Алпамыш. Узбекский народный эпос(перепечатано с издания 1949 года)

Автор неизвестен

Убив калмыцкого шаха, устрашив калмыков, объезжал бек Алпамыш, как победитель, калмыцкую столицу. Тут попадается ему чабан Кайкубат. Говорит ему Алпамыш:

— Когда мы в зиндане сидели ты, Кайкубат, много нам удружил-послужил. Я убил калмыцкого шаха Тайчу, — хочу чтобы ты был шахом этой страны. Мы верны своим обещаньям; на Тавке-аим, шахской дочери, женить хотим мы тебя. От калмык ов счастье откочевало, — наше настало время. Много ты нам услуг оказал, — теперь, друг мой, управляй этой страной, что хочешь, то и делай. Твое право. Царствуй наславу, кого хочешь — милуй, кого хочешь — карай, но только край калмыцкий этот держи в руках. Должен ты себя показать нашим угнетателям, калмыкам, большим силачом, грозным правителем. Для этого начинай с меня: как увидишь меня перед народом, говори со мной властно, грозно, ни за какое твое грубое слово я на тебя не обижусь. Пусть я для вида пред тобою унижен буду.

Эти слова сказав, собрал Алпамыш всех калмыков, а Кайкубат, будто ничего не зная, палку волоча, подходит к нему и, палкой размахивая, грозно кричит на него:

— Что тут натворил, глупец-мальчишка, ты! Разбуянился, я вижу, слишком ты! Сколько калмык ов напрасно погубил, Шаха самого калмыцкого убил! Я сейчас уйму мальчишеский твой пыл. Где ты, озорник, булат свой раздобыл? Зря рубить людей кто дал тебе права? Захотел щенок пойти тропою льва? Видно, не видал ты пред собою льва! Проучу тебя — поймешь мои слова: Сила у меня — ты знаешь какова? Кулаки мои не лезут в рукава! Сразу отучу тебя от озорства. За твое бесчинство — голову б отсечь, — Стыдно на мальчишку поднимать мне меч: Палкою простой поколочу тебя, — От самоуправства отучу тебя!..

Выслушал Алпамыш притворно-грозные слова Кайкубата и такое почтительное слово сказал ему в ответ:

— Как бы ни был грозен ты со мною, брат, Я тебе во всем повиноваться рад. Славишься ты силой всюду, Кайкубат, Только калмык ине ведали о том, Что батыр скрывался в пастухе простом. Я же сам давно, отлично это знал, — Никогда себя с тобою не ровнял, Голову

всегда перед тобой склонял; Быть тебе опорой с детства я решил, В честь тебя я много подвигов свершил, — Преданную службу я тебе служил. У тебя учиться храбрости, уму Я от всей души мечтал, и потому Покорюсь любому слову твоему. Если и побьешь, себе за честь приму. Места нет во мне обидам на тебя. Шаха дочь, Тавку, я выдам за тебя, Самого тебя я шахом объявлю!

Кайкубат на эти слова так Алпамышу ответил:

