжавший благоволение в очах Божиих. Слышал ли я об Евстафии? – спросил он; а так как я не слышал, он принялся сказывать, какими подвигами, каким смиреньем и чудесами прославил себя этот дивный муж. Дни и ночи проводил он в труде, молитве и слезах. Однажды перед рассветом, когда сидел он в своем жилище один, дух нечистый, мыча и стеня, бродил вокруг его дома. Осенив себя знаменьем креста, Евстафий спросил у беса, кто он таков. «Я тот, кто искушал и истязал Иова», – отвечал бес. Слыша это, Евстафий устрашился, ибо был еще новоначальным и неискушенным в монашеском делании, и перебрался оттуда в другое место. Много лет провел он в трудах и псалмопении, бдении и посте, и наконец Бог дал ему мужество вернуться на прежнее место, дабы посрамить беса. И вот вселился Евстафий в покинутую некогда хижину, бес же, в своей безумной заносчивости думая его устрашить, по ночам изображает ему в пустыне то стук колесницы, крик возничего и ржание коней, словно какой-нибудь начальник пробирается в город тропой, и дикому зверю неудобной, а то и шум толпы, и свист впереди бегущих ликторов, иногда и хрюканье свиного стада, и гул большого воинства. Евстафий же лишь насмехается над ним, говоря: «Бедный, сколько сил ты тратишь, откликаясь всему в мире, тогда как тебе, срамцу, никто не откликается». Наконец бес, раздосадованный, улучил момент забраться в кувшин, думая войти в Евстафия, когда тот будет пить. Евстафий же, приметив бесовскую плутню, запечатлел крестным знаменьем горло кувшина, так что бес не мог выйти. «Как же ты хвалился, что искушал Иова? – спрашивает его Евстафий. – Неужели против столь великого мужа, зерцала добродетели, собеседника Божия, выставили такого бойца, который в своих ногах путается? верно, врешь ты, как у вашей братии принято, рассказывая о битвах, коих даже издали не видел». И своим велением он понуждал беса, заключенного в кувшине, изображать то шум войска, то свист ветра в горах, то звериный рев в лесной глуши, на посрамление всему нечистому воинству; эти звуки из кувшинного горла выходили с такой чистотой и силой, что их далеко было слышно. Уже глубоким старцем, не переставая бороться с самим собой и диаволом, он говорил: «Чего ты хочешь, старик? если бахвалишься своими победами, когда уже не можешь грешить, помни, это грехи тебя бросили, а не ты их. Жил ты и с вином, и с маслом, седой обжора, довольно себя позорил». Потом, обращаясь к бесу в кувшине: «Ты состарился со мной в нерадении; ты был приправой ко всякой моей трапезе, когда я употреблял вино и масло, а теперь у меня ничего нет, чтобы потешить нас обоих: ну посиди, поскучай, я и сам давно никуда не выхожу; а что нечем мне тебя угостить, так не взыщи, я и сам ем разве по воскресеньям». И бес, слушая его, от досады выл у себя в кувшине. – Таков, прибавил отшельник, муж, ныне ищущий свидания со мною, грешным, и моего совета; я бы и на край земли, в киммерийский мрак пошел бы, когда бы он меня о том попросил.
XI
Когда мой отшельник ушел, я остался один, занимаясь то тем, то этим, как вдруг увидел, что к нашей хижинке приближается какой-то человек, словно бы изнуренный или больной, на каждом шагу останавливаясь; наконец он сел, привалившись к нашей изгороди. Я вышел к нему с хлебом и водой. Он поел и всячески меня благословлял. Отдышавшись, спросил, куда его занесло; я отвечал ему, чье это жилище, а он сказал, что наслышан о моем отшельнике и много мог бы о нем рассказать, особливо о юности его, которую тот доныне замаливает. Мне это пришлось не по нраву, и кому нравятся люди, готовые сказывать дурное о доме, где их накормили, да этот малый слишком был молод, чтобы знать о молодости отшельника достоверно. Замечая, что я не хочу ему верить, он сказал: «О, брат, я много знаю» – и пустился в историю, как благочестивую девственницу во время гонений ввергают в блудилище, но ангел Божий спускается убить человека, который там нее покушается, и так каждый раз. Хозяева рады бы сбыть ее с рук, но девственница не хочет обратно, потому что в блудилище она пользуется общим уважением, а дома будет обычной девственницей с сомнительным прошлым. Мне эта басня прискучила, я сказал ему не церемонясь, что-де полно врать, откуда бы ему знать все это, он же обиделся и сказал, что знает обо всем доподлинно, ибо эта девственница – его родная бабка. Потом начал жаловаться на отшельников, что-де они горды, постятся неделями, спят сидя, а всему тому и дьявол может подражать, а смирения и любви у них нет, коим дьявол подражать не может: потеряют в потемках шило и ждут, что Бог зажжет им светильню; гостей провожать посылают львов, да еще бранят их, коли те служат непоспешно; взяли моду держать в кувшинах бесов, да еще ходят с этими кувшинами друг к другу, чтоб бес от беса песням научился; пред ангелами величаются, говоря им, что-де ради тебя Господь не умер, а ради меня умер; когда несут им в подарок Псалтирь, говорят, не заглядывая в нее, что в таком-то псалме такая-то буква пропущена, а нет бы спасибо сказать; коли кто разборчивый брезгает их угощеньем, говорят ему, что-де не хочешь моего есть, так будет время, что с ворами в лесу будешь ужинать краденою лошадью, и месяца не пройдет, как сбывается по дурному их пророчеству, и многое подобное. Видно было, что отцы отшельники сильно ему досадили, да лучше бы он прямо об этом рассказал. – Я, – говорит, –
Рассказал он о моем старце вот что.