— Я доволен речью дружеской твоей. Преданность свою мне доказать сумей: Ну-ка, Ай-Тавку доставь мне поживей! Я тебя пока, пожалуй, пощажу, — Дела не исполнишь — сильно накажу!.. — Низко поклонившись, Алпамыш бежит — Службу Кайкубату сослужить спешит, — Похвалой его, как видно, дорожит. А народ калмыцкий, затаивши дух, В изумленьи смотрит, размышляя вслух: «Вот каков он, этот Кайкубат-пастух! Силой он своей прославлен на весь мир, Рад ему служить его земляк-батыр! Что за чудеса! Такого удальца Не ценили мы, оказывается! Должен был он быть на помощь нами зван, Как только покинул Алпамыш зиндан: Сколько пользы б нам принес такой чабан! Должен был давно он шахским зятем стать, В битве с Алпамышем войско возглавлять, — Не дал бы ему народ наш истреблять. Нам узбек свое узбекство показал, А пред Кайкубатом — как унижен стал!..» Так-то Алпамыш врагов перехитрил: Всю страну своей он воле покорил, Кайкубата он героем объявил Пастуха на трон калмыцкий посадил. Правит Кайкубат страною калмык ов. Тут к нему приходят прежние друзья — Много пастухов и прочих бедняков, Входят — с удивленьем на него глядят, — Слово поздравленья высказать хотят: Мол, счастливо царствуй, будь здоров, богат. Милостиво их встречает Кайкубат. Он, на троне сидя, их благодарит, С каждым о его нужде поговорит, Обещает он заступничество им, — Горя, мол, не будут знать они под ним… В это время входит Алпамыш-Хаким. П осланца направил он к Тавке-аим, Ай-Тавка в урде изныла от тоски, Никакого нет терпенья у Тавки. Минули ее счастливые деньки — Друг ее ушел, а злые языки Говорят — не хочет он ее руки. Так она скучает меж своих подруг,— Весть от Алпамыша получает вдруг: Видеться, — мол, с ней желает милый друг. «Он по мне тоскует! — думает она. — Встретит — возликует! — думает она. — Страстно поцелует! — думает она.— Мешкать — время минет, — думает она, — Он ко мне остынет!» — думает она. Посланца Тавка не заставляет ждать, — Девушек зовет — ее сопровождать. Посланцу сказала: «Веди!» Ну-ка, погляди на нее: Сердце ли в груди у нее. Птица ли трепещет в груди? Радость какова, посуди. Девушки, как надо, идут: Десятеро их — впереди, — Встречным объявляют: «Пройди!» Десять с нею рядом идут, Десятеро их позади, Десятеро — песни ведут.

Приходит Тавка-аим во дворец, подходит к Алпамышу, стоящему у трона, — Алпамыш, к Тавке обращаясь, такое слово говорит:

— Слово я скажу, красавица, тебе, — Может быть, и не понравится тебе: Службу твою — дружбу я ль не уважал, В дни, когда в зиндане пленником лежал? Если б уваженья не питал к тебе, С просьбой обращаться я б не стал к тебе: Помощь мне твоя отныне не нужна, — Как-никак, ты прежней власти лишена, Все, что прикажу, ты выполнить должна. Принуждать тебя, однако, не хочу, — Этим уваженья дань тебе плачу, Да не буду грубым я в твоих очах: Твой отец убит, калмыцкий падишах, — Видишь, — падишахом стали [41] Кайкубат, Славой на весь мир они теперь гремят. А к тебе они давно благоволят, — Сердце ты свое не мучь, Тавка-аим, И на их любовь ответь любовью им: Ведь они платили за тебя калым, Значит — были первым женихом твоим: Первый покупатель должен быть любим. О твоей красе прослышав, Ай-Тавка, Кайкубат сюда пришел издалека: Чин — страна его — богата, велика. От любви к тебе он стал в стране чужой Бедным пастухом. Теперь он — шах большой, Ты его любовь не отвергай, Тавка, Будет с Кайкубатом жизнь твоя сладка.

41

Алпамыш говорит о Кайкубате во множественном числе, чтобы подчеркнуть его высокое положение.

Обиделась Ай-Тавка, услыхав эти слова Алпамыша и такое слово сказала в ответ:

— Сколько я взывала к богу за тебя! Знала лишь тоску-тревогу за тебя, Проливала слез так много за тебя, Сколько за тебя ударов приняла! Ожерелье драгоценное на мне, Блещет золотой в нем талисман-божок. Ты любил игру моих бровей, дружок, Где она, пора любви твоей, дружок? Это ли твоя награда, милый мой! Ты ли не страдал в зиндане, как в аду, Я ль не отводила от тебя беду! Но не суждено мне счастье на роду, — Мне отраву небо всыпало в еду. Это ли твоя награда, милый мой? Брови наведя мешхедскою сурьмой, В шелковом платке с пушистой бахромой, Не будила ль страсть в тебе я, милый мой? Это ль, милый мой, награда от тебя?! Так тебе служа в худые времена, Знала ль я, какая службе той цена? Знала ли, что стану скоро ненужна Для того, кому была я так верна? Это ли твоя награда, милый мой?! Ныне сватовством таким меня почтив, Как ты оказался, хан мой, неучтив! Если пред таким плешивцем ты в долгу, Я-то как ему женою быть могу? Для него ль свою красу я берегу? Это ли твоя награда, милый мой?! У Тавки душа обидою зажглась. Кайкубат стоит — с нее не сводит глаз; Выслушав ее, он отдает приказ, Чтоб воды горячей принесли тотчас. Кипятку ему приносят полный таз. Череп свой плешивый в воду погрузив, Долго плешь скребет в воде горячей он, — Всех такой причудой озадачил он. А разгадка в том, что не был он паршив: Требухой искусно кудри обложив, Засушив ее — он с виду стал плешив. Требуху в воде горячей размочив, С головы ее кусками отодрав, Голову он вынул — сразу стал кудряв, Молод, строен стал и, как Юсуф, красив, Красотой своей Тавку-аим сразив. Озарять бы ночь могла его краса! Длинные свои заплел он волоса, — Падает по пояс черная коса: Кайкубат китайцем, чин-мачинцем был, [42] Пастухом служа, он знатным принцем был! Слышать не желала Ай-Тавка о нем, Тут она любовным вспыхнула огнем. Память ей отшибла во мгновенье страсть: Что там Алпамыш! Он — грубая напасть! С ним пришлось бы ей всю жизнь свою проклясть! Сердце на него растрачивала зря. И, на Алпамыша даже не смотря, Про себя Тавка так думала в тот час: «Люб отныне мне лишь Кайкубат-тюря! Да и раньше тоже, правду говоря, Взоры он мои, бывало, привлекал. Жаль, что о любви своей не намекал. Раз он так хорош, как светлая заря, И, меня любя, покииул край родной, Как же откажусь я стать его женой?» Ай-Тавку подводит к трону бек Хаким, Девушкам за нею следовать велит. Кайкубат на троне, словно шах, сидит, Важный на себя он напускает вид, На Тавку-аим по-шахски он глядит, На подруг ее глядит он свысока. Якобы совсем не зная ничего, Беку Алпамышу так он говорит: «Кто девицы эти, объясни-ка мне, По какой нужде пришли они ко мне? Если с челобитьем беспокоят нас, Завтра пусть придут, — нам недосуг сейчас». Алпамыш ему с почтеньем: «О, мой шах! Шаха дочь — Тавка будь вам знакомой, шах! Страстью сердца к вам она влекома, шах, — Говорит — без вас она не может жить, — Чувства сердца вам желает изложить…» Кайкубат, такие выслушав слова, Своего ничуть не выдав торжества, Будто без охоты, так, едва-едва В жены взять Тавку свое согласье дал. Сразу Алпамыш готовить свадьбу стал… Кайкубат — смотри-ка, что за молодец! Как он взыскан был судьбою под конец: Был пастух-плешивец, пас чужих овец, — Ныне падишахский он надел венец, А в придачу — взял он в жены шаха дочь!.. Первая прошла супружеская ночь — Ясным светом дня дворец весь озарен, — Кайкубат с Тавкой расстаться принужден, — Должен он с утра воссесть на шахский трон. Рядом с ним