Он был человеком низкого звания. Природа отяготила его падучей болезнью. Начал он чуть ли не пастухом, но благодаря своей честности, сметливости и расторопности прошел всем поприщем честей и сделался наконец управителем дома у одного из знатнейших людей Себастии. Однажды отправили его по делам в соседний город. Неподалеку в горах жил прославленный отшельник, муж безукоризненной жизни, от Бога наделенный даром пророчества; ум его был возведен к небу; к нему ходили за наставлением и молитвой. Домоправитель пошел к нему, желая знать стезю праведной жизни. Но отшельник, едва завидев его, закричал: «Для чего ты пришел, друг лжи, сосуд нечистоты? какое согласие Христу с Велиалом? Уходи немедля и тьму свою уноси с собою!» Домоправитель, ошеломленный, вспоминает себя всего в поисках, почему бы ему достался такой прием, и ничего не может найти. Смиренно подступает он к отшельнику, спрашивая, чем заслужил такие обвинения. Святой говорит ему: «Ты владение бесовское; ты разрушишь христианский закон; упразднишь крещение и брак, разоришь виноградник церкви, пользуясь нерадением сторожей, и сатану водворишь в человеческом разуме, как законного его владельца и распорядителя; это так же истинно, как то, что я стою тут и говорю с тобою». Домоправитель утверждает, что скорее даст себя в огне сжечь, нежели учинит что дурное христианскому закону, но отшельник вновь его бранит и обличает, веля тотчас уйти от его жилища. Наконец тот уходит в унынии, размышляя о словах отшельника, вновь и вновь приводя себе на память все его укоризны и веря ему больше, чем себе. Воротился он домой, никому не сказав, где был и что с ним сделалось.
В скором времени хозяин его заболел и умер. Домоправитель служит его вдове, как служил ему; исполняет ее распоряжения, дает ей советы, и ее богатства умножаются. Проходит год. Призвав домоправителя, вдова говорит ему, что она молодая женщина, которой достались многообразные заботы о большом имении; муж ее умер, детей у нее нет; умение улаживать ежедневные дела ей незнакомо; она призвала его ради совета: пусть назовет ей человека опытного и благородного, способного управиться с ее имением и не уронить ее знатности; мужа, который был бы ее достоин. Домоправитель отвечает, что расстарается в поисках, и просит дать время, затем что дело это непростое.
Явившись к ней через неделю, он начинает важную, обдуманную речь, представляя все невыгоды брака с молодым ветреником, все досады жизни с хилым старцем; вдова слушает его внимательно. Он говорит, что у него есть совет, но если он покажется ей дерзким, пусть на нем не взыщет: им движут лишь думы о ее благополучии. Нет человека, лучше, чем он, знающего ее добро: все ее слуги, рабы, имения, пастбища, дома, доходы ведомы ему с молодости. Никто не умеет, как он, исполнять ее желания с почтеньем и предусмотрительностью; ни в ком не найдет она такой честности и благодарности. Лучше всего для нее будет выйти за него замуж. Вдова, ничем не оказывая недовольства, благодарила его за совет и отвечала, что, пока он говорит о дерзостном распутстве юных и о хладной немощи тех, о ком грех забыл, она с ним соглашается; но когда он советует сделаться его женою, никакой довод ее не убедит. Если женщина соединяется со своим слугой, никто не смолчит: она сделается посмешищем и притчей для каждого; завидовавшие ее высоте осудят ее падение; хуже того, запятнают ее прошлое, уверившись, что она и прежде была у раба в подчинении. От нее отступится все сонмище знати, оскорбленное ее предпочтением, и не станет скрывать презрения. Даже рабы не будут ее чтить, видя, что грань меж ней и ними перестала быть заветною; она лишится всех выгод, которые он ей сулит, и претерпит все ущербы, которые он думает предотвратить.