на троне — Алпамыш-батыр, — Ведь при Кайкубате — первый он вазир. Сообща дела им надо обсудить, Первым делом всю страну оповестить: Правит, мол, страною славный Кайкубат; Он теперь на шахской дочери женат. Приглашает он на свадебный свой пир Всех больших и малых — весь калмыцкий мир. Барабаны бьют, сурнаи верезжат, Медные карнаи ревут и трещат, И до хрипоты глашатаи кричат: «Новый шах калмыцкий, славный Кайкубат С Ай-Тавкой, своей женою молодой, Весь народ зовут к себе на брачный той: Каждый будет гостем — знатный и простой!..» Пиршеству такому кто не будет рад? И течет народ на пир — и стар, и млад. Люди там друзей встречают и родню, — Встретятся — за много лет поговорят. Тайча-ханом был обобран Байсары, Был унижен, в прах был попран Байсары, — Но и он прийти на пир не опоздал: «Встречу Алпамыша», — так он рассуждал, — «О Барчин услышу!» — так он рассуждал. Алпамыш — как только дядю увидал, Бросился к нему — объятия раскрыл, — За него душою он, как сын, страдал. Старый Байсары тут волю сердцу дал, — Встречею такой растроган, — зарыдал. С трона встав, к нему и Кайкубат спешит: Он к его ногам упал во прах лицом, Руку целовал и называл отцом. За руку ведет он Байсары на трон, Угодить ему старается во всем. Не всегда же был он ханом, Кайкубат, — Был у Байсары чабаном Кайкубат, — Преисполнен он сочувствия к нему. Принести велит он записи казны, Записи казны тотчас принесены, — Кайкубат в них строгим оком заглянул: Скот, что отнят был у Байсары Тайчой, Значился в особой описи большой. Кайкубат всю опись тут же зачеркнул — Байсары бедняге скот его вернул. Счастью Байсары предела-меры нет: Озарен утехой дней его закат, — Он в почете снова, снова он богат, — Жив-здоров да будет славный Кайкубат!.. Той меж тем идет своею чередой, — Ублажен народ отменною едой. Вот уж на исходе многодневный той, — Разъезжаться начал по домам народ; Старый Байсары уехал с торжества. Кайкубат дела правления берет, — Грозные кому-то говорит слова: «Пес да не дерзнет ступать по следу льва! Да засохнет враг, как старая трава!» Калмык и, услышав это, говорят: «Этот шах-пастух — не так уж простоват, — Он себя еще покажет, Кайкубат!» Время полдня было. То, чего не ждал То народ, при этом бывший, увидал: Кайкубат вскочил — ногами топать стал, Беку Алпамышу оплеуху дал, За руки схватил, потребовал аркан,— По рукам связав, толкнул его: «Ступай!» Гонит-загоняет снова в тот зиндан!.. Калмык ив испуге: «Этот новый хан, Судя по делам, — какой бедовый хан! Алпамыш-батыр, гроза всех калмык ов, Молча принимает столько тумаков И — при всем народе — кротко, как баран, Сам себя дает опять загнать в зиндан! Ведь, оказывается, что он таков, Свежеиспеченный этот хан-чабан! В трепет он повергнет всех своих врагов! Если не щадит он друга своего, Нам-то от него придется каково! Алпамыш страну калмыцкую потряс, — Этот Кайкубат — страшней во много раз!..» А что эту хитрость и придумал сам Вместе с Кайкубатом Алпамыш-Хаким, — В голову прийти могло ли калмык ам? Кайкубат уходит, люди вслед за ним Тоже разбредаться стали по домам. Наступает вечер, люди мирно спят, — Возвращается к зиндану Кайкубат: Алпамышу он привел коня его, На коне оружье и броня его: Кайкубат в зиндан с опаскою глядит, — Видит — Алпамыш спокойно там сидит. Тут ему канат спускает Кайкубат,— Свит из десяти арканов был канат: Тянет из зиндана друга молодец, Вытянул с большой натугой, наконец. Так освобожден был снова Хакимхан. Другу Алпамыш сердечно говорит: — Хитрость удалась отлично, — говорит; — Худо б нам пришлось, конечно, — говорит, — Если б ты моим советом пренебрег; Жить с врагом нельзя беспечно, — говорит; — Смирны калмык ине вечно, — говорит, — Если бы не нашей хитрости урок, Власть в чужой стране ты б удержать не мог: Захотят тебя от трона отрешить, — Смертное насилье могут совершить. Поступив со мною так, как поступил, Уваженье вражье ты себе купил, Шахское свое величье укрепил…

42

Чин(или Чин-Мачин) — Китай.

Стали тут друзья прощаться — здоровья-благополучия друг другу желать, — говорит Алпамыш Кайкубату еще такое слово на прощанье:

— Осень иссушить цветы да не спешит, Разума тебя господь да не лишит! Слово мое — просьбу, друг мой, не забудь: Я тебя прошу — отправься как-нибудь К Байсары, к упрямцу-дяде моему, Мой совет-наказ ты передай ему: Что ж он, непутевый, думает себе, К племени-родне не едет почему? Силой иль обманом — разуму-уму Старика наставь, — и выехать заставь… На пути далеком есть Байсун-страна, Всех земель на свете мне милей она. Родину мою, родню мою опять Только вспомнил, — сколько слез я лью опять! В этот край родной направлю я коня. Друг мой, Кайкубат, не забывай меня! На прощанье руку дай свою опять!..