Домоправитель слушал ее с потупленным взором, а когда она кончила, по долгом молчании поднял глаза и спросил, что она скажет, если знать согласится на такой брак. – В сем случае, отвечала женщина, я за тебя выйду. – Домоправитель, поклонясь, покинул ее покои. Он входил к каждому из тех, чье имя чтилось в городе, и склонял их на свою сторону, суля золото, серебро, самоцветы, беспокойную пышность санов, безмятежную свободу от должностей, тучные поля, богатую охоту, дорогой выезд, все, чем мог привлечь их сердце; он льстил их тщеславию, восхвалял их леность, ценил пристрастия, умел быть и смиренным и развязным, обращался с каждым, как с единственным, и уходил из всякого дома, заручившись прочной благосклонностью его хозяина. Настал день, когда избранные мужи явились к вдове с просьбою их выслушать. Они сказали, что муж ее умер и оставил ее без детей и попечения; что заботы, ей представляющиеся ежедневно, не таковы, какие можно нести женщине; что они единодушно советуют ей выйти снова замуж, ибо положенный срок траура прошел, а жизнь требует распоряжения. Вдова кротко выслушала их и отвечала, что даже если бы это и не входило в ее намерения, почтение и рассудок велят ей послушаться; однако она оставляет это их благоусмотрению: пусть назовут человека, достойного войти в ее спальню, не возмутив тени ее покойного мужа. Тогда от среды вельмож выступил один старец, почтенный и благоразумный, и молвил, что природа никого не делает рабом, раздавая свои дары безразлично к званию каждого; что добродетель нельзя получить по завещанию; что слава предков лишь бесчестит того, кто не в силах ее обновлять, в то время как о доблестном человеке низкого рода можно сказать, что он родился, как феникс, сам от себя; он помянул рабов, потрясавших землю, и солдат, делавшихся государями; наконец он назвал имя ее домоправителя. Вдова помедлила и согласилась с общим советом.
Назначили свадьбу. Пышность ее была такова, что злоречивые молчали в изумлении. Божество самое взыскательное, будь для него устроен праздник с такими издержками, было бы довольно. Домоправитель, наследовавший дом и ложе умершего хозяина, казался величественней любого вельможи. Когда утихло торжество и утомленные гости потянулись с шумною головою по домам, опершись на раба, новый хозяин с ясным лицом шел, провождаемый факельщиком, в брачный чертог, где ждала его стыдливая супруга, как вдруг старая болезнь охватила его и свалила наземь. Тело его содрогалось, изо рта точилась слюна. Вопль встал в доме, набежала челядь; хозяйка, в ужасе узрев мужа, павшего замертво, заперлась в своих покоях; в стенаниях она раздирала ризу на груди и терзала свое лицо ногтями.
Между тем как потрясенный дом оплакивал владыку, к нему мало-помалу вернулся дух. Он приподнялся, смутно глядя, как в окружающих лицах горе мешается с удивлением, и спросил, где его жена. Его привели к запертой двери. Он постучал, ласково говоря, что печалиться не о чем, он жив и здоров. Ему не открыли. Долго пришлось ему стоять у двери и стучать, прежде чем жена ему отворила. Он пытался успокоить ее и утешить, но она не хотела утешения; он думал льстить ей, но она отвечала ему горькими попреками; он восхвалял ее знатность – она поносила его подлое родословие. Тревога и скорбь превратились в ней в презрение; она проклинала день, когда послушалась его увещеваний, позволив ему опозорить ее дом своим рабством, а ее спальню – своими немощами. Супруг внимал ее бешенству терпеливо, надеясь, что оно рассеется, но оно не слабело. Он смиренно просил выслушать его. Получив холодное позволение, он сказал, что не болезнь бросила его наземь с пенящимися устами и что мукам, им претерпенным, причиною не жалкие недуги и не стыдные пристрастья: с небес сошла на него сила, какую нельзя снести человеку. Ангел Божий явился открыть ему будущее: пусть же она выслушает с благоговением то, что он с благоговением принял. – Бог через Моисея дал людям закон, которого они не исполнили. Нас связал закон смерти; мы жили в изгнании и рассеянно вспоминали об отчизне, чтобы сменять тяжелые грехи блудливым покаяньем. Господь сжалился над нашей тяготой: Он послал Сына Своего искупить и обновить нас. Сын Божий, во всем подобный нам, кроме греха, сошел в преисподнюю, дабы вывести нас, и дал нам закон любви, упразднив закон смерти. Но люди блудодействуют и ныне; сердце их полно несказанной скверны; оно как загон, в котором умер весь скот. Ангел пришел возвестить ему, что близок новый завет, когда люди узрят грех внутри и извне, и всякое действие благодати, и Духа Святого во всей полноте; ему от Бога доверено проповедать оный.
Она сказала ему: лжец, полный коварства, я слушала тебя терпеливо, надеясь, что хотя бы теперь ты скажешь мне правду; если б я знала, что ты вновь затеешь меня дурачить, я бы приложила к изъянам, дарованным тебе природой, те, которые может женщина причинить мужчине. – Я знаю, возразил он, что моим словам трудно верить: я дам тебе свидетеля. Ты знаешь славного отшельника, живущего в горах недалеко от нашего города: люди приходят просить его советов и прорицаний, и не было случая, чтобы ложь сошла с его уст. Ни подкуп, ни страх его не смутят; это столп незыблемый. Пойдем к нему: если он будет мне противоречить, можешь растерзать меня на части. – Пойдем завтра, отвечала она.