Кайкубат в ответ Алпамышу такое слово сказал на прощанье:

— Наказанья неба цветникам не знать! О твоем отъезде калмык ам не знать! Ночью выезжай, чтобы врагам не знать. Если калмык иузнают — горе мне! Амальдары все изменят вскоре мне, — Что убьют меня — уверен я вполне. Боевой твой реет над тобой стяжок, Хваткой ястреба владеет мой дружок, Силою тигриной друг мой наделен, Смелым сердцем барса обладает он. Светоч мой угас — ты вновь его возжег. Будь здоров, твой путь благополучен будь. Дальним переездом не измучен будь: Свой народ, страну свою благоустрой: Дружбу Кайкубата вспоминай порой: Славься — возвеличься, мой батыр-герой!.. Так они простились темным вечерком. Бедный Кайкубат побрел к себе тайком. Алпамыш-батыр, на родину влеком, Скачет ни одним не встречен калмык ом. Думают враги — он в яме, Алпамыш, — Дальними летит путями Алпамыш…

Песнь четвертая

Так и воцарился Кайкубат — стал управлять калмыцкой страной. Старшины калмыцкие не раз совет держали, — опасались, что Алпамыш из темницы ушел. А проверить нельзя: без разрешения шаха никто не имеет права в зиндан спускаться. Мало-помалу и старшины притихли.

Алпамыш тем временем на родину возвращался. Мысли его в дороге такие были: — Хорошо в горах, когда тумана нет, Хорошо в пути, где каравана нет. Хорошо в садах, когда хозяев нет, — Без народа — власти у султана нет!.. Если я народ свой потерял, то кем Управлять я буду? Царствовать зачем? Еду я, грустя, далекой стороной — По пескам безводным, по глуши степной. Розы отойдут — печален гулистан, В городе упадок — падает султан. Был богатым — счета не было друзьям, Обеднел — родне ближайшей нежелан. В племени своем — в народе был я хан, Времени худому я попал в капкан… Не в тумане ль Аскар-гора? Правильным ли еду путем? Стар отец мой и мать стара, Ничего не знаю о них. Ты, конгратское племя, где? То счастливое время где? Что с друзьями моими там? Что с Барчин любимою там?.. Ехал он, шункар, тосковал, Эти он слова напевал. Громыхал на кручах обвал, Байчибар горами скакал, Камни раздробляя в песок, Искры из камней высекал. Скачет одинокий седок, — Скажешь — сотни конников скок, Буйный, многошумный улак!.. Вот уже пред ним Алатаг. На гору поднявшись, на горе он стал, Поглядел — родную местность увидал, Там его народ байсунский летовал. Увидал своих — душой затосковал, Ожерелья слез горячих проливал. Как живет родное племя без нею? Положение в Конграте каково? И спросил бы он, да спросишь у кого? Человека близко нет ни одного!.. На коне он шагом едет, огорчась. А со стороны Конграта в этот час Караван большой как раз прикочевал, Здесь, поклажу сбросив, делает привал. Караванщиков решил спросить Хаким, — Поворачивает Байчибара к ним. Сколько слов припас он, поспешая к ним, Как разволновался, подъезжая к ним!

Караванщики, утомленные с пути, только-только животных развьючили, только-только дали отдых ногам, — кто совсем растянувшись, кто — полулежа. Подъехал к ним Алпамыш и такое слово сказал:

— Кто скорбит, привержен думам и мечтам. Караванщикам — бродить по городам. Храброму — майдан во славу, а не в страх. С беками гулял я часто на пирах. В сердце мне страданья острый шип воткнут. Чьи верблюды это, верблюжата чьи? В Астрахань — обратно за семь дней дойдут, Десятибатманный груз легко несут. Чьи верблюды это, верблюжата чьи? От себя ль они, к себе ль они бредут? Я судьбой гонимый, очутился тут… Пастухом зовется, кто пасет стада. Пастухи, откуда путь ваш и куда? Это чьи верблюды, верблюжата чьи